Визит лейб-медика

Ее решительность была хорошо известна, и ее ярости опасались.

2

Она все время сидела у окна и смотрела на пролив Эресунд, который впервые за прожитые ею в Дании годы замерз и покрылся снегом.

Снег то и дело разметало по льду узкими полосками, и это было довольно красиво. Она решила, что снежные заносы на льду красивы.

Теперь мало что в этой стране казалось ей красивым. По сути дела, все было уродливым, холодным и враждебным, но она цеплялась за то, что могло быть красивым. Снежные заносы на льду были красивыми. Во всяком случае, иногда, особенно в тот единственный день, когда солнце вдруг выглянуло и сделало все — да! — красивым.

Но ей не хватало птиц. Она научилась любить их еще до Струэнсе, в то время, когда стояла на берегу и смотрела, как они лежат, «завернувшись в свои мечты», — это было выражение, которое она позднее использовала, рассказывая о них Струэнсе, — и иногда поднимаются и исчезают в низко нависающем тумане. То, что птицы мечтали, сделалось очень важным: что у них имелись тайны, что они мечтали и умели любить, как умели любить деревья, и что птицы «ожидали», питали надежды и внезапно подымались, били кончиками крыльев по ртутно-серой поверхности и исчезали навстречу чему-то. Чему-то, другой жизни. Это казалось таким прекрасным.

Но сейчас никаких птиц не было.

Это был замок Гамлета, а она видела представление «Гамлета» в Лондоне. Сумасшедший король, который довел свою возлюбленную до самоубийства; посмотрев пьесу, она плакала, и когда она впервые посетила Кронборг, этот замок показался ей огромным. Теперь он огромным не был. Он был лишь ужасной историей, в которой пленницей оказалась она сама. Она ненавидела Гамлета. Ей не хотелось, чтобы ее жизнь диктовалась какой-то пьесой. Ей думалось, что эту жизнь она хочет писать сама. Офелия умерла «пленницей любви», пленницей чего была теперь она сама? Так же, как и Офелия, любви? Да, любви. Но она отнюдь не собиралась сходить с ума и умирать. Она намеревалась, ни при каких обстоятельствах, не становиться Офелией.

Она не хотела превращать свою жизнь в театр.

Она ненавидела Офелию и ее цветы в волосах, и ее жертвенную смерть, и ее безумную песню, которая была всего лишь нелепицей. Мне только двадцать лет; она постоянно повторяла это про себя, ей было двадцать лет, и она не была пленницей датской пьесы, написанной каким-то англичанином, не была пленницей чужого безумия, она была еще молода.

О keep me i

Но птицы ее покинули. Было ли это каким-то знаком?

Она ненавидела и все, что было монастырем.

Королевский двор был монастырем, ее мать была монастырем, вдовствующая королева была монастырем, Кронборг был монастырем. В монастыре человек лишался характера. Хольберг не был монастырем, птицы не были монастырем, верховая езда в мужском костюме не была монастырем, Струэнсе не был монастырем. В течение пятнадцати лет она жила в монастыре своей матери и была бесхарактерной, теперь же она снова сидела в своего рода монастыре, а в промежутке существовало время Струэнсе. Она сидела у окна, смотрела на снежные заносы и пыталась понять, чем было время Струэнсе.

Это был рост, от ребенка, которым, как ей казалось, она была в течение пятнадцати лет, до столетнего возраста, и — познание.

Все произошло за четыре года.

Сперва этот ужас с маленьким безумным королем, совокуплявшимся с ней, потом двор, такой же сумасшедший, как и Кристиан, которого она все же временами любила; нет, неправильное слово. Не любила. Она отбросила это слово. Сперва монастырь, потом эти четыре года. Все произошло так быстро; она поняла, что не была бесхарактерной, и, самое потрясающее из всего, она доказала это им — им!!! и поэтому научила их испытывать страх.

Девочка, сумевшая научить их испытывать страх.

Струэнсе рассказал ей однажды старую немецкую сказку. О мальчике, который не умел испытывать страх; он отправился по миру, «чтобы научиться чувство страха испытывать». Именно таким, немецким, застывшим и загадочным, это выражение и было. Эта сказка показалась ей странной, и она ее почти не помнила.

Но она помнила название: «Мальчик, сумевший научиться чувство страха испытывать».

Он рассказывал ее по-немецки. Мальчик, сумевший научиться чувство страха испытывать. При его голосе и по-немецки это выражение было красивым, почти магическим. Зачем он рассказал ей эту сказку? Может быть, это был рассказ, которым он хотел сообщить что-то о себе? Какой-то тайный знак? Впоследствии она думала, что он рассказывал о себе самом. В сказке был еще и другой мальчик. Он был умным, талантливым, хорошим и всеми любимым; но он был парализован страхом. Перед всем, перед всеми. Его пугало абсолютно все. Он был полон хороших качеств, но страх парализовал их. Этот талантливый мальчик был парализован страхом.

А его глупый брат не знал, что такое страх.

Победителем оказался именно глупец.

Что же за историю хотел рассказать ей Струэнсе? О себе самом? Или он хотел рассказать о ней? Или об их врагах и о том, что такое жизнь; об условиях, об условиях, которые существовали, но к которым они не хотели приспосабливаться? К чему эта нелепая доброта на службе добра? Почему он не уничтожал врагов, не высылал из страны, не подкупал, не приспосабливался к большой игре?

Может быть, потому, что он боялся зла, так боялся, что не желал марать руки и поэтому теперь все потерял?

Прибыла делегация из этих четверых, рассказала ей, что Струэнсе брошен в тюрьму и что он сознался.

Вероятно, они его пытали. Она была в этом почти уверена. И тогда он, разумеется, во всем сознался. Струэнсе не требовалось отправляться по миру, чтобы научиться чувство страха испытывать. В глубине души он всегда боялся. Ей было видно. Ему не нравилось даже обладать властью. Этого она не понимала. Она ведь испытала радость, когда впервые поняла, что сама может внушать страх.

А он нет. С ним было что-то, по большому счету, не так. Почему для того, чтобы творить добро, всегда избираются неправильные люди? Не может быть, чтобы это было дело рук Бога. Должно быть, орудия добра избирал Дьявол. И он брал благородных, умевших испытывать страх. А раз хорошие не умели убивать и уничтожать, добро оказывалось беспомощным.

Как ужасно. Неужели так действительно и должно быть? Может быть, она сама, лишенная боязни, любящая власть и испытывающая счастье, когда знает, что ее боятся, может быть, именно такие люди, как она, и должны бы были совершать датскую революцию?

Никаких птиц там, снаружи. Почему нет никаких птиц именно сейчас, когда она в них нуждается?

Он рассказывал ей историю о мальчике, у которого было все, но который испытывал боязнь. Героем этой сказки был другой мальчик. Победителем был плохой, злой, глуповатый и лишенный боязни.

Как же можно победить мир, если ты просто хороший и тебе не хватает мужества быть злым? Как же можно при этом суметь подвести рычаг под мироздание?

Бесконечная зима. Снежные заносы на Эресунде.

Когда это кончится?

Она жила четыре года. На самом деле меньше. Все началось в Придворном театре, когда она решилась и поцеловала его. Разве это было не весной 1770 года? Это значит, что она жила только два года.

Как быстро можно расти. Как быстро можно умереть.

Почему она должна была так ужасно полюбить именно Иоганна Фридриха Струэнсе, раз добро обречено на гибель, а побеждать должны те, кто не умеет испытывать страх?

«О keep me i

Как бесконечно давно.

3

Делегация ничего не добилась.

Четырьмя днями позже снова приехал Гульберг.

Гульберг пришел один, дал знак страже оставаться за дверьми, сел на стул и стал неотрывно смотреть на нее в упор. Нет, этот маленький человек — не какой-нибудь Рантцау, не трусливый предатель, его нельзя недооценивать, с ним шутки плохи. Раньше она считала, что он чуть ли ни смешон в своей убогой незначительности; но он словно бы переменился, что же произошло? Он не был незначительным. Он был смертельно опасным противником, а она его недооценила, и теперь он сидит на стуле и неотрывно на нее смотрит. Что у него такое с глазами? Говорили, что он никогда не моргает, но не было ли тут чего-то другого? Он говорил с ней очень тихо и спокойно, холодно констатировал, что Струэнсе уже сознался, о чем она только что получила сообщение, что король хочет развода, и что теперь необходимо ее признание.