Визит лейб-медика

Ключ к операции состоял в том, чтобы быстро захватить короля и королеву и содержать их по отдельности. Решающую роль в этом предстояло играть Рантцау. Его, однако, нигде не было.

У графа Рантцау сдали нервы.

Рантцау жил в королевском дворце, который отделялся от Кристиансборгского дворца каналом, и который сегодня носит название «Принсенс Палэ», и в течение всего этого дня графа никто не видел. Но пока маскарад еще продолжался, у входа в Придворный театр был остановлен нарочный; он производил странное впечатление, ужасно нервничал и сказал, что у него важное сообщение для Струэнсе от графа Рантцау.

Нарочного задержала стража заговорщиков, вызвали Гульберга.

Гульберг, не спрашивая разрешения и невзирая на протесты нарочного, схватил письмо и вскрыл его. Прочел. В письме говорилось, что Рантцау хотел поговорить со Струэнсе до двенадцати часов, «и помните, что если Вы не устроите этой встречи, Вы горько об этом пожалеете».

И это было все. Однако все было ясно. Граф Рантцау пытался найти решение дилеммы, другой выход из лисьей норы.

Гульберг прочел и улыбнулся одной из своих редких улыбок.

— Маленький Иуда, который в качестве вознаграждения наверняка захочет стать ландграфом Лоланда. Он им не станет.

Он сунул письмо в карман и приказал увести посланника и содержать его под стражей.

Тремя часами позже все заговорщики были на месте, войска наготове, но Рантцау отсутствовал. Тогда Гульберг с шестью солдатами поспешил к Рантцау домой и нашел того в полном одеянии сидящим в своем кресле за чашкой чая и покуривающим трубку.

— Нам вас не хватает, — сказал Гульберг.

Рантцау положил ногу на скамеечку и с взволнованным и несчастным лицом показал на свою ступню. С ним, сказал он, запинаясь, приключился приступ подагры, у него сильно распух палец, он едва может ступить на ногу, он ужасно сожалеет и совершенно безутешен, но из-за этого не сможет выполнить свое задание.

— Трусливая тварь, — спокойным голосом проговорил Гульберг, даже не пытаясь смягчить непристойность своего обращения к графу. — Ты пытаешься уклониться.

Гульберг последовательно обращался к нему на «ты».

— Нет, нет! — отчаянно запротестовал Рантцау, — я не нарушаю договора, но моя подагра, я в отчаянии…

Тогда Гульберг велел остальным покинуть комнату. Когда те вышли, он достал письмо и, держа его большим и указательным пальцами, будто от него дурно пахло, сказал лишь:

— Я прочел твое письмо, паршивая крыса. В последний раз. Ты с нами или против нас?

Мертвенно бледный Рантцау уставился на письмо и понял, что выбор у него невелик.

— Разумеется, я с вами, — сказал Рантцау, — быть может, меня могут отнести для выполнения задания… в портшезе…

— Хорошо, — сказал Гульберг. — А это письмо я сохраню. Его не обязательно кому-нибудь показывать. Но только с одним условием. Что ты, после того, как очистительное деяние будет завершено, и Дания будет спасена, не станешь меня сердить. Но ты ведь не станешь в дальнейшем меня сердить, не так ли? Чтобы вынудить меня показать это письмо другим?

На некоторое время воцарилось молчание, потом Рантцау совсем тихо сказал:

— Разумеется, нет. Разумеется, нет.

— Никогда в жизни?

— Никогда в жизни.

— Хорошо, — сказал Гульберг. — Тогда мы знаем, как будут складываться наши отношения в будущем. Приятно иметь надежных союзников.

Потом Гульберг вызвал солдат и приказал двоим из них отнести графа Рантцау на исходную позицию в северной галерее. Они перенесли его через мост, но потом граф объявил, что хочет попытаться идти сам, несмотря на невыносимую боль, и похромал к своему командному пункту в северной галерее.

3

В 4.30 утра 17 января 1772 года они перешли к действию.

Две группы гренадеров, одной из которых командовал Кёллер, другой — Берингскьольд, одновременно ворвались к Струэнсе и Бранду. Струэнсе обнаружили спокойно спящим; он сел в постели, с удивлением оглядывая солдат, и, когда полковник Кёллер объявил его арестованным, попросил показать ему приказ об аресте.

Приказ ему не показали, потому что такового не существовало.

Тогда он вяло посмотрел на них, медленно надел на себя самое необходимое и последовал за ними, не говоря ни слова. Его посадили в наемную карету и повезли в тюрьму крепости Кастеллет.

Бранд даже не спрашивал приказа об аресте. Он только попросил разрешения взять с собой свою флейту.

Его тоже посадили в карету.

Коменданта Кастеллета, которого не предупреждали заранее, разбудили, и он сказал, что с радостью примет обоих. Все, казалось, удивились, что Струэнсе сдался так легко. Он просто сидел в карете, уставившись на свои руки.

Он словно был к этому готов.

Один из сделанных впоследствии многочисленных рисунков, изображающих арест Струэнсе, воспроизводит гораздо более энергичную сцену.

Один из придворных освещает комнату канделябром с тремя свечами. Через выломанную дверь врываются солдаты, со вскинутыми ружьями, держа наготове штыки, направленные на Струэнсе. Полковник Кёллер стоит у кровати, властно держа в левой руке приказ об аресте. На полу лежит маскарадная маска — маска черепа. Одежды разбросаны по полу. Часы показывают четыре. Загроможденные книжные полки. Конторка с письменными принадлежностями. И Струэнсе — в постели, сидящий в одной ночной рубашке, отчаянно подняв руки, в знак капитуляции или моля того всемогущего Бога, которого всегда отрицал, сжалиться в эту скорбную минуту над несчастным грешником, оказавшимся в крайней нужде.

Но эта картина не правдива. Он покорно, как овца на бойню, дал себя увести.

Короля, разумеется, арестовывать были не должны.

Короля Кристиана VII, напротив, должны были спасти от покушения на его жизнь, и поэтому ему лишь предстояло подписать документы, которые юридически узаконили бы аресты.

Легко забыли о том, что он — избранный Богом самодержавный правитель.

Людей, ворвавшихся в его темную опочивальню, было много. Вдовствующая королева, ее сын Фредерик, Рантцау, Эйхстед, Кёллер и Гульберг, а также семь гренадеров из лейб-гвардии, которым, однако, из-за истерической реакции короля и его безудержного страха перед солдатами и их оружием, было приказано выйти и ждать за дверьми.

Кристиан подумал, что его собираются убить, и начал пронзительно кричать и плакать, как ребенок. Собака шнауцер, спавший в эту ночь в его постели, дико залаяла. В конце концов, ее пришлось выставить. Негритенок-паж Моранти, спавший, свернувшись, в ногах короля, в испуге спрятался в углу.

На мольбы Кристиана оставить собаку рядом с ним в постели никто внимания не обращал.

Под конец короля удалось успокоить. Его жизни опасность не угрожает. Они не собираются его убивать.

То, что ему затем рассказали, вызвало у него, однако, новые приступы рыданий. Причиной этого ночного визита, объяснили ему, был заговор против персоны короля. Струэнсе и королева покушаются на его жизнь. Его хотят спасти. Поэтому он должен подписать ряд документов.

Черновики этих документов составлял Гульберг. Одетого в халат Кристиана подвели к письменному столу. Там он подписал семнадцать документов.

Он все время всхлипывал, его тело и рука дрожали. Только при виде одного документа он, казалось, просиял. Это был приказ об аресте Бранда.

— Это — кара, — пробормотал он, — за желание опорочить Владычицу Вселенной. Кара.

Никто, кроме разве что Гульберга, не смог понять, что он имеет в виду.

4

Арестовывать королеву должен был Рантцау.

У него были пятеро солдат и один младший лейтенант, и он, с подписанным королем приказом об аресте в руках, направился к опочивальне королевы. Одну из придворных дам послали разбудить королеву, поскольку, как он пишет в своем отчете, «уважение запрещало мне появляться у постели королевы»; но младший лейтенант Бек дает более живое описание того, чтó происходило. Придворная дама разбудила королеву. Та выбежала, в одной сорочке, и гневно спросила Рантцау, что происходит. Он лишь протянул ей приказ короля.