Двое

– Да, верно, – согласился Реджинальд, вдруг почувствовав себя гораздо лучше.

Дорогая моя, подумал он, вот сейчас ты сказала именно то, что нужно.

– Кругом столько разных людей.

– Да, я думаю, дело в этом.

Он вдруг задумался, сравнивает ли Сильвия его со всеми этими людьми, как он сравнивает ее, и мысль эта обеспокоила его.

II

Мистер Фондеверил сегодня вечером обедал в “Плюще” с дочерью. Она опаздывала. Он величественно прошел из дальнего зала к входным дверям, постоял там минуту, пока случайные посетители гадали, кто это, и величественно вернулся к своему столу. Он взглянул на часы с видом человека, которому однажды пришлось дожидаться Паулуса Крюгера и который удивлен, что урок, преподанный этому возомнившему о себе деятелю, не пошел другим впрок.

Леди Ормсби и ее отец много времени проводили вместе. Ормсби относился к тестю с поразительной терпимостью, которая, к его собственному удивлению, время от времени сменялась явной симпатией. Старик, конечно, был безумен, как Шляпник, но, несомненно, являл собою личность. Казалось невероятным, что человек пятидесяти пяти лет, к тому же Роберт, первый барон Ормсби, вообще может иметь тестя, но раз уж так сложилось, пусть он будет оригинал, а не ничтожество. Весь Лондон знал мистера Фондеверила в лицо; он либо производил впечатление, либо казался смешон. Про каждого ли тестя можно так сказать? Ормсби должен был как-то проявить свою благодарность.

И он проявил ее. Мистер Фондеверил сделался украшением официальной резиденции четы Ормсби. С одобрения барона Мэгги постоянно приглашала отца, демонстрировала его на приемах и даже проводила в его обществе невеселые уик-энды, когда сам Боб, к сожалению, бывал в разъездах. Пусть у него будет своя комната, старушка, и если тебе вдруг взгрустнется... Ладно? А я позабочусь, чтобы все было в порядке. “В порядке” – это, разумеется, означало деньги. Хорошо, что Ормсби позаботился о деньгах, поскольку пенсии, получаемой мистером Фондеверилом от чайной фирмы, могло хватить лишь на парадные рубашки для бесчисленных приемов, где он появлялся. Ормсби с неожиданной щедростью обставил тестю квартиру на Нью-Кавендиш-стрит, в районе, который был выбран не без добродушной насмешки. Если мистер Фондеверил хотел, он мог воображать себя светским человеком, живущим в Вест-Энде, но с таким же успехом он по желанию мог казаться модным врачом-консультантом, с квартирою в другой части Лондона. Мистеру Фондеверилу нравились оба варианта. Покупая что-нибудь, он мог сказать продавцу: “Доставьте это в мой кабинет” – и вдруг, нахмурясь и подняв руку, поправить: “Нет! Лучше ко мне домой”, либо: “Отошлите это ко мне домой – нет, как я сразу не подумал? В мой кабинет для консультаций”; но в обоих случаях он мог назвать адрес, который звучал весьма убедительно.

В каком-то смысле его квартира действительно была кабинетом для консультаций, поскольку там он консультировался, роясь в словарях и энциклопедиях. Преуспевающий владелец газет всегда может обеспечить тестя, не задевая его чувств и не принося вреда обществу. Не один год постоянную колонку в “Домашнем советнике Ормсби” под названием “Удивительный мир, в котором мы живем” вел Джон Фондеверил, который (как светский человек) предпочитал использовать nom-de-guerre[10] Джеймс Фонтейн, Б. И.[11]. Колонка эта как нельзя более соответствовала его близкому к oratio recta[12] стилю, поскольку в своих еженедельных статьях он как бы брал читателя за руку и излагал предмет ему лично. “Теперь предположим, что я директор банка, а вы приходите ко мне и говорите: “Доброе утро, мистер Фонтейн, мне нужна ссуда в Десять Тысяч Фунтов”. Что ж, я отвечаю так: “Прекрасно, мистер Смитерс, но какое Обеспечение можете вы мне предложить?” – и так далее. Буквы Б.И. после фамилии добавил издатель, посчитавший, что они помогут завоевать доверие читателя. Мистер Фондеверил, увидев их в первый раз, был несколько шокирован и поделился с зятем своими сомнениями относительно права писать их, если, “строго говоря”, он не Бакалавр Искусств. На что Ормсби, изрядно выпив и держа во рту сигару, ответил: “Но я надеюсь, что вы, старина, всю жизнь были Безупречным Исполнителем”. Таким образом, дело разрешилось, и вскоре мистер Фондеверил с сожалением вспоминал потраченные впустую университетские годы.

С появлением таких заведений, как “Синема де люкс” и “Пале де данс”, число людей, желавших заниматься самообразованием, сильно уменьшилось, во всяком случае, настолько, что не приносило дивидендов, и Джеймс Фонтейн приказал долго жить. Вот и получается, что в четверг подробно объясняешь читателю, почему он видит свое отражение в чайной ложке вверх ногами, а в следующий четверг сам ввергаешься в хаос, из которого однажды возник Удивительный мир. Сначала деньги, которыми Ормсби снабжал тестя, можно было считать авансом, потом они почти начали превращаться в выплаты иждивенцам Джеймса Фонтейна, и тут, как раз вовремя, страну охватило увлечение кроссвордами. Всегда здоровый, всегда готовый Джон Фондеверил вновь принялся за работу, на этот раз как Мэседон в “Санди сан”. Новое занятие подходило ему не меньше, чем прежнее. Он писал: “13 по вертикали – брюхоногое, обладающее кубаревидной раковиной и легочной полостью” – и погружался в мир размышлений с той же легкостью, с какой перед этим воображал себя Гладстоном или сэром Гарнетом Вулсли, а позже разъяснял тонкости банковского дела или законы рефракции.

Он снова взглянул на часы, и в эту минуту леди Ормсби тихо подошла к его столику.

– Прости, дорогой, – извинилась она. – Я остановилась поздороваться с Уэллардами.

– Четверть девятого, – произнес мистер Фондеверил, защелкивая крышку своих золотых часов с дарственной надписью и обеими руками засовывая их в карман брюк. – Четверть девятого, Мэгги.

– А, значит, я и так уже опаздывала. Ты видел Уэллардов?

– Я поклонился миссис Уэллард. Очаровательная женщина.

– Прелестная.

– Ты помнишь миссис Лэнгтри в молодости? Нет, конечно, и не можешь. Что за красавицы жили в наши времена! Я заказал для начала устрицы. Ты не против?

– Спасибо, дорогой.

– Я всегда говорю, что миссис Лэнгтри, леди Рэндольф Черчилль и твоя мать были самыми красивыми женщинами, каких мне доводилось встречать в жизни. Миссис Лэнгтри не охотилась. Ее красота была слишком экзотична. Мы вставали на скамейки в Гайд-парке, когда она проезжала.

– Я думаю, сейчас так уже не делают. Отец, меня немного беспокоит Боб.

– Боб? – переспросил мистер Фондеверил, изображая удивление. – А! Гм! – И он погрузился в изучение карты вин.

На самом деле он нисколько не удивился тому, что Боб вызывает у жены беспокойство, странно было, что Мэгги прямо заговорила об этом с отцом. Он, разумеется, знал о похождениях Ормсби, да и кто не знал? Но между ним и Мэгги как бы существовал уговор, что он ничего не знает, по крайней мере официально. Если бы он знал, разговор с зятем стал бы неизбежен. Конечно, он должен был бы поговорить с ним как мужчина с мужчиной или хотя бы как светский человек со светским человеком. Но непременно пришлось бы что-то сказать. Неловко, конечно, когда приходится говорить зятю, который тебя содержит, что он подлец, – так неловко, что помимо воли возникает желание не осознавать его подлости и не попадать в эту малоприятную ситуацию. Это желание, едва возникнув в сознании мистера Фондеверила, тут же захватило его целиком. Он был убежден, что ни о чем не подозревает, что как светский человек он не должен вмешиваться в чужие дела, что, даже если он что-то и знает, его молчание – это героическое жертвование собственным счастьем, даже счастьем любимой дочери на благо общества.

– Мне очень жаль, дорогой, – сказала Мэгги с грустной улыбкой, прекрасно понимая причины его замешательства, – но иногда мне только ты можешь помочь.

10

Псевдоним (франц.).

11

Бакалавр искусств (англ.)

12

Прямой речи (лат).