Операция «Степь»

Глеб аккуратно свернул «декларацию», сунул в карман. Обвел взглядом сидящих за столом и убедился: его желчная речь их придавила. Глаза Долматова растерянно бегали, Землянский и Матцев смотрели в стол. Лишь Серов внимательно щурился на него. Челюсти его были плотно сжаты.

– За такие речи полагается вроде бы одно – к стенке, – процедил он сквозь зубы и усмехнулся.

– Легче от этого не станет. Правда есть правда, – парировал Глеб.

– Что же ты?.. Всю нашу идейную программу топчешь? – медленно, словно выдавливая слова, проговорил Долматов.

– На сегодняшний день это не программа, а муть. Сочинители! Ленин со своим нэпом выбил из‑под вас все сваи. Вы за свободную торговлю города и деревни, а коммунисты? За то же самое. За что же мужику погибать? Прочтет и задумается. А задумается, скажет: «А ну его подальше, этого Серова! Пойду сдаваться, прощение мне гарантируют, вот главное…»

– И ты задумался? – покривил губы Серов.

– Василий Алексеевич, пойми. Не обо мне речь. Меня не простят, я не тот сердитый мужичок, у которого комиссары хлеб отбирали. У меня с ними одна тропа – войны. У тебя, по‑моему, тоже. Хотя… как знать.

– И меня, думаешь, простят? – Красивое лицо Серова исказила гримаса. – Нет уж, счет больно велик.

– Не знаю, не мне считать, – сухо ответил Глеб. – Сейчас надо соображать, вы правы, как нам сохранить дивизию. До каких пор сохранять? Посмотрим. Предположим, заграница на Совдепию полезет. А с новой интервенцией и внутри, глядишь, начнется заваруха.

– Тут сохранишь, – пробурчал Долматов. – Ты, Глеб, небось мыслишь, что такая цидулька всего одна? Мы их уже неделю подбираем, их только у меня десятка полтора. Как с неба попадали. А сколько их за пазухами?

– Полно их, проклятых. Заметно стало по дезертирству, – встрял Матцев. – Раньше единицы бежали, а позавчера всем взводом по домам рванули. Саратовские все. Не желают, вишь, за Урал.

– Найти их распространителя! Я считаю, нет важней у нас задачи. – Глеб задумчиво пощипал ус – Только страх перед чекистской расплатой может удержать в седле наших мужиков. Только на страхе, что коммунисты непременно и каждому отомстят, мы должны строить свою пропаганду.

Обычно выдержанный Долматов грохнул кулаком по столу. Опрокинулся стакан. Желтая дорожка чая побежала по скатерти и иссякла, впитавшись в нее, как речка в пустыню.

– Так что же мы, и в самом деле – просто бандиты? Ежели без программы, то кто ж тогда…

– Оставь, Федор! – прервал его Серов. – Ильин дело говорит, только вот слушать нам правду неохота. А надо. Надо! Матцев!

– Чего, Василь Лексеич?

– Твоя первая забота: прощупать, от кого идет зараза. Может, их и вправду уже тыща, листовок этих. Только и ждут случая. Кого дать в помощники?

– Бурова. И… – Матцев метнул взгляд на Ильина: – И вот его. Нужны головастые, а у них котелки варят.

– Тогда вы с Ильиным идите. Возьмите листовки… Найди Бурова и сами порешите, как, значит, действовать. У нас тут делов хватит. Через день двинемся.

– На Гурьев? – сорвалось у Матцева. В голосе его была надежда: неужто наконец и в городе удастся пошуровать? Жадность председателя следкомиссии была общеизвестна.

– Трепло. Иди!

Долматов протянул Матцеву пачку листовок. Тот встал, кивнул Ильину.

Глеб знал, что план продвижения Атаманской дивизии всегда держался в строжайшем секрете от всех, кроме заместителей Серова, начштаба и членов РВС. Сейчас он ненароком услышал неположенное. Ну и что? У него будут теперь иные заботы. Где‑то прячутся люди, от которых повстанцы получают листовки с пропуском на сдачу. Людей этих надо найти. Чего бы это ему ни стоило, но – найти!

Глеб начинает розыск

На многих извилистых километрах снежной долины, пролегшей вдоль Урала, растянулась темной цепочкой серовская дивизия. Пропустив далеко вперед конный дозор, во главе колонны идет киргизский эскадрон – проминает широкими ступнями верблюдов тракт, заметенный декабрьскими буранами. Дальше, по трое в ряду, тянутся два полка кавалеристов: Потом – длиннющий пароконный обоз, груженный ранеными, больными и награбленным добром. Телег на всех не хватает – пехотинцы тяжело шагают по рыхлому снегу. Лишь иногда закутанная в платки подводчица сжалится, подсадит кого‑нибудь понемощней, выбившегося из сил. Однако всякого пешего греет надежда, что скоро и он добудет себе лошадь или, на худой конец, верблюда: впереди ждут не только бои, но и поселки. А у мужиков и киргизов животину берут, не спрашивая. Казачество не трогают: их земля, с ними только свяжись. Хотя и хмурятся бородачи, не простившие советской власти отобранных царских льгот, союзники они ненадежные.

Вчера на площади в Тополях упрямый Федор Долматов вознамерился доказать – больше всего, наверное, самому себе, – что еще крепка его эсеровская идейная платформа. Решил, словом, пронять пасмурную казару. Накануне весь вечер вместе со всем реввоенсоветом сочинял воззвание. Переписали от руки – последний ундервуд был брошен при отходе от Пугачева. Всяко соблазнял тополинских казаков Долматов, надрывая простуженный бас перед молчаливой толпой, сулил и землю и волю. Даже предложил казакам бесплатно получить у обозных соленую рыбу.

Взять рыбки охотники нашлись. Но возглас «Долой Советскую власть, да здравствует Учредительное собрание!» не поддержала ни одна живая душа.

– Кончай со своей эсеровщиной, – сказал Долматову в сердцах Серов. – Нашел перед кем распинаться.

– Не царю же батюшке «уру» кричать? – обозлился председатель реввоенсовета. Надвинул папаху на глаза и, бычась на всех, ушел в дом. Через час он уже лыка не вязал: до сердца проняло его политическое поражение. Сегодня, в утро выезда из Тополей, был Федор сумрачен, и не только с похмелья.

У Глеба же настроение было отменное. Всего за час до выступления в поход ему удалось сменять старую железнодорожную куртку. Да так удачно: дал за нее киргизский комэск новенький маузер в лакированной деревянной кобуре и в придачу – небольшой платок оренбургского пуха. Вышли теплейшие портянки. Черно‑зеленые от грязи и ветхости онучи – недельной давности подарок Федота Ануфриева – он, уезжая со двора, повесил на плетень. Дрянь, тряпье, а кому‑то, глядишь, и сгодится.

Унылы ландшафты уральского правобережья. Хоть и петляет застывшая река, то приближаясь вплотную к Гурьевскому тракту, то уползая на версты, веселей путь не становится. Присыпанная снегом солонцовая низина – ни колков, ни пригорков, как было в Поволжье… С угрюмостью в лицах удалялись от своих домов и семей – да целы ли они еще? – степные хищники Атаманской дивизии Серова. Разве что грела надежда на предстоящее взятие Гурьева. Город не так велик, но богат – торгует, рыбачит. И, кроме всего прочего, стоит Гурьев на Каспии, где ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет. Серов надеялся: с моря могут помочь. Прочие же подумывали: не в зимнюю же степь им бежать. А море – море, оно большое.

Облеченный особым заданием командования, Глеб Ильин старался вовсю. Ночью при свете коптилки пометил значками дюжину листовок, взятых у Матцева.

– Есть у меня замысел, но говорить рано – сглазишь, – пошутил он. – Тебе они все не нужны, нет? А я на них, как на живца, буду ловить.

Матцев пожал плечами и отсчитал ему ровно двенадцать листовок с так и бросающимся в глаза словом «Бандит!» Глеб пометил их: одни – крестиком в правом верхнем углу, другие – перегибом наискосок, а у третьих чуть закруглил уголочки. Теперь у него было; как у шулера, три крапленые колоды, каждая из четырех карт. Их надо было умудриться подсунуть неустойчивым элементам. Кое‑кого Глеб Ильин уже присмотрел.

Впрочем, осуществить эту акцию не так уж и трудно. Пропагандист, доверенное лицо реввоенсовета, должен быть всегда с людьми, поддерживая в походах моральный и политический дух войска. Потому крепенькая, игреневой масти лошадка Ильина всхрапывает то в конце, то в начале движущейся колонны, рыжие ее бока лоснятся от пота. А ее хозяин, статный даже в нелепой, по колено обкорнанной шубе, все беспокоит шпорами и, догнав очередной эскадрон, бойко митингует на ходу.