Слепой. Приказано выжить

– А что с голосом? – спросил невидимый в темноте неосвещенного салона генерал Буров.

– Повредил гортань, – признался майор. – Пришлось вступить с клиентом в силовой контакт.

– И?..

– Задание выполнено, – повторил Полынин.

– Хорошо, – сказал генерал. – Можешь отдыхать. Поехали, Николай.

Стекло заднего окна поднялось, окончательно скрыв сидящего внутри Филера. Генеральский водитель Николай правой рукой повернул ключ зажигания, а левой взял лежащий на коленях пистолет с глушителем, выставил его в окно и почти в упор выстрелил майору Полынину в лицо.

Пуля прошила левый глаз и вышла через затылок. Майор с глухим шорохом завалился на соседнее сиденье. Лежащий сзади Глеб Сиверов услышал шум отъезжающего автомобиля, стер со щеки теплые липкие брызги и, вспомнив, как выглядел, лежа в могиле, связной Саблин по кличке Чапай, снова подумал: как аукнется, так и откликнется.

Эта же мысль пришла ему в голову и там, в карьере, когда он стоял над распростертым на пропитанном кровью песке трупом Лысого. Над карьером мерцали яркие, каких не увидишь в городе, звезды, в озерцах заходились в сладострастном кваканье одуревшие от любви лягушки, и их многоголосые трели почти заглушали негромкий звук работающего двигателя «БМВ». Сзади тяжело возился на песке, мучительно хрипя, кашляя и сдавленно ругаясь черными словами, пришедший в себя Полынин. Глеб, не оборачиваясь, направил в его сторону пистолет, и производимого майором неприятного шума стало меньше на треть: будучи не в силах перестать хрипеть и кашлять, он хотя бы прекратил материться.

Подойдя к своей машине, Глеб просунул руку под рулевую колонку и выключил зажигание. Двигатель замолчал. Слепой снял с правой руки перчатку и поискал на шее Бизона пульс, хотя отчетливо видел открытые, немигающие, блестящие мертвым стеклянным блеском глаза на залитом кровью лице. Изорванный пулями, забрызганный кровью салон был густо усыпан стеклянной крошкой. Ветровое стекло отсутствовало целиком, от заднего осталось только что-то вроде неровной, мутной от множества мелких трещин рамки, похожей на ледяной припой по берегам схваченной первым морозцем лужи. Несмотря на такую вентиляцию, в машине до сих пор чувствовался горьковатый, смолистый запах, унюхав который, Глеб многое понял. Глупо, подумал он, закрывая Бизону глаза.

И еще он подумал, что напрасно не укрепил, как собирался, спинки сидений стальными пуленепробиваемыми пластинами. Обстоятельства, при которых такое излишество как бронеспинка могло спасти ему жизнь, представлялись маловероятными, и у Глеба так и не дошли руки воплотить свою идею в жизнь. Теперь это грозило выйти ему боком, сведя на нет все его усилия. Со дня, когда Федор Филиппович впервые заговорил с ним о кукловодах, утекло много воды и человеческой крови. После всего этого снова очутиться в отправной точке, не имея в активе ничего, кроме смутных догадок и предположений, было бы обидно, и Глеб вздохнул с облегчением, когда из багажника опять донеслось сдавленное мычание, за которым последовал глухой стук.

Потянув рычажок под сиденьем, он освободил защелку замка и, оставив мертвого Бизона за рулем, открыл багажник. То, что он увидел внутри, было сродни чуду. Автоматные пули в трех местах пробили насквозь жестяную изнанку спинки заднего сиденья, но на состоянии хранящегося в багажнике ценного груза это никак не отразилось: на товарище генерале не было ни царапинки. Несмотря на то, что Глеб надежно связал его по рукам и ногам, пленник как-то ухитрился расстегнуть «молнию» и наполовину выбраться из мешка. На лбу у него красовался кровоподтек, и Глеб не стал разбираться, получено это повреждение при попытках освободиться, или его превосходительство треснулся обо что-то головой, пока машина скакала по ухабам. Это было несущественно, поскольку выставлять «воскресшего» генерала на продажу Слепой не собирался, и его товарный вид не имел никакого значения.

Прежде чем освободить пленника от пут, Глеб оглянулся на Полынина: ему вовсе не улыбалась перспектива гоняться по карьеру за разбегающимися, как тараканы, представителями различных силовых ведомств. Полынин вел себя прилично: сидел на песке, поджав под себя ноги, со связанными за спиной руками, и продолжал сдавленно кашлять, кривясь при этом от боли в разбитой гортани. По всей видимости, он и сам не испытывал никакого желания в темноте на своих двоих улепетывать от джипа по пересеченной местности и хорошо, во всех подробностях представлял перспективы, которые сулил ему такой забег.

Чтобы сэкономить немного времени, Глеб прибег к одному из самых простых, мягких и гуманных способов размягчения пленника перед допросом: бесцеремонно взял связанного генерала за шиворот, волоком, как мешок с картошкой, оттащил его на освещенный фарами джипа пятачок и бросил на песок рядом с продолжающим хрипеть и кашлять майором. Яснее и доходчивее обозначить его нынешний статус было просто невозможно; тем не менее, когда Глеб одним резким рывком освободил его рот от клейкой ленты, генерал Васильев первым делом объявил:

– Ты за это ответишь!

Полынин, который при виде нового товарища по несчастью от изумления даже перестал кашлять, сдавленно проговорил:

– Вот стервец!

– Тебе слова не давали, – напомнил ему Глеб и повернулся к Васильеву. – Отвечу непременно – не перед людьми, так перед Богом. Но это со временем. А сейчас твоя очередь отвечать. Если что-то до сих пор непонятно, объясняю: мне тебя заказали, и то, что ты до сих пор переводишь кислород, вызвано не везением и не твоей исключительностью, а тем, что мне было интересно тебя послушать. И тебе придется хорошенько постараться, чтобы сделать свой рассказ по-настоящему интересным. Если я заскучаю или решу, что ты пытаешься меня обмануть, ночь перестанет быть томной. Потому что до утра далеко, а вот это, – он показал Васильеву пистолет, – заряжено уже не дротиками со снотворным, и заказ в отношении тебя никто не отменял. И в этом уютном уединенном местечке мне никто и ничто не помешает повести себя в полном соответствии с этикой киллера, принявшего аванс. Тебя, майор, это тоже касается, – добавил он, обращаясь к Полынину. – Знаешь ты наверняка немного, но все, что знаешь, придется выложить как на духу.

– И что потом? – пренебрежительно кривя рот, спросил хорошо осведомленный по части того, как поступают с отработанным человеческим материалом, майор ФСО Полынин.

– Потом вы оба перестанете меня интересовать, – почти не кривя душой, ответил Глеб. – Выпутывайтесь сами как умеете, а мне об вас мараться незачем. Я, лично, предлагаю вам то, чего ваши хозяева точно не предложат: жизнь. Учтите, говорить придется все равно, разница лишь в том, стану я делать вам больно или нет. Поэтому… – Он сделал паузу, дружелюбно улыбнулся генералу Васильеву, а потом сильно и точно ударил его ногой в живот и страшным голосом прорычал: – Говори, мразь, на кого ты работаешь, кто тебя заказал?!

– По… литик, – корчась на песке, выдавил из себя генерал.

– Фамилия, имя, должность?!

Васильев заговорил. Держа в одной руке включенный цифровой диктофон, а в другой заряженный пистолет, Глеб не забывал поглядывать на Полынина, лицо которого вытягивалось все сильнее по мере того, как сбивчивый и путаный рассказ Мента прояснял обстановку. Никаких имен, кроме имени Андрея Родионовича Пермякова, генерал Васильев не знал, называя подельников по кличкам: Воевода, Умник, Филер, Завхоз, Доктор… Это, как и все, что говорил Васильев, подтверждало правильность теоретических выкладок Федора Филипповича: кукловоды существовали, и их организация была законспирирована настолько глубоко, что они даже не знали друг друга в лицо, общаясь через Политика, который направлял и координировал их действия. Это сосредоточение всей полноты власти в одних руках косвенно отвечало на вопрос покойного Бизона о том, какие цели преследует готовящийся государственный переворот.

Задав подкрепленный красноречивым движением пистолетного ствола вопрос Полынину, Глеб получил подтверждение еще одной, на этот раз уже своей собственной догадке о том, кто скрывается под кличкой «Филер». Весь допрос занял не более получаса, по истечении которого обещанная Глебом бывшему криминальному репортеру Рябинину сенсация – готовая, нуждающаяся только в литературной обработке и грамотной подаче, – надежно хранилась в объемистой цифровой памяти диктофона. К сожалению, того, кто собирался ее обнародовать, уже не было в списках живых. Способ сделать так, чтобы бывший десантник после смерти сумел еще раз послужить России, буквально лежал на поверхности, и, поймав себя на том, что уже обдумывает детали, Глеб мысленно поморщился: как и большинство вещей, которые ему приходилось проделывать по долгу службы, способ этот не отличался ни изяществом, ни красотой, ни человеколюбием.