Страница 38 из 39
Лиса выходила из кустов, нюхала воздух, задумала уж было на лёд спуститься, но тут же повернула и, не оставляя следа, легко потрусила по шелушащемуся насту в лес, откуда фыркнул рябчик и, ровно выстреленный, панически вереща, пролетел пулей над ложком, вонзился в низкие ольховники, дымчато струящиеся рыхлой серёжкой. Лиса, задрав морду, поглядела рябчику вслед и облизнулась.
Рыба клевала редко и вяло. Самое время наблюдать было природу и радоваться её весеннему натиску, вроде бы как иссякшему. Однако природа исподволь набиралась новых сил, а шаг её на месте был краткой отсрочкой перед броском и штурмом – рухнут тогда зимние тверди; каждая земная щёлочка и бочажинка наполнится снеговицей, она перельётся через край, и ударят из логов ручьи, покатятся к озеру, с пеной, звоном и говором на губах. Лёд на озере выгнется шершаво, горбиной, чайки явятся, начнут биться с воронами из-за ершей, жаворонки, чибисы, кулички, а потом утки, лебеди и гуси навестят нас. Шумно будет, радостно, рыба станет ходить стайно, брать жадно, рвать лески, уносить крючки и блёсны…
А пока вся мне радость – глядеть на щурков. Есть такая птичка, вроде бы и невеличка, меньше скворца, побольше снегиря, очень работящая, добрая, бесстрашная птичка.
В середине марта, как только проснутся в наших лесах всякие мелкие паразиты: клещи, лесные блохи, стрекачи, тля разная пойдёт на свет, – щурки уж тут как тут.
Слетела с лесов, начала тучами опадать на лёд чёрная мушка с двумя коротенькими слюдяными крылышками. В лужах и в лунках её кружит, под лёд её затягивает рыбам на радость, а она всё темней и темней наседает на всё живое.
Но вон на солнышке сверкнула пригоршня искр, рассыпалась, зарябила и вдруг погасла – это щурки табуном летели и на лёд упали, кругленькие, деловитые. От темна и до темна они работают: склёвывают тлю. На головку щурка тёмная ермолашка надета, зоб и грудь красным вымазаны, по туловищу полоски, как оглобельки, лапки багровенькие, быстрые, подгузок и подкрылок беленькие – оттого и сверкает щурок на солнышке, а у самочек в хвосте пёрышки рябы, на спинке пепельно и дымчато.
Красивые птички!..
Зазимок щурку, как и человеку, радости не приносит. Тлю и мошку всякую снегом заметает. Вот и мечутся щурки по озеру в поисках корма, чирикают озабоченно, бегают по льду быстро и неслышно.
Кто-то из рыбаков оставил на льду полбуханки чёрствого хлеба. Два дня щурки долбили этот хлеб, соблюдая очерёдность, и выбрали нутро буханки.
Я сижу неподалёку от щурков, помахиваю удочкой с блесною. Щуркам я внушаю страх. Прежде чем залезть в буханку, они топчутся подле, ищут крошки на снегу и вдруг, с отчаянием пискнув, бросаются внутрь буханки, которая кажется им, наверное, огромной мрачной пещерою, а тут ещё маячит сзади человек в лохматой шапке, в шубе и с палкою в руках! Страсти-то какие, а есть охота!..
Заскочит щурок, ткнёт раз-другой клювом – и скорее наружу, а вместо него уж другой харчиться спешит. Которые щурки слабее духом, сверху на буханку садятся, пытаются по мёрзлой корке долбить, да не берёт корку птичий клюв.
Сотен до двух щурков собиралось возле буханки, и в конце концов они осмелели до того, что на меня перестали обращать внимание. Они лезли в буханку, шевелили её, ссорились, и до того у них дело дошло, что птички вместе с буханкой опрокидываться начали. Опрокинувшись, щурки с криком выкатывались наружу и заполошно разлетались по сторонам.
Я поднялся от лунки и разломал хлеб на кусочки. То-то радостная работа тут поднялась, то-то хлопот было и веселья!
Я и рыбачить забыл – сижу глазею.
Слышу шаги. Рыбак идёт по озеру Кубенскому, лыжами шаркает. Подошёл, на пешню грудью опёрся – лицо красное, изветренное, глаза похмельные. На Кубенском озере есть этакая разновидность рыбаков – больше бродят и болтают, чем рыбачат. Нос у рыбака короткий, будто у щурка. Стоит, смотрит на птичек, как они питаются, сил набираются.
– Ишь жрут как! Им ещё далеко лететь, – сказал рыбак, зевая, – нашей местности птица. Я с Печоры родом, – пояснил он, – мы этих птичек силками имам и едим, жирны потому што…
«Имам и едим»! – передразнил я краснорожего рыбака. – Тебя бы самого имать да есть, небось не поглянулось бы!..
Доклевали щурки буханку, а не улетают, всё бегают по снегу, крошки ищут. И тогда я достал из рыбацкого ящика свой хлеб, искрошил его на лёд, но искрошил к себе поближе.
Переживаний-то у щурков сколько было!
Бегают, кружат возле меня и лунки, иной щурок изловчится и отлетевшую крошку схватит да и бежать, остальные птички нервничают, на меня поглядывают: «Что, мол, ты, дядя, задумал? Подманиваешь, да? Имать нас будешь, а?…»
Я старался не замечать, как щурки орудуют возле лунки, и они меня тоже замечать перестали. Один настолько осмелел, что по валенку меня тюкнул – чешуинка от рыбы к нему пристала, а он думал – крошечка. Я тихонько засмеялся, щурок в сторону отпрыгнул, голову вбок повернул, глядит умным глазком и шейкой тревожно подёргивает: «Ох, ох, дядя, хороший ты, видать, человек, а всё же боюся я тебя…»
Назавтра зазимок кончился, солнце объявилось, снег обмяк – поплыл под ногами, лёд чешуиться начал; над озером жаворонок запел, тля опять тучами на лёд посыпалась – и забыли про меня щурки, летают, бегают, весело кормятся перед дальней дорогой.
Один только раз прилетела ко мне стайка щурков, крошек маленько поклевала, но тут же снялась, сверкнула на солнце искорками.
Толстенький щурок, молодой ещё, беззаботный, бегал возле моих ног, за ящиком копошился, чирикая: «Видишь вот, возле тебя бегаю и не боюся».
Но глянул молодец, а стайки-то родной и нету! Забил он крыльями, запищал: «Куда же вы, братцы? Как же я без вас-то?»
Я проводил взглядом нарядную птичку, в полёте стремительную, в жизни – хлопотунью, и как-то сама собою возникла во мне песенка:
Виктор Петрович Астафьев
На одной из страниц этой книги рассказывается о том, как стрижиха принесла своему птенцу в клюве дождевую каплю: «Какая это была вкусная капля! Стрижонок Скрип проглотил её и пожалел, говорит, что капля такая маленькая».
По сравнению со всем, что написал Виктор Астафьев, эта книга – тоже всего лишь капля, и, прочитав её, вы, быть может, в свою очередь, пожалеете, что она такая маленькая.
Герой книги такой же мальчишка, как многие из вас: шустрый, непоседа, любопытный, случается, и неслух, как в сердцах зовёт его бабушка, порой даже обманщик, врунишка, неуклюже и смешно пытающийся скрыть свои проделки и маленькие прегрешения.
Впереди у него множество бед и лишений, беспризорничество, война, тяжёлые ранения. «Но ничего этого я пока ещё не ведаю, – пишет Виктор Астафьев, – пока я свободен и радостен, как благополучно перезимовавший воробей».
Задумайтесь над этим сравнением! Ведь совсем не сладко воробью зимой, да ещё морозной, сибирской, когда кажется, и луна «студёная, оцепенелая». Вот и Витьке с малых лет приходится туго: он рано потерял мать, нет рядом и отца. Дед и бабушка, у которых он живёт возле могучего Енисея и его притока – речки Маны, трудятся не покладая рук, но еле сводят концы с концами, так что внук долго лишь мечтает о настоящих, новых штанах, а не перешитых из какого-нибудь старого мешка или, что уж вовсе обидно, бабьей юбки.
И всё-таки писатель бесконечно благодарен тем далёким годам. «Много в детстве было такого, что потом не встречалось больше мне и не повторялось, к сожалению, – грустно замечает он (как будто в поучение и своим нынешним маленьким читателям, которым так хочется поскорее вырасти и стать взрослыми!). -… Хвачу я… такого лиха… что уж никогда не забуду ни Ману, ни время, которое я жил с бабушкой и дедушкой».