Страница 10 из 11
– Летом они к человеку смирные, не трогают, – уверенно сказал Петр Андреевич.
– Дядя Петь… – начал Леша, взглянул на нас и улыбнулся. – А ведь мы на вас думали – медведь! Идет похрястывает…
– Кто думал-то? – Семен пожал плечом. – Сам думал, так на других не вали.
– Нет, ребятки, – улыбнулся Петр Андреевич, – медведь на огонь не полезет. Хотя и так рассудить: кто тут по ночам бродит? Только медведи да охотники… Тоже охотник? – обратился он ко мне. – Может, места здешние незнакомы вам, так пойдемте со мной. Не хотите? Ну-ну… Конешно, всякий ко своему месту стремится.
Петр Андреевич посмотрел на звезды и протянул широкую темную ладонь Семену:
– Прощай покуда. Побреду, а то скоро светать начнет… Да! Ведь я слыхал тебя прошлый раз в клубе-то… Отец небось гордится? Молодец!
Он похлопал Семена по плечу, кивнул нам с Лешей и пошел во тьму, осторожно ступая перевязанным сапогом. Семен сидел, низко опустив голову, ковырял мозоли на ладони и хмыкал. Уши его потемнели.
Леша вдруг потянулся, выгибаясь всем телом, зевнул и потер глаза.
– Спать охота! – заявил он.
– Ну и спи. – Семен почесал брата за ухом. – Спи.
– Да, – Леша недоверчиво улыбнулся, – а сам утром пойдешь проверять и не разбудишь.
– Да разбужу, вот чудашка!
– Дай честное комсомольское!
Семен взглянул на брата, снисходительно улыбнулся и лег на спину. Было примерно около двух часов, тьма стала как будто еще плотнее, хотелось лечь и смотреть попеременно в огонь, на звезды, на едва видные ближние деревья, слушать редкие и неясные ночные звуки, гадая, птица ли перепорхнула, шишка ли упала или так что померещилось…
– Лешка! – встрепенувшись, сказал Семен. – Тащи дров!
Леша вскочил, исчез во тьме, громко затрещал сучьями и скоро принес целую охапку сушняка. Отобрав сучья поменьше, он навалил их на костер, сел на корточки и, выпучив глаза, стал раздувать огонь. Он дул так сильно, что от костра полетели угольки, тучей поднялся пепел.
– Гляди лопнешь, – серьезно заметил Семен.
Леша поднял голову, взглянул на нас бессмысленным взглядом и продолжал дуть с неистовой силой. Наконец сучья все разом ярко вспыхнули, затрещали, вверх полетели крупные искры. Стало горячо, и мы, жмурясь, отодвинулись от огня.
Я полюбопытствовал, за что хвалил Семена Петр Андреевич. Семен смутился и опять принялся за свою ладонь.
– Да так, вообще… – пробормотал он.
– Он музыку сочиняет, – охотно сказал Леша. – У нас в школе даже два раза играл и в клубе…
– Ну? – повернулся к нему Семен. – Дальше что?
– Ничего…
– Тогда помалкивай!
Семен кинул на меня быстрый испытующий взгляд и нехотя признался:
– Вообще-то, конечно, любитель я этого дела.
– Ему батя баян купил, – опять не вытерпел Леша. – Он знаете как на баяне играет! Он что хочешь вам сыграет!
– Это верно, – подтвердил Семен и вздохнул. – Верно, играю. А только у меня мечта есть, такая мечта! Как песня раскрывается? Ведь песню-то, ее можно всяко повернуть, и сыграть ее можно, как никто не играл. Правильно я говорю? Я как играю? Беру мелодию и прибавляю к ней еще голос, и вот песня уже сама по себе, а голос вроде сам по себе. А можно, ежели мало, еще один голос прибавить, и тогда уж получится совсем иная музыка. Но и тут не все. Это только правая рука, а в левой – там гармония. Аккорды, значит. Возьмешь аккорд, вроде и хорошо, но ежели прикинуть на тонкий слух, то чистоты настоящей и вкуса нету. Нету истинной чистоты! А песня, особо ежели долгая, она должна свой запах иметь, вот как река или лес. Я вот беру в клубе сборники для баяна. Ну, сыграю и вижу: не то! Схватит меня за сердце, не могу я, ну совсем не могу, – и начинаю по-своему перекладывать…
Он вдруг подозрительно вгляделся в меня, стараясь угадать, не смеюсь ли я над ним. И, успокоенный, продолжал, часто моргая, шевеля пальцами темных рук:
– У меня мечта есть: сочинить одну вещь, чтобы вот такую ночь изобразить. А что? Лежу ночью у костра, и вот у меня в ушах так и играет, так и мерещится. А сочинил бы я так: сперва чтобы скрипки вступили тонко-тонко. И это была бы вроде как тишина. А потом еще и скрипки тянут, а уже заиграет этот… английский рожок, таким звуком – хриповатым. Заиграет он такую мелодию, что вот закрой глаза и лети над землей куда хочешь, а под тобой всё озера, реки, города, и везде тихо, темно. Рожок играет, а виолончели ему другой голос подают. Поют они на низких струнах, говорят, вроде как сосны гудят, а скрипки всё свое тянут и тянут тихонько. Тут и другие инструменты вступают и все вместе играют громче и громче: ту-ру-рум! Тум-тум, та-та-та-та… И заиграет весь оркестр необыкновенную музыку! Главное, чтоб там инструменты были, которые как колокольцы звенят. Ну, а после надо понемногу инструменты убирать, и будет все тише и тише, и окончат опять же одни скрипки. Долго будут тянуть, пока совсем не замрут…
Семен смотрел в темноту, моргал, облизывал пересохшие губы.
– А еще, – продолжал он, – надо будет колокол добавить, чтобы он звонил равномерно. Только потихоньку. А как луна из-за леса выходит, ведь это можно изобразить?… А назову я ее «Ночь». Или нет! Надо, чтобы покрасивше было… Вот лучше: «Ночная сказка» или «Ночная звезда»… Я вот рассказать вам не могу про ночь и все такое, ну, звезды там или туман над рекой. А в музыке я все могу. На сердце щемит у меня, лягу спать – не сплю, а заснул – часто такая музыка играет! Проснусь – все хочу вспомнить, и не вспомнишь… Учиться надо, это уж обязательно! Я лебедчиком работаю, лес на берег выкатываю. Сижу я, рычагами кручу, зазвенит лебедка, или автомашина просигналит, или гудок на обед прогудит, а я тренируюсь, звуки определяю, какой звук: «до» там или, может, «фа-диез»…
Семен вдруг замолчал, смущенно улыбнулся и стал поправлять костер. Неожиданно что-то странное и мощное родилось в воздухе, родилось, нарушило ночную глушь, всколыхнуло настоявшуюся звездную тишину, пронеслось по реке.
– Эге-геее!.. – донесся к нам низкий могучий вопль.
Мы сразу повернулись к реке и первое мгновение недоуменно прислушивались. Тишина… И опять незримо пролетел мощный крик:
– Эге-геее!..
– Сплавщики голос пробуют! – облегченно засмеялся Семен. – Правда здорово? По реке звук далеко разносится. Лодка ночью плывет, так за версту слыхать, как весла скрипят. А то в другой раз такое послышится, что и не поймешь, что такое. Вроде крикнет кто или вздохнет, или вот так тихонько: «Тииу, тииу, тиииу…»
Он очень похоже изобразил странный звук, который и я часто слышал ночью на берегу рек и болот и никак не мог догадаться, что бы это значило.
– Лешка боится, а я нет, – улыбнулся Семен. – Скучно, правда, одному, а так – хорошо!
– Никого я не боюсь! – сказал вдруг громко Леша и прищурился.
– Не боишься? А ну-ка, сходи сейчас на Хлыстово болото, принеси мне оттуда метелок. Ну? Сходи, сходи!
Леша повел ртом, оглянулся назад в темноту и засмеялся. Семен помолчал немного.
– Народ здесь сильный ужасно, – снова начал он. – Есть ребята силы такой, что хоть кого хочешь побьют. Вы думаете, этот сплавщик по делу кричал, а он просто так: на берег выйдет и орет, слушает, как его голос по лесам раздается.
– Дядь, а дядь! Стрельните! – попросил внезапно Леша и жадно посмотрел на ружье.
– А ты сам стрельни, – ответил я, подавая ему ружье.
– Баловство! – недовольно сказал Семен. – Только патрону перевод.
Но в глазах его зажглось такое же, как и у Леши, острое любопытство. Леша огляделся, увидел высокий осиновый пень невдалеке и через секунду уже старательно укреплял на этом пне свою старую шапку.
– Погоди! – строго остановил его Семен. – Сейчас огонь раздуем, виднее будет.
Он навалил на костер хворосту. Пламя померкло, пополз густой розовый дым, потом тонкие голубоватые язычки стали там и сям выскакивать наверх, наконец сразу занялась вся куча.
– Давай! – скомандовал Семен и, отгородившись от огня ладонью, уставился на пень с шапкой.