В родных местах

Семен хотел отказаться, но Яшка добавил:

— У Леньки магнитофон, песенки — шик.

И Семен, сам не зная почему, согласился.

Леонид Сысолятин жил с матерью и сестрой в коммунальной квартире. Среди простых вещичек Земеров заметил вещи дорогие, видать, купленные при случае: металлическую решетчатую шкатулку, обшарпанное пианино, огромное старомодное трюмо с тремя резными ножками и одной приделанной, грубой.

Семен пожалел, что пошел, он тяжело сходился с людьми и на вечерах чувствовал себя одиноко и скованно. Возле пианино стоял баян. Семен обрадовался: можно поиграть, все не такой чуркой будешь выглядеть.

У Леонида Сысолятина были длинные крепкие руки и злое лицо. Дорогой костюм нежного кремового цвета. Его сестра Алевтина тоже не очень понравилась Семену — слишком короткая и узкая юбчонка, подстрижена под мальчишку, с большими яркими губами и маленькими вдавленными, какими-то совершенно неподвижными глазками. Как потом узнал Семен, Леонид работал слесарем на фабрике меховых изделий, Алевтина — машинисткой на узле связи. Хозяева старались казаться людьми с изысканными манерами, забавно важничали.

Семен молчал, чувствуя на своих губах натянутую искусственную улыбку.

Алевтина пыталась играть на пианино, перевирая мотивы, морщилась, Яшка подпевал ей, а Леонид задавал Земерову вопросы:

— Нравится город наш? Где вы проводите вечера?

Было Семену тревожно отчего-то.

Они сели за стол, и Семен подивился обилию дорогих закусок и вин. Он отказался пить коньяк, потому что хмелел даже с пива, и Алевтина, ловко открыв бутылку шампанского, налила большой фужер Семену и половину такого же фужера себе.

— Ну-у! — поторапливал Леонид. — Мужик называется.

— Не позорь фанерщиков, — добавил Яшка. Они все же заставили его выпить. Алевтина налила еще.

Семену вдруг стало весело. Весело, да и только. И почему это он двадцать минут назад чувствовал себя так скованно, так нехорошо, хоть убегай? Ведь они — и Леонид, и Яшка, и девушка — люди довольно занимательные. Но Семен еще занимательнее. Только никто не знает, какой он, Семен. Никто! Все думают: так себе он… А не так! Вовсе не так! И Земеров начал говорить что-то о новой мебели и верандах.

Алевтина кокетливо наклонила головку и, улыбаясь, слушала Земерова. Мало приходилось на долю хмурого некрасивого Семена таких взглядов, и ему до смерти захотелось показать себя милым, компанейским парнем: он взял баян.

Семен научился играть еще в детстве. Отец купил у кого-то за полцены разбитый баян и гитару, которая фальшивила на всех ладах. Когда родители уходили из дома, Семен брал баян или гитару и прислушивался к чудесным звукам. Он выступал на концертах в школе. Отцу и матери об этом не говорил. «Сегодня вечером у нас занятия». Семен получал удовольствие от того, что играл, но, кажется, еще большее от того, что он, забитый мальчишка, на сцене чувствовал себя человеком.

Мать не терпела этой его привязанности, но вот чудно: на людях подсовывала ему баян, мол, смотрите, какие мы.

Дома он играл только изредка — вечерами и в выходные. Мать, услышав музыку, ворчала, гремела посудой и стульями. Говорила:

— Хватит тебе уж. Никакого покоя нету. Будто нечем человеку заняться.

Однажды Семен увидел: мать пересыпала монеты из руки в руку и на губах у нее была неприятная улыбка. Сказала сыну: «Звенят-то как!»

«До чего все-таки скучная, — подумал он тогда. — Только о доме, базаре да о деньгах и речь. Не верит никому, по себе людей судит…»

Алевтина открыла вторую бутылку шампанского. Семен сначала отказывался, а затем неожиданно выпил.

Голова его как-то странно отяжелела. Баян не подчинялся ему, вместо нежных звуков рвались из-под пальцев звуки резкие, грубые, Семен похохатывал без причины и много говорил, чего с ним никогда не бывало. Он уже понимал, что окончательно опьянел.

— А нет ли у вас, эт-самое, гитары? Я на ги…таре лучше играю…

Где-то в подсознании еще теплилась здравая мысль: «Зачем хвастаешь? Зачем пьешь?»

— Значит, нравится в нашем городе? Ничего? — спросил Леонид.

— Ничево.

— Деньжонки есть — везде весело, — засмеялся Яшка.

— И девочки больше любят, — добавил Леонид.

«Пошлятина, пошлятина» — это была не хмельная мыслишка. Все же другие были хмельные, и потому Семен проговорил с хохотком:

— Девочки — народ такой…

— Слушай, — перешел на «ты» Леонид. — Мне рассказывали о тебе. Деньгу ты тоже любишь, как и все мы грешники. Только добываешь ее по́том своим. Страшным по́том! Понял! А можно и полегче.

— Вор-ровать, что ли?

— Ну, такими делишками мы не занимаемся. Ты что, нас жуликами считаешь? Да? Жуликами?

— Зачем? Зачем?!

— Мы честным порядком. Понял? Я с тобой напрямик буду.

— Давай!

— Ты скоро отпуск берешь?

— В ноябре.

— Ну, что за интерес в ноябре? Договорись летом. Слышь? Скажи, мать больна. Больна, мол, съездить надо.

— Мать со мной.

— Ну, дядя, тетя — мало ли… Алька наша в июле идет. Она на Украину поедет, за Винницу. У нас там родня. Катай с ней. Отдохнешь. Остановиться есть где. Что касательно денег — не беспокойся. Туда муксуна соленого увезете. В тех местах, знаешь, северная рыба на вес золота. А оттуда вишни захватишь. Сто пятьдесят кило в багажную, да с собой с полсотни. Вот те и все двести. Там эта вишня гроши стоит, а здесь два с полтиной кило. Двести помножь-ка на два с полтиной. Сколь будет? Да если еще посылками. Потом договоримся. А продавать сам не пойдешь, найдется продавец. Можно за месяц дважды обернуться. Туда на самолете, оттуда на поезде. Озолотишься.

Семен замотал головой.

— Не. Это… это не по мне. Таким не за…ймаюсь.

— Влипнуть боишься?

— И-и, вообще…

— Ну тогда вот… Если б мог ты достать где-то шапок из ондатры. В Новосибирске больше полсотни за шапку дают. А у меня там братан двоюродный. Жинка у братана что хочешь провернет. Она такая.

— Не-е-е…

Они втроем стали убеждать Семена, что это вовсе не опасно.

— Не по мне. Я поря… порядочный человек.

— Ишь ты! А мы, по-твоему, не порядочные? — рассердился Яшка.

— Я не то…

— Ты один порядочный, да? А я тебе должен сказать, что мы с тобой, как говорится, одного поля ягоды. И я, и ты, и Ленька, мой дружок, да и Алька — все мы денежку крепенько любим и стараемся загрести ее поболе. А люди — что обо мне, что о тебе — одинаково думают. Начальство особенно. Одна нам, милок, цена.

Сысолятин и Караулов всегда работали на производстве, но жили не на одной зарплате, а хапали, где только удавалось: гоняли «налево» фанеро-комбинатский грузовичок, тайно ловили рыбу сетями. А последнее время нашли еще одно доходное дельце — привозили с Украины фрукты и продавали их на местных рынках втридорога. Тут, правда, возни многовато, но зато и барыш не малый. Обычно на базаре торговала мать Леонида и Алевтины.

Яшка заманивал к себе Семена не ради того, чтобы предложить ему съездить с Алевтиной на Украину. Нет, об этом он и не думал прежде. Надо понять Яшку. Был он парнем «своим в доску», везде дружки-приятели. И, кажется, разные они, дружки: кто рабочий, кто служащий, молодые и старые, бойкие и скромные — всякие вроде бы. Ан, нет. Есть у них общее, то, что мило сердцу Яшкиному. Он не полезет к какому-нибудь активисту, шибко идейному и правильному. У Яшки чертовский нюх на «верных» людей, и уж кто-кто, а он не пребывает в диком одиночестве.

Когда Леонид, не знавший толком Семена, заговорил о поездке на Украину, Яшка усмехнулся: «Нашел кого!» Но тут же возразил сам себе: «А почему бы и нет? У тихоней-то еще лучше получается. И этот не будет байды бить».

— Уж так любят мужчины поговорить, когда подвыпьют, — умиротворяюще заговорила Алевтина и налила водки. Все выпили, кроме Семена.

— Неужели вы такой слабый? — спросила она.

Нет, Семен не хотел быть слабым и одним махом опорожнил толстопузую рюмку водки. Голова стала вовсе тяжелая, как чугун с картошкой, ноги будто ходули, а руки неловки и длинные. Семен нес какую-то несуразицу, путая слова, недоговаривая фразы.