Двое

– Сильвия! – воскликнул Реджинальд, вдруг в ужасе поняв, что он сейчас наговорил и к каким непоправимым последствиям это может привести. – Ты же знаешь, я не... я хочу сказать, что это ничего... это не... я не хотел тебя обидеть... Просто у Ормсби такая репутация в отношении женщин, что люди, увидев тебя с ним в “Паласе” вечером... как раз именно там... станут говорить... люди, которые не знают тебя... я хочу сказать, начнут думать, кто, собственно, ты такая. Страшно вообразить... что они решат... именно с Ормсби.

Он замолчал и взглянул на нее из-под полуопущенных век. Она сидела с озадаченным видом; потом спросила:

– Почему ты сказал “как раз именно там”?

– Ну, ты же знаешь, кто такой Вено?

Она покачала головой.

– Вено? Какое странное имя.

– Это мулат, который поставил спектакль.

– Но что...

– Ормсби финансирует его – при условии, что имеет право выбора. – Реджинальд презрительно рассмеялся. – Можно сказать, что он обладает привилегированными акциями.

Настала тишина. На каминной доске тикали хозяйкины фарфоровые часы с пастушкой. Минуты, которых не вернешь. Слова, которых не вернешь. Но ведь ни одной минуты нельзя вернуть, нельзя вернуть и ни единого слова, а между тем мир продолжает существовать, и никто особенно не меняется, и ничего, в сущности, не случается. Глупо думать, что все это может что-то изменить в нашей жизни. Не может, правда, Сильвия? Часы продолжают тикать.

С тяжелым вздохом Сильвия поднимается.

– Мне было так хорошо, – говорит она. – А ты все испортил.

Она медленно, печально идет к двери.

– Сильвия!

Медленно, печально уносит свою красоту, и с нею мир, покой и уют покидают комнату.

Глава семнадцатая

I

Реджинальд лежал без сна в своей комнате, мысленно возвращаясь к случившемуся. Он совершенно прав. Ормсби – именно такой человек. Никто не обрадуется, узнав, что его жена появляется на людях с таким человеком, любой разозлится, если жена, не сказав ему ни слова, пойдет на вечерний спектакль с таким человеком. Он совершенно прав. (Как приятно быть совершенно правым.)

Но погодите. Весь Лондон знает Ормсби в лицо. Ну, если не весь Лондон, так по крайней мере все те, кто ходит на премьеры музыкальных спектаклей. Никто не знает Сильвии. Для всех, кто присутствовал в театре, она – просто удивительно красивая молодая женщина; никому не известная, следовательно, не принадлежащая к тому, что именуется Обществом; никогда прежде не появлявшаяся на премьерах; скорее всего, начинающая актриса, мечтающая о сцене, которая, как известно, приманивает и отвергает десятки красивых молодых женщин. Скорее всего, актриса музыкальной комедии. В сопровождении Ормсби! На премьере у Вено! Что о ней могут подумать?

Какая разница, что о ней подумают, если ни один из них понятия не имеет, кто такая Сильвия? Разве ему не все равно, что думают о нем совершенно чужие люди? “Вьюнок”? А, вон он, этот Уэллард. А вы слышали, что он... дальше следует либо дурацкое вранье, либо мерзкая сплетня. Сколько сплетен, сколько лжи доводилось ему слышать о знакомых по клубу! Стоит ли огорчаться, если люди, которые тебя не знают, думают, что ты такой или сякой? Не стоит. Но твоя жена...

Если на то пошло, неожиданно подумал Реджинальд, что я знаю об Ормсби? Одни сплетни. И ни единого факта, их подтверждающего. Некоторое время он раздумывал об этом, слегка смущенный. Затем с облегчением вспомнил свою пятиминутную беседу с Ормсби, которая несомненно подтверждала, что Ормсби именно таков, как о нем говорят. Я был совершенно прав, подумал он, что сказал все это Сильвии. (Как приятно быть совершенно правым.)

Однако хватит о Реджинальде, человеке, который совершенно прав. Теперь займемся заблудшей Сильвией. Он попробовал поставить себя на место Сильвии.

Муж приводит тебя в дом одного из своих друзей. Ты знакомишься с хозяином и хозяйкой. Затем хозяйка как-то приглашает тебя на ленч, и ты вновь видишь хозяина. Затем он появляется в вашем доме; разумеется, ты встречаешь его приветливо и гостеприимно. Он приходит еще раз, не зная, что мужа нет дома (откуда ему знать?), и предлагает пойти с ним в театр. Так случилось, что твой муж неожиданно на целый вечер предоставил тебя самой себе, и ты, разумеется, соглашаешься. А когда ты возвращаешься домой после чудесного представления, горя желанием рассказать о нем мужу, тот внезапно и без всякого повода устраивает тебе скандал и все портит.

“А ты все испортил”.

Ему сорок один год. Ей двадцать шесть. Она еще ребенок. Он все испортил. Как он осмелился жениться на ней? Как он осмелился, будучи ее мужем, считать, что ее любовь навсегда принадлежит ему? Как он осмелился оскорбить подозрением ту, что по-королевски снизошла к нему?

“А ты все испортил”.

Если бы сейчас отворилась дверь и она вошла! Как чудесно было бы, если бы она сейчас вошла и они помирились! Послушай! За дверью что-то шелестит. Смотри! Дверь приоткрывается. Сильвия, любимая!... Нет, это невозможно. Ведь это он все испортил; ему надо просить прощения.

Реджинальд мысленно перебирает все их предшествующие ссоры. Какие ссоры – недоразумения. Такого, как сегодня, еще не бывало. Никогда раньше они не ложились спать, не помирившись. Ссора, прощение, и они снова друзья и снова любят друг друга. Так и случается, когда ты, по теории Корал Белл, еще находишься на высшем уровне, еще любишь. Счастливо добравшись до нижнего уровня, можно даже обойтись без примирения. После ссоры отправляешься спать, а утром чувствуешь себя как ни в чем не бывало. Но когда все еще любишь, самое мелкое недоразумение оборачивается катастрофой, так легко ранить друг друга словом, взглядом, и каждая рана, оставшаяся незалеченной, долго болит.

Ему представилось, как она, бедняжка, лежит за стеною с открытыми глазами, раздумывая, придет ли он к ней, или ей несмотря ни на что надо пойти к нему. Неожиданно он понял, какой стыд будет, если она сейчас придет к нему с извинениями, хотя виноват кругом он. Нет, он пойдет к ней, бедняжке, лежащей с открытыми глазами, и попросит прощения. Так или иначе, они должны помириться сегодня же.

Он бросился к ней в радостном нетерпении. Нетерпеливо открыл дверь и позвал: “Сильвия!” Нетерпеливо повернул выключатель ночника у кровати. Она лежала... и глубоко, безмятежно, сладко спала.

Что же? Неужели все это для нее ничего не значит?

Негодующе хлопнув дверью, он вернулся к себе и еще час пролежал с открытыми глазами. Затем тоже уснул.

Утром он ничего не забыл. Когда он спустился к завтраку, она уже сидела за столом, погруженная в “Таймс”. Он отворил дверь, и Сильвия встала и подошла к нему, уронив на пол газету. Что сказать, как себя вести? Наверное, выбора не было; слова выговорились сами, рука сделала непроизвольный жест; дружеское “Привет, дорогая”, дружеское похлопывание по плечу, и он проскользнул на свое место. Именно так счастливые мужья, добравшиеся до нижнего уровня, приветствуют своих жен, примерно так же они здороваются с приятелями по клубу и гладят любимую кошку или собаку. Реджинальд справился блестяще.

Но, намазывая маслом тост, он вовсе не ощущал себя победителем. Что за черт во мне сидит, думал он. Я ведь хотел обнять ее, а он помешал.

– Дать тебе газету, дорогой? – Она протянула ему газету через стол.

– Спасибо.

Газета была развернута на театральной странице. Сильвия читала рецензию на вчерашнюю премьеру. Злость снова поднялась в Реджинальде. Хорошо, что он не стал просить прощения.

– Мне бы не хотелось отбирать ее у тебя.

Именно так говорят счастливые мужья. Ему доводилось слышать такие фразы со сцены.

– Я уже все прочла, спасибо, дорогой.

Именно так отвечают счастливые жены. Ему доводилось слышать.

Он молча читает. Она молча чистит яблоко. Пора что-то сказать.

– Похоже, вчерашняя премьера прошла неплохо, – говорит он и отмечает, что выбрал правильную линию. “Вчерашняя премьера” благополучно сведена на нижний уровень и заняла свое место в ряду случайных колебаний, которым подвержена счастливая супружеская жизнь. Теперь они оба снова будут счастливы.