Перебежчик (ЛП)

Тем временем позади земляных укреплений мятежников единственный батальон солдат из Джорджии, девять раз продефилировавший по одному и тому же участку грязной дороги и возвращавшийся назад всё тем же маршрутом по лесу, прежде чем опять тащиться по дороге, дрожал в сумерках и ворчал, что время потрачено зря.

Они присоединились к армии, чтобы устроить янки сущий ад, а не ходить чертовыми кругами, слушая серенады затаившихся среди деревьев горнистов.

Теперь они разожгли в пустынном лесу костры и гадали, прекратится ли когда-нибудь дождь. Они чувствовали себя покинутыми, и неудивительно, ведь в радиусе трех миль не было ни одного другого пехотного батальона. В действительности, всего лишь тринадцать тысяч человек растянулись по всему заболоченному полуострову, и эти тринадцать тысяч должны были остановить самую большую армию, когда-либо собранную в Америке.

Неудивительно, что солдаты из Джорджии дрожали и ворчали, что целый день под дождем разыгрывали из себя чертовых идиотов.

Сумеречный лес был наполнен пронзительным щебетанием птиц. Звук разительно отличался от щебета тех же птиц в Джорджии, но солдаты, весь день ходившие кругами, были деревенскими парнями и отлично знали, какая птица устроила такой концерт в вечернем лесу.

Знал это и генерал Магрудер, и он-то улыбался этим звукам, потому что провел эти дни, пытаясь одурачить янки, заставить их поверить, что им противостоит огромное войско, хотя на самом деле линию обороны защищали ничтожные силы.

Магрудер заставил своих солдат целый день маршировать туда и обратно, устроив демонстрацию силы, и теперь под вечерним дождем он надеялся, что эта птица оплакивает не его душу, а душу Макклелана. Потому что в ночи заливался пересмешник.

Дождь, казалось, никогда не прекратится. Вода мчалась по канавам Ричмонда к тому месту, где река вспенивала свои воды, сливаясь со стоками сталелитейных заводов, табачных фабрик, кожевенных мастерских и скотобоен.

По улицам сновали немногочисленные жители под черными зонтами. В зале, где Конгресс Конфедерации обсуждал поощрительные меры для разработки искусственной селитры для производителей пороха, даже в полдень горели метановые лампы.

Голосам в зале приходилось перекрикивать звуки дождя. Большинство конгрессменов внимательно слушали, некоторые спали, а остальные потягивали виски, которое продавали аптеки под видом медикаментов, чтобы оно не подпадало под запрет на спиртные напитки, наложенный на город.

Некоторых конгрессменов беспокоило то, что приближение армии янки к Йорктауну превратит все эти дискуссии в бесполезную болтовню, но никто не осмеливался высказать эту мысль вслух.

В последнее время слишком часто возникали пораженческие настроения; слишком много прибрежных фортов было захвачено флотом янки и слишком многое указывало на то, что Конфедерацию окружил безжалостный враг.

Салли Траслоу, идущую рука об руку со Старбаком, совершенно не беспокоили ни янки в семидесяти милях, ни дождь. Салли приводила в восторг мысль о чаепитии в респектабельном доме, по случаю чего она надела черное закрытое платье с длинными рукавами и всего лишь с парой нижних юбок вместо полноценного кринолина

Она отказалась от всей косметики, только припудрилась и слегка подвела глаза.

Салли и Старбак бежали вниз по Франклин-стрит, наполовину защищенные зонтом в руках у Старбака, а потом укрылись в дверях булочной на углу Второй улицы, пока не показалась конка. Они втиснулись в не и заплатили за проезд до кладбища Шокоу.

- Может, они не пойдут в такую погоду в госпиталь? - предположила Салли. Она прижалась к Старбаку в мокром переполненном вагоне и смотрела на дождь через грязное стекло.

- Плохая погода не помеха добрым делам, - строго заметил Старбак.

Он не предвкушал ничего хорошего от этого дня и вечера, и даже полная энтузиазма Салли не могла примирить его со встречей с миром, который, как он думал, он оставил в далеком прошлом в Бостоне.

И всё же он не мог лишить Салли этой радости, и потому решил стерпеть все неудобства, какие мог доставить этот день, хотя по-прежнему не понимал, почему Салли так обрадовало приглашение Адама.

Едва ли это знала и сама Салли, хотя и осознавала,что Гордоны были семьей, а она смутно ощущала, что никогда не была членом семьи, во всяком случае, самой непримечательной, обычной семьи.

Она была дочерью конокрада и его женщины, двух переселенцев, возделывавших клочок твердой земли на высокогорье, а теперь стала шлюхой, причем и достаточно сообразительной, чтобы осознавать, что может взобраться добиться исполнения своих честолюбивых желаний, стоило ей только понять настоящую ценность предлагаемых ею услуг, но она также знала, что никогда не сможет стать частью простого, непритязательного и честного общества.

Салли, в отличие от Старбака, сентиментально считала, что наградой успеха является заурядность. Она выросла изгоем и стремилась к респектабельности, Старбак же вырос в приличной семье и получал удовольствие от того, что превратился в мятежника.

Джулия и миссис Гордон встретили их в узкой прихожей, где едва хватало места, чтобы снять мокрые плащ и шинель и повесить их на стойку с зеркалом, которую Старбаку и Салли пришлось обогнуть, чтобы войти в гостиную.

Весенний день был достаточно холодным, чтобы оправдать огонь в маленьком обитом железом камине, хотя кучка пылавших углей была так мала, что жар едва проникал за незамысловатую железную решетку.

Пол был застелен полосками крашеных хлопчатобумажных половиков, коврами для бедных, но всё вокруг сияло чистотой и пахло мастикой и щёлоком, что наводило Старбака на мысль, что именно привлекло Адама в дочери этой семьи, где всё указывало на честную бедность и простые ценности.

Сам Адам стоял возле рояля, другой молодой человек находился у окна, а преподобный Джон Гордон, миссионер, грелся возле маленькой кучки дымящихся угольков.

- Мисс Ройял! – поприветствовал он Салли с набитым пирогом ртом. – Простите меня, дорогая, – он вытер руку о подол рясы, поставил чашку с блюдцем на каминную полку и наконец протянув руку в знак приветствия. - Очень рад знакомству с вами.

- Сэр, - ответила Салли, растеряно опустившись в реверансе, вместо того чтобы пожать протянутую ей руку. В своем доме она знала, как встречать генералов и сенаторов, могла свести с ума самых видных докторов города и высмеивать остроты адвокатов, но здесь, перед лицом благопристойности, утратила всю свою уверенность.

- Очень рад знакомству с вами, - с искренней учтивостью повторил преподобный Джон Гордон.

- Уверен, вы знакомы с майором Фалконером? Так позвольте мне представить вам мистера Калеба Сэмуорта. А это мисс Виктория Ройял.

Салли, улыбнувшись, снова присела в реверансе и отошла в сторону, чтобы освободить место для Старбака, миссис Гордон и Джулии.

Последовали новые приветствия, а потом бледная и робкая горничная внесла очередной поднос с чашками чая, и миссис Гордон занялась чайником и ситечком.

Все единодушно решили, что погода стоит ужасная, самая что ни на есть худшая весна на памяти ричмондцев, а об армии северян, которая находилась где-то к востоку от города, никто не упомянул.

Преподобный Джон Гордон был тощим коротышкой с очень розовым лицом и лысиной, обрамлённой белыми пушистыми волосами. Другой мужчина спрятал бы столь безвольный подбородок под окладистой бородой, но миссионер брился начисто, похоже, его жене не нравились бородачи.

Как бы то ни было, миссионер выглядел таким мелким и беззащитным, а миссис Гордон - такой внушительной, что Старбак пришёл к выводу: именно она, а не он правит сим тесным курятником.

Миссис Гордон разлила чай и справилась у мисс Ройял о здоровье её тети. Салли ответила, что тётушке ни лучше, ни хуже, и тут, к большому её облегчению, вопрос о тёткиной болезни оставили в покое.

Миссис Гордон объяснила присутствие Калеба Сэмуорта тем, что он является владельцем фургона, на котором все они отправятся в госпиталь Чимборасо. При упоминании своего имени Калеб улыбнулся и уставился на Салли так, как умирающий от жажды может смотреть на далекий, но недосягаемый источник прохладной воды. Фургон, пояснил он, принадлежит его отцу.