Страница 7 из 22
– Нет. Но мне говорили, что он какой‑то неприкаянный… Не работает… Она его содержит.
– Фу, как это гадко! Ну и мужчина! – сказала Митико с отвращением. – Я бы такого мужа сразу бросила!
– В самом деле? – растерянно спросил Кэнкити, взглянув на неё исподлобья.
Поймав его взгляд, Митико кокетливо улыбнулась:
– Конечно, бросила бы… Какой же это мужчина, если он не работает. Пустое место. Для современной женщины такой не подходит.
– Ну что ж, тогда придётся работать! – почесав в затылке, сказал Кэнкити.
2
Кадзуко Вакабаяси, про которую рассказывал Кэнкити, одна из так называемых «ночных бабочек», служила в баре «Арбур» на Гинзе.
В тот вечер, в пропитанном синим табачным дымом полумраке подвала Кадзуко обслуживала видных клиентов из крупной фирмы, захаживавших сюда для заключения какой‑нибудь сделки или просто провести время. Гости уже были навеселе и хвастливо рассказывали, как обыграли в гольф служащих другой фирмы, с которыми вели переговоры в курортном городе Каруйдзава.
– Ах, какая там нынче осень! – воскликнул восторженно один из гостей. – Небо чистое, без единого облачка и гора Асама высится вдалеке.
Чако, самая молоденькая официантка бара, сидевшая рядом с Кадзуко, мечтательно вздохнула:
– Как здорово! Вот бы побывать в Каруйдзава!
– Что же, неплохая идея! Прогуляемся туда как‑нибудь на машинах, а? Кадзу‑тян, поедешь с нами?
Кадзуко умела отказываться от подобных предложений:
– Спасибо, хорошо! Только учтите – со мной придётся изрядно раскошелиться.
Слушая хвастливую болтовню гостей об игре в гольф, об осеннем Каруйдзава, Каздуко вспомнила то, что знала об этих местах она одна…
Осень в Каруйдзава… На притихшие леса, на пустующие дачи сыплется мелкий колючий дождь. Холодный осенний туман стелется по цветам и травам горных склонов. Она любила, закутавшись в плащ и подняв воротник, бродить по тоскливым мокрым тропинкам. Каждое лето с самого раннего детства проводила она с родителями и братьями здесь, на даче в Каруйдзава.
И с мужем она здесь познакомилась. В то время Вакабаяси был ещё молод, полон сил и энергии, мечтал стать писателем.
Кадзуко чиркнула спичкой – дала прикурить одному из гостей – и вдруг ярко представила себе те дни. Да, если даже захочешь, этого не забудешь.
Той осенью ей исполнилось двадцать два года.
Отец и братья вернулись в город, а она с матерью остались на даче в Каруйдзава, боясь токийской жары.
Осень началась изморосью. Вершины Ханарэяма и Асамаяма окутал молочный туман. С лиственниц осыпались иглы, смешиваясь с дождём и грязью.
После обеда, надев плащ и боты, Кадзуко бродила по безлюдным тропинкам. Покинутые дома с заколоченными дверьми и окнами были скованы мёртвой тишиной. На размокшей земле палисадников валялись тут детский башмачок, там измазанный глиной мяч, напоминая о царившем здесь недавно оживлении.
Унылый осенний пейзаж Каруйдзава как нельзя лучше сочетался с грустным настроением Кадзуко – тем летом она прощалась с девичеством. За неё посватался сын приятеля её отца, чиновник Японского банка.
Кадзуко ещё не знала любви, и в угоду родителям согласилась на этот брак. За лето жених трижды побывал у них в Каруйдзава.
Кадзуко порой поражали его чопорность и пустота. Даже здесь, на курорте, очевидно боясь уронить престиж банковского служащего, он был неизменно в галстуке и ни разу ни на даче, ни на прогулке не позволил себе ни одной вольности. Впрочем, почти все подруги Кадзуко вышли за таких типов, и она не сомневалась, что и её ждёт та же участь.
Но вот однажды, как обычно совершая послеобеденный моцион, Кадзуко услышала чей‑то голос, будто её окликнули. Она остановилась и, придерживая рукой ворот плаща, огляделась по сторонам.
Но её глаза никого не могли разглядеть сквозь колеблющуюся пелену тумана.
– Да здесь я, здесь!
Голоc доносился из дачи, перед которой Кадзуко остановилась. А она‑то считала, что там давно не живут, что дача пустует.
– Скажите, пожалуйста, у вас случайно не найдётся спичек?
На берёзовой веранде, держа в руке сковороду и добродушно улыбаясь, стоял парень в чёрном, закрывающем шею свитере, забрызганном грязью.
– Хотел приготовить обед, да вот спички отсырели.
Помнится, в тот день она приготовила ему обед. Впервые в жизни она ухаживала за незнакомым мужчиной, и ей это было приятно. Ей казалось, что они в туристском походе, вместе жгут костёр и готовят еду.
Юноша держался легко и непринуждённо. Из его слов Кадзуко поняла, что он студент и приехал сюда на несколько дней – привести в порядок дачу и написать рассказ для любительского журнала,
– Значит, вы будущий писатель? – спросила Кадзуко.
Парень утвердительно кивнул и вдруг, скорчив гримасу, почесал живот.
– Со вчерашнего дня чешется. Видно, блоха забралась.
Такого рода людей Кадзуко ещё не встречала. Она оглядела юношу с ног до головы: поношенный свитер, потерявшие форму брюки. И ей вспомнился жених в очках, даже в самую сильную жару надевавший костюм и галстук.
Во второй половине сентября небо прояснилось, показалось солнце. На чётко очерченных склонах Асамаяма и Ханарэяма можно было сосчитать все складки. Из кратера вулкана в голубое небо поднимался яично‑жёлтый дым.
Такая погода держится здесь около двух недель, а затем горы снова обволакивает мгла.
Образ жениха отступил куда‑то далеко‑далеко, словно его поглотил туман. Сердце Кадзуко медленно и надёжно завоёвывал другой человек, по имени Нобуо Вакабаяси.
Даже теперь, спустя шесть лет, Кадзуко помнит до мельчайших подробностей всё, что произошло в Каруйдзава той осенью. Конечно, если говорить начистоту, это очень походило на любовь из слащаво‑сентиментального фильма, но тогда Кадзуко вся светилась надеждой – жизнь рисовалась ей в розовом свете. Всегда робкая, послушная, она вдруг взбунтовалась, проявив твёрдость характера, и вопреки воле родителей, несмотря на угрозы отца, поставила на своём – отказала жениху.
Узнав от жены, что Кадзуко выходит замуж за начинающего литератора, человека с весьма сомнительным будущим, отец в сердцах хватил об стену рюмку, которая оказалась у него под рукой. Ему, крупному предпринимателю, все эти пишущие юноши представлялись отъявленными бездельниками, но огорчила его не столько любовь дочери, сколько то, в каком свете он предстанет перед людьми, которым дал слово.
– Решила сама мужа выбрать? Ну и живи как знаешь!
Кадзуко потупилась и ничего не ответила. Она даже удивилась, с каким спокойствием отнеслась к угрозе отца.
– Не беда! Не пропадём! Положись на меня! – утешал её Вакабаяси, и Кадзуко ему поверила.
Она порвала с родителями и вышла за него замуж.
3
На Умэкоти, в районе Сэтая, они сняли маленькую однокомнатную квартиру на втором этаже. Комната была совсем крошечная, солнечная, с матовыми стёклами в окнах, которые выходили на уцелевшие каким‑то чудом огороды вокруг другого двухэтажного дома с такими же дешёвыми квартирками.
Думая о том времени, Кадзуко прежде всего вспоминает полинялое бельё, висевшее на всех окнах, да матовые стёкла в их комнатушке.
Сидя за маленьким столом, Нобуо целыми днями писал.
Пол в шесть татами был завален книгами, рукописями. В углу стояло крохотное трюмо – единственная вещь, купленная Кадзуко после свадьбы для себя.
Родители Нобуо, обедневшие помещики, денег почти не присылали, и молодым приходилось туго. Нобуо месяцами обивал пороги редакций, пытаясь пристроить в какой‑нибудь журнал свои рассказы, но время шло, а всё оставалось по‑прежнему.
– Ничего. Вот увидишь, всё изменится, – сказал он как‑то на ухо жене, когда они лежали в постели.
– Правда?
– Обязательно. Мой новый рассказ непременно получит премию. А там – прямая дорога к славе.
И Кадзуко, ничего не смыслившая в литературных делах, снова поверив ему, ласково коснулась его горячей руки.
Сквозь матовое стекло неуютно светила луна, и Кадзуко невольно вспомнилась жизнь дома.