Страница 21 из 34
‑ Уймись, Огнеяр! Негоже против царевой воли идти…
С немым удивлением кузнец развернулся к говорившему. Затем глаза его сверкнули ненависть:
‑ И ты, Пересвет, чужой зад лизать горазд?! Был ты мне лучший друг, а теперь ‑ хуже гада подколодного!
Сбросив с плеча руку товарища, Огнеяр с силой толкнул его в грудь. Пересвет, не ожидавший такого, потерял равновесие и, споткнувшись, упал. Кузнец же снова повернулся к царю:
‑ Не было такого раньше, чтоб цари да бояре, у Веча не спросивши, решали об имуществе нашем да податях! Не потерпели бы деды да прадеды, чтоб их, как рабов у кагана какого, в ярмо гнали! Я‑то знаю, что ты, царь, задумал ‑ без Веча‑то править свободнее, да только не бывать тому!
‑ И так‑то ты мыслишь? ‑ прищурясь, спросил Ледар.
‑ Я лжи не говорю.
‑ А коли так, нечего долго болтать! В поруб его! ‑ крикнул царь нескольким стражникам‑ополченцам. ‑ Назавтра перед всем народом, бунтовщик, ответ держать будешь!
Стражники неуверенно подошли к годившемуся им в деды кузнецу. Толпа зашумела. Одно дело, когда кто нарушает порядок: вот и кузнец мог бы не орать да драться, а всем чином к царю да боярам обратиться. Но дело другое, когда в поруб почтенного человека сажают! Зла от него никто не видел, зато добро помнили многие. Хотя людей на землю валить, да еще друга старого, негоже…
Кузнец молча, не сопротивляясь, последовал за стражниками. Однако затем обернулся и крикнул Ледару:
‑ Смотри, царь! На волю народа своего покушаешься…
Ледар промолчал. Он хлестнул коня и двинулся дальше, стараясь не прислушиваться к тому, что говорят вокруг. За царем отправились и бояре.
Конфликт власти единого правителя и народного собрания рано или поздно начинался во всех древних цивилизациях. Он знаменовал собою кризис традиционного общества, с его демократией и выборностью вождей. Увы, скоро слово царя, князя или боярина станет выше Правды, завещанной предками. А отсюда ‑ уже недалеко и до тирании… Но память о Свободе никогда не умирала в народе, и в самые тяжелые времена люди сами решали свою судьбу. Можно вспомнить народных вождей Смутного Времени, казацкую вольницу, партизанские отряды. Но поганая восточная зараза, которую сотни лет вбивали в нас татарские, немецкие и иудейские "господа", дает о себе знать. Она ‑ в наших генах, в каждой клеточке нашего тела. Она, эта рабская покорность Судьбе и Начальству, это презрение к Себе, заставляет нас пить водку, жить в грязи и голоде и валяться у ног ничтожеств!
Трудно вырвать из себя Раба. С кровью и болью, с живым мясом лезет из нас он, а паразиты, привыкшие жить за счет нашего труда и нашей неуверенности в своих силах, изо всех сил помогают ему удержаться на месте. Но стать свободным необходимо. Не по капле, а сразу, одним рывком нужно сбросить цепи!
В одиночку это сделать трудно. Нужно найти тех, кто уже перестал быть Рабом, или хотя бы тоже стремится к этому.
Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Жизнь раба и жизнью‑то назвать нельзя, так ‑ существование…
Свобода не приходит сама!
Ее берут и удерживают силой и мужеством.
А когда на землю опустилась ночь, и Ледар поднялся по скрипучей лестнице в царскую опочивальню, Любавушка уже ждала его там. С распущенными волосами, в простой белой рубахе, она показалась царю еще более красивой, нежели днем ‑ в дорогом убранстве и заморских украшениях. Она пошла ему навстречу ‑ и вдруг обхватила Ледара руками, прижалась, спрятала лицо на груди. Он улыбнулся, погладил ее по волосам:
‑ Тебя что‑то беспокоит, любимая? Почему ты не сказала мне об этом раньше?
Любавушка подняла глаза, и царь с удивлением и тревогой заметил, что два милых его сердцу голубых родничка блестят, словно от слез.
‑ Днем тебя не было, а потом я побоялась говорить с тобою при людях, ты бы только посмеялся, да и они…
‑ В чем же дело?
‑ Прошлой ночью я видела сон, предвещающий недобрые перемены. Мне снилось, будто над широким полем сошлись две стаи птиц: вороны и соколы. Бились они насмерть, и кровь текла из‑под клювов, и многие падали и замертво ударялись оземь! И нельзя было сказать, кого больше убито, только погнали соколы черных птиц на Закат, прочь от поля того. Но не было радости им, ибо остался на земле лежать самый сильный и ясный сокол, не подняться ему больше в небо…
Царица еще теснее прижалась к мужу, словно надеясь, что он защитит ее от страшного предчувствия. А что он мог сказать? И вправду, каких хороших перемен следовало ждать, особенно ‑ после сегодняшней речи кузнеца? А тут еще слухи о том, что опять нашелся на Закате некий военный вождь, что побил всех прочих, и города их разорил, и народы какие вырезал до младенцев, а какие ‑ полонил…
Ледар поцеловал ее сначала в один глаз, потом в другой:
‑ Ты ничего не должна бояться, пока ты ‑ со мной.
‑ Не за себя я боюсь… За тебя. Зачем ты приказал бросить кузнеца в поруб?
‑ А как он посмел грозить мне бунтом? Говорил, что если мой ‑ наш! ‑ род прекратится, его выберут на Вече в цари!
‑ Мне уже все рассказали. Не грозил он тебе, напротив ‑ предупреждал: вся сила твоя ‑ в народе, и не гоже тебе над людьми возвышаться. Кто в поход с тобою пойдет, кто в казну доходу прибавит, как не они? А ты, их не спрося, налог на них увеличиваешь!
‑ Может быть, я не прав. Но в моих жилах течет кровь Перуна и великих вождей, а он…
‑ Кровь во всех нас одна ‑ ариева. А великие вожди тем и велики, что ради народа подвиги совершали.
Повисла тишина. Постепенно опочивальня погрузилась во тьму, а Ледар и Любавушка так и стояли, обнявшись. Наконец она снова заговорила почти шепотом:
‑ Я не хотела тебя обидеть. Я просто чувствую, что Арьяварта ‑ на пороге великих перемен, может быть ‑ беды… Что бы ни случилось, всегда помни ‑ я буду ждать тебя, и готова принять любым, каким бы ты ни стал. Я любила тебя, люблю, и никогда не полюблю другого, сколько бы времени ни прошло…
‑ Да ты словно меня в путь провожаешь.
‑ Я люблю тебя.
Ледар почувствовал, что по опочивальне словно проносятся холодные порывы ветра. Теперь и он ясно чувствовал, словно видел каким‑то внутренним зрением, неотвратимость чего‑то грозного. Словно далекие зарницы пылали, предвещая Перунов гнев. Он наклонил голову и шепнул любимой:
‑ Если что и произойдет, позаботься о нашем сыне.
А потом была любовь ‑ бурная, пламенная, страстная. Словно и не осталось в этом мире ничего, кроме их двоих, защищенных от Темных Сил огненным кругом, по краю которого бродили порождения Зла…
11.
Гулкие удары , разносившиеся над утренним городом, звали людей на вече. Пусть не кто‑нибудь, а НАРОД решит спор кузнеца и царя! Пусть будут свидетелями Солнце и Предки, зрящие с небес, что суд будет творим по правде! Впрочем, вырождение народной демократии давало себя знать и здесь: старый кузнец, не смыкая глаз, ночевал в порубе, на соломе, а царь провел ночь с женою.
Над вечевой площадью возвышался деревянный помост: с него предстояло держать речи. В сопровождении бояр к нему подошел Ледар, что‑то с деланным весельем сказал им и поднялся по всходу на надежные доски настила. Людская молва говорила, что только один раз эти доски рухнули ‑ под Турградским князем, осквернившим свои уста ложью, чтобы запустить жадную руку в царскую казну.
С противоположной стороны стражники вывели Огнеяра. Бессонная ночь явно сказалась на кузнеце, но ни смирения, ни равнодушия на его лице не отражалось, а под усталостью тлела неукротимая решимость доказать свою правоту. На помост он поднялся так же, как и Ледар ‑ один. Царь и кузнец молча взглянули друг на друга. Царь и кузнец, но не Господин и раб, а народный вождь и свободный человек. И если бы не стремился вождь встать над народом…
Ледар повернулся в одну, затем ‑ в другую сторону, чтобы его видели все, и громко заговорил:
‑ Жители великой Русколани! Всем вам известно, что кузнец Огнеяр отказался платить установленное в казну. Более того, он оскорбил бирюча и ударил своего соседа, купца по имени Пересвет, который пытался его успокоить. Как и положено, Огнеяр провел ночь в порубе, и должен будет заплатить и Пересвету, и казне урочное.