Страница 17 из 72
— Да, дорогой, — сказала она, — а теперь помолчи, ты должен научиться, ты не должен ни спрашивать, ни разговаривать, — вы что, обычно так спрашиваете при дворе? — помолчи и поспи.
— Ты знаешь, кто я? — спросил он, но она только рассмеялась.
— Я! я! крестьянский сын, родившийся восемнадцать лет назад в деревне Хирсхальс у бедных родителей, и я не тот, не тот, кто ты думаешь.
— Да, да, — прошептала она.
— Разве я не похож на крестьянского сына, ты ведь так многих знаешь?
На долгое время воцарилась полная тишина.
— Да, — сказала она наконец. — Ты похож на маленького крестьянского паренька, которого я когда-то знавала.
— До того?..
— До того, как я попала сюда.
— До того?
— До того, как я попала сюда.
— Катрин, до того…
Пот уже высох, но он по-прежнему лежал на ней и слышал, как она прошептала:
— Я должна была никогда не покидать его. Никогда. Никогда.
Он начал бормотать, сперва неразборчиво, но потом все более отчетливо и негодующе; не по отношению к ней, а к этому «покидать», или он хотел сказать «покинуть навсегда»? Как это тяжело, когда тебя перепутали. Он все бормотал. Что его перепутали, что он не может спать по ночам. И о пороке, и что он видел однажды ночью, как она идет ему навстречу, держа за руку сержанта Мёрля, и что тот требует, чтобы великому наказанию подвергли его, Кристиана.
Который сбежал.
— Ты не знаешь, — спросил он перед тем, как его одолел сон, — существует ли кто-нибудь, кто правит во вселенной и стоит выше карающего Господа? Ты не знаешь, существует ли такой благодетель?
— Да, — сказала она.
— Кто это? — спросил он, уже глубоко погрузившись в сон.
— Это — я, — сказала она.
— И ты хочешь быть моим благодетелем? И у тебя есть время?
— У меня есть время, — прошептала она. — Я располагаю всем временем в целой вселенной.
И он все понял. Она является Владычицей Вселенной. У нее есть время. Она сама — время.
После полуночи послышались удары в дверь. Это заволновалась королевская охрана.
Он скатился с ее тела. Удары все продолжались. Она встала и набросила шаль.
Затем сказала ему:
— Тебя ищут. Прояви же твердость, Кристиан.
Они быстро оделись. Он остановился перед дверью, страх словно бы нагнал его, и он был совершенно подавлен. Тогда она погладила его по щеке. Затем он осторожно открыл дверь.
Двое одетых в ливреи стражников с неприкрытым любопытством разглядывая эту противоестественную пару, почтительно поздоровались с монархом, но внезапно один из них рассмеялся.
Рука Катрин Сапожок едва заметно скользнула в карман, откуда показался узенький ножик, и с неожиданной для всех быстротой Катрин мягко, словно птичьим крылом, полоснула ножом по щеке того, кто усмотрел здесь повод для насмешек.
Человек, одетый в ливрею, отпрянул и сел. Разрез был ярко-красным, и из него ровной струйкой текла свежая кровь; стражник взвыл от изумления и ярости и взялся за эфес. Король Кристиан VII, — а в это мгновение все четверо воспринимали его именно как избранного Господом единовластного правителя, — взял да и рассмеялся.
И тем самым пустить в дело шпагу было нельзя; раз уж король соблаговолил посмеяться.
— Теперь, Кристиан, — спокойно сказала Катрин Сапожок, — теперь-то мы им покажем.
Впоследствии об этом происшествии очень много говорилось. Воля короля была для всех законом, а Катрин была королевой той ночи.
Она сопровождала его до самого дома. Он был пьян до бесчувствия, падал и весь перемазался в глине. Одна рука у него была в крови.
Она же была по-прежнему аккуратно одета. Стоявшая у ворот стража поняла, что идет король, поэтому она смогла передать его в надежные руки и пойти своей дорогой. Стражников нисколько не заинтересовало, куда она направилась, но Кристиан, обнаружив, что ее нет, был, похоже, совершенно безутешен.
Стражникам показалось, что они слышали, как он говорил: «любимая… любимая», но впоследствии они не были в этом уверены.
Они внесли его во дворец.
6
Их связь продолжалась почти семь месяцев. Он был уверен, что она будет длиться вечно.
Однако ей таки пришел конец.
Поворотный момент наступил во время представления в Придворном театре, когда давали комедию Серилла «Прекрасный сад». Король все чаще брал Катрин Сапожок с собой на придворные маскарады; она сидела в его ложе, они у всех на виду играли в карты в «фараон», а потом прогуливались среди придворных. Она при этом снимала маску. Король шел, обняв Катрин за талию, и они доверительно беседовали и смеялись.
Королевский двор был в шоке.
Дело было не в присутствии среди них кокотки. Дело было в зарождавшемся подозрении, что эта женщина, пусть и признанная в качестве королевской любовницы, не будет довольствоваться влиянием на Его Величество в постели, а что у нее более серьезные и опасные амбиции.
Она смеялась им прямо в лицо.
Их так пугала эта ненависть! Какую месть она вынашивает, какие обиды она, молча и с усмешкой, таит, какие прежние переживания вызывают у нее ненависть? Это пугало всех. Что излучают ее глаза, когда она бродит среди них в обнимку с маленьким мальчиком-королем?
Что предвещают ее глаза?
Поскольку вдовствующая королева Юлиана Мария, приходившаяся Кристиану мачехой, но мечтавшая, чтобы трон унаследовал ее собственный сын Фредерик, видела, что предвещают эти глаза, она вызвала Ове Хёг-Гульберга для обсуждения, как она ему собственноручно написала, дела, которое не терпит отлагательства.
Встречу она назначила в Дворцовой церкви. Выбор места Гульберга удивил. Но, как он пишет, «возможно, Ее Величество стремилась к величайшей секретности, а таковой можно было достигнуть лишь под неусыпным оком Господним». Прибыв на место, Гульберг обнаружил, что церковь пуста, если не считать одинокой фигуры, сидевшей на самой первой скамье.
Он подошел. Это была вдовствующая королева. Она предложила ему сесть.
Оказалось, что проблема заключалась в Катрин Сапожок.
Вдовствующая королева быстро, с на удивление грубой прямотой и в выражениях, которые едва ли можно было ожидать от нее услышать, особенно в церкви, изложила свое дело.
— Я обладаю абсолютно достоверной информацией. Он бывает у нее почти каждый вечер. Это известно уже всему Копенгагену. Король и весь королевский дом, весь двор, сделались всеобщим посмешищем.
Гульберг сидел, не шевелясь и рассматривая распятие со страдающим Спасителем.
— Мне это тоже известно, — сказал он в ответ. — Ваша Милость, к сожалению, похоже, что Вас информировали совершенно точно.
— Я прошу вас вмешаться. Юной супруге совсем не достается королевского семени.
Он не поверил своим ушам, но именно так она и сказала, а затем продолжила:
— Ситуация очень серьезна. Он сливает свое королевское семя в грязное лоно Катрин Сапожок. В этом ничего необычного нет. Но его необходимо заставить совокупляться и с королевой. Говорят, что однажды такое уже было, но этого недостаточно. Престолонаследие страны в опасности. Престолонаследие страны.
Он посмотрел на нее и сказал:
— Но Ваш собственный сын… смог бы… его заменить…
Она не произнесла ни слова.
Ведь оба они знали, что это совершенно невозможно. Или она этого не знала? Или не хотела знать? Туловище ее единственного сына — принца крови, сводного брата короля — было каким-то деформированным, его голова была заостренной и криво посаженный, и доброжелатели считали его излишне послушным, а прочие — безнадежным дебилом. Английский посланник в одном из писем Георгу III дал описание его внешности. «У него бесформенная голова, у него то и дело текли слюни, и во время беседы он часто как-то странно похрюкивал, постоянно улыбаясь, с глупым выражением лица». Это было жестоко, но справедливо. И они оба это знали. Гульберг в течение шести лет был его гувернером.
Он знал также и о ее огромной любви к своему уродливому сыну.