Ссылка

Сопровождающий Уварова Ярыгин, сунул стоящему у дверей солдату с винтовкой, какую‑то бумажку. Тот пробежал ее глазами, оглядел с ног до головы Уварова, хмыкнул, откинул засов двери, открыл ее со скрипом и насмешливо кивнул Уварову.

– Проходи. И чтобы у меня ни‑ни. Чтоб порядок был.

Последние слова явно предназначались для Ярыгина, чтобы показать свое усердие в службе.

Уваров шагнул внутрь склада и остановился. После дневного уличного света здесь было сумрачно и тянуло затхлой сыростью. Узкие, забранные металлическими решетками окна, были расположены под самым потолком и слабо пропускали свет. Вдоль кирпичных стен тянулись сколоченные из досок двухъярусные нары. Две железные печки, стоящие в разных концах склада, жарко топились, но они явно не могли прогреть толстые кирпичные стены и разность температуры только приносила сырость. У ближней к двери печки сидела кучка мужиков, на нарах копошились люди. Сколько их было. Уваров не мог определить, но свободных мест, пожалуй, не осталось.

Сидевшие у печки и близ лежавшие на нарах повернули головы в сторону вошедшего Уварова и пристально всматривались в него. Кто‑то из сидящих у печки мужиков воскликнул:

– Да это же фельдшер наш, Семен Николаевич!

Все в пересылке зашевелилось. Многие знали Уварова. Это были люди из его села, соседних сел и деревень, где он частенько бывал, оказывая помощь больным. Сельчане сразу обступили Уварова и засыпали его вопросами. Всех интересовало, что нового в городе, в селе, спрашивали о родных, о близких. Уваров растерянно пытался ответить на их вопросы, но прошедшие сутки для нею были слишком тяжелыми и люди, заметив его состояние, проводили его до печки, усадили на пустой ящик и вложили в руку кружку с горячим чаем. Кто‑то из постояльцев пересылки попытался продолжить расспросы, но все тот же мужик, который первый узнал Уварова, цыкнул на них:

– Да угомонитесь, вы, ради Бога. Дай человеку прийти в себя.

Все притихли и стояли по своим местам. Перед Уваровым появилась какая‑то снедь, но есть он не стал, голода не чувствовалось.

Он обежал взглядом помещение и одобрительно отметил про себя, что порядок здесь соблюдается. Пол был чисто подметен, домашний скарб аккуратно сложен у дверей, люди выглядели опрятно. Видно было, что здесь находились люди, привыкшее к порядку, к труду. Даже здесь почти никто не сидел без дела. Кто‑то орудовал шилом, ножом, кто‑то иголкой. Это была сидевшая у них в крови потребность в работе. Но не только работа, а и результат этой работы был нужен этим людям. Вон Силантий стругает зубья для деревянных граблей. Каждый зубчик обрабатывает осколком стекла, рукой погладит, на свету повернет. Всего хозяйства мужик лишился, а уже думает, как на новом месте сенокосом заниматься будет.

Уваров машинально допил чай и здесь к нему подошел Алексей Лавров и присел рядом:

– Здравствуйте, Семен Николаевич.

– Здравствуй, Алексей – ответил Уваров – Я предполагал, что вы здесь. Где отец‑то?

– Там на нарах лежит. Занемог что‑то.

– Сейчас я его посмотрю.

– Вы сначала передохните – он немного помолчал и тихо спросил – Как там Анна?

Уваров ждал этого вопроса и, положив руку на плечо парня, ответил:

– Тяжело сейчас Анне, но она держится. Ты тоже держись. Видишь, как все повернулось. Придется вам с Анной повременить со свадьбой. Будете вы вместе, только пережить все это надо.

Алексей поднялся.

– Пойду к отцу, скажу, что вы здесь.

– Пойдем вместе, – поднялся и Уваров.

Он взял саквояж и направился вслед за Алексеем в дальний угол пересылки.

Степан Лавров лежал укутанный суконным одеялом. Сверху была наброшена и ватная телогрейка. Алексей протянул руку и пошевелил отца за плечо:

– Батя, здесь Семен Николаевич пришел.

Под одеялом зашевелилось. послышался приглушенный кашель. Алексей помог отцу подняться и подложил ему телогрейку.

– Здравствуй, Степан Павлович – поздоровался Уваров.

– Здравствуй Семен Николаевич. – ответил тот прокашлявшись. Ты то как здесь оказался?

– Об этом потом. Давай‑ка, снимай рубаху. Посмотрю, чего это ты захандрил.

Уваров тщательно прослушал Степана, смерил температуру и озабоченно поглядел на Алексея.

– Где это он так застудился?

– Да его вызвали в сельсовет и в холодную заперли пока у нас имущество описывали, да скот уводили. Почти четыре часа просидел. А до этого навоз мы перекидывали, пропотели хорошо до сырых рубах. Домой отец пришел, на печи полежал, а тут и подвода за ним приехала. Так и поехал больной. Сначала вроде бы ничего, а теперь вот расхворался не на шутку.

Лавров‑старший осторожно заправил рубаху и спросил Уварова:

– Ну что там у меня?

– Застудился ты крепко Степан Павлович. Давай‑ка, вот порошки попей, травки дам Алексею заварить. Чаю больше пей. Пропотеть старайся. Бог даст, поправишься.

Лавров пододвинул к себе подушку, облокотился на нее, подтянул одеяло и с горечью в голосе сказал:

– А для чего поправляться‑то? Жизнь для меня кончилась. Бабку, да детей жалко, а мне сейчас уже все равно.

Он приподнялся и оперевшись на локоть, с гневом в голосе заговорил:

– Ты посмотри, что делается, Семен Николаевич. Я всю германскую войну в окопах провел. Большевистские агитаторы в войсках мира и землю обещали. Я обоими руками за это. Все ведь устали, к земле тянуло. Революция пришла – Ура кричали. В гражданскую войну я три года по полям носился, за эту землю воевал. В село приехал – как раб работал. На твоих глазах своими руками всякую пустошь с сыновьями распахал, на Птичьем острове весь ивняк вырубил, сенокос изладил залюбуешься. Ведь редко в каком доме моей мебели нет. А на какие бы копейки я купил лошадь, корову. А потом жеребенок, телочка появились. Потом дети подросли, к работе, слава Богу, приучены были. А Мария‑то моя, я вообще не знал, когда она спала. Ложусь – она половики ткет, встаю, а она уже у печки. А теперь, давай иди в колхоз совсем своим хозяйством. Да вот фига им. – понизил голос Лавров. – Кто первым побежал в колхозы – то? Петров Гришка, который целыми днями с удочкой на Волге просиживал, отцовский амбар на дрова истопил. Сажин Алексей, который последнюю корову в городе в карты проиграл, Пегов Михаил, который с утра глаза винищем зальет, да бабу свою с детишками гонять начнет. Конечно, и несколько справных мужиков в колхоз пошло, но те уже по нужде, силком. Деваться некуда. И думаешь, они там работать будут, как на себя? Да, хрен. Испортятся людишки и все тут.

Лавров разволновался, речь была сбивчивой, часто прорывался кашель, на лбу выступил пот.

Уваров поправил на нем одеяло, вытер полотенцем пот и приказал:

– Все, все, Степан Павлович. Лежи и успокойся и постарайся заснуть.

Степан тяжело вздохнул, завернулся с головой в одеяло и затих. Уваров пересел поближе к Алексею и тихо сказал ему:

– Алексей, надо бы отца в больницу. Боюсь, что у него воспаление легких.

– Просил я коменданта, да какое там. Вот прибудете, говорит на новое место, там и лечитесь.

– Что слышно об отправке?

– Поезд с такими же как мы должен вот‑вот подойти. На него и погрузят.

– А куда повезут?

– Никто ничего не говорит. По многие считают, что или в Сибирь, или на север. Да, вы, Семен Николаевич, отдохните пока. Вид у вас больно усталый. Тоже поди намаялись. Я вам сейчас местечко приготовлю.

Алексей поднялся, но Уваров остановил его.

– Слушай, Алексей, я все хочу спросить, что с братом твоим. Ильей?

Алексей вновь присел на нары, посмотрел грустными глазами на Уварова и стал рассказывать:

– Когда у нас в доме описывали имущество, секретарь сельсовета Дьяков настенное зеркало в опись внес, которое Илья Клавдии из города привез и в резную рамку своими руками вставил. Дьяков говорит, в конторе колхоза повесим. Ну, Илья и не выдержал, возьми и тресни табуреткой по зеркалу. Та вдребезги. Дьяков орать – казенное имущество портишь, в тюрьму захотел? Милиционер к Илье бросился, а тот его по зубам и в дверь. Что с ним сейчас и сам не знаю. Отец переживает, хоть и вида не подаст. Мать осталась пока в селе. Может она чего узнает.