Слепой. Приказано выжить

– Слонов так слонов, – сказал Потапчук. – Хамить пожилому человеку нехорошо, но перевоспитывать вас, товарищ генерал-полковник, поздно, да и не моя это, слава Богу, забота. – Порывшись во внутреннем кармане пиджака, он достал оттуда и протянул Лагутину сложенный вчетверо лист бумаги. – Вот тебе твои слоны, Петр Васильевич. Просто чтобы ты не держал меня за старого дурака, у которого крыша поехала. И чтобы, перестав заниматься ерундой, нашел время спокойно меня выслушать и принял хотя бы самые элементарные меры предосторожности. Ну, и для пользы дела, конечно.

– Что это? – не делая попытки взять протянутую бумагу, настороженно спросил Лагутин.

– Имя и краткий перечень особых заслуг одного нашего хозяйственного деятеля, – сказал Федор Филиппович. – В ходе обеих чеченских кампаний и в промежутке между ними он такого наворотил, что, когда ему об этом напомнили, организовал всем московским силовикам веселую ночку, даже ни разу не пикнув. Вот что значит знать нужных людей и уметь найти к ним правильный подход. Бери, бери, а то, пока вы его будете самостоятельно вычислять, он пешком до Тимбукту добежит. Да он и так, наверное, уже на полпути.

– Использовал, а теперь сдаешь со всеми потрохами?

– Это обычная практика, ты не находишь? И потом, он не мой сотрудник, не мой агент, а просто проворовавшийся интендант, изменник, продававший боевикам оружие, из которого стреляли в наших ребят. Ему никто ничего не обещал, это во-первых. А во-вторых, сколь веревочке ни виться… Не век же ему жировать!

– Ладно… – Петр Васильевич, наконец, принял у Потапчука бумагу, развернул, недоверчиво глядя на собеседника исподлобья, опустил взгляд и быстро пробежал глазами текст. Лицо у него дрогнуло и изменилось, мгновенно превратившись в каменную маску с трудом сдерживаемой ярости. – Это правда?

– Часть этих сведений подтверждена документально, – сказал Потапчук, – и документы эти будут предъявлены по первому требованию. Да они и не понадобятся. Поймай его, возьми покрепче за хобот, и он все выложит раньше, чем ты успеешь хотя бы разок ударить его мордой об стол.

Лагутина убедили не столько конспективно изложенные на бумаге факты, сколько спокойная уверенность, звучавшая в словах Федора Филипповича, и брезгливое выражение его осунувшегося после бессонной ночи лица. Сунув листок в карман, он вооружился мобильным телефоном и не терпящим пререканий тоном отдал приказ о задержании.

– Распорядись заодно проверить прилегающую к твоему дому территорию и крыши соседних строений, – негромко посоветовал стоявший у него за спиной с праздным, отсутствующим видом Потапчук.

Петр Васильевич обернулся через плечо и вперил в него тяжелый, недоверчивый взгляд исподлобья.

– Ну, что тебе, трудно, что ли? – почти умоляюще произнес Федор Филиппович. – Ведь вся эта свистопляска с тротилом была затеяна одним хорошим человеком исключительно затем, чтобы задержать тебя на службе и выиграть хоть немного времени. Выиграть как раз для того, чтобы ты успел отдать этот пустяковый приказ – пошарить по крышам и чердакам и дать собачкам внимательно обнюхать кустики вдоль забора. Зачем же пускать столько трудов насмарку? Это ведь в твоих же интересах!

– Отдам, – помедлив, пообещал генерал Лагутин. – После того, как ты подробно объяснишь, что, по твоему мнению, происходит.

– Ага, – с грустным торжеством констатировал Потапчук, – вот ты уже и заинтересовался моим мнением. Раз так, раз меня перестали, как булгаковского поэта Бездомного, рядить в сумасшедшие, грех не поторговаться. Отдай приказ, Петр Васильевич. Сначала приказ, а потом рассказ. Уступка-то пустяковая, а мне, старику, сразу станет спокойнее, что не зря старался. Ты хотя бы представляешь, что такое в моем возрасте ночью проехать полтораста верст на заднем сиденье мотоцикла?

– Мотоцикла?! – не поверил своим ушам Лагутин.

– Шоссейного байка, – уточнил Потапчук.

– Да, это меняет дело, – сказал Лагутин и снова потянулся за телефоном.

Федор Филиппович едва заметно отрицательно покачал головой.

– Ну да, действительно, – сказал генерал Лагутин. – Черт, совсем вы мне голову заморочили со своим тротилом, террористы доморощенные!

Он быстрым шагом вернулся к своей машине, вооружился микрофоном рации и, перейдя на резервную частоту, отдал необходимые распоряжения. Потом не без некоторого труда заставил водителя вернуться за руль, закрыть за собой дверцу и поднять стекло – он уже и так чересчур много увидел и услышал, а продолжение, судя по преамбуле, обещало стать еще интереснее.

Федор Филиппович, по всей видимости, придерживался точно такого же мнения.

– Давай-ка немного пройдемся пешком, – предложил он, когда Лагутин вернулся. – А то торчим здесь, посреди дороги, как воротные столбы. Весь проезд перегородили – того и гляди, кто-нибудь гаишников вызовет, а то и в драку полезет!

Предположение, при всей его вздорности, было небезосновательное. Их машины стояли вкривь и вкось, частично перекрыв узкую, основательно загроможденную припаркованными автомобилями улицу, и, чтобы разъехаться на заблокированном ими участке, другим водителям приходилось останавливаться и пропускать друг друга. Столичное утро понемногу набирало обороты, движение даже здесь, в тихой боковой улочке, становилось все более интенсивным, и созданное смелым маневром водителя «БМВ» маленькое неудобство грозило вот-вот перерасти в серьезную проблему. Проблем у генералов хватало и без разборок с нервными московскими автомобилистами; Петр Васильевич кивнул в знак согласия, и они рука об руку двинулись вдоль тротуара туда, где за недалеким уже перекрестком призывно зеленел небольшой уютный скверик.

Убедившись, что дело на мази, Глеб Сиверов выключил аварийную сигнализацию, проехал немного вперед и запарковал машину, загнав ее двумя колесами на тротуар. «Ауди» генерала Лагутина повторила его маневр, остановившись поодаль, там, где нашлось свободное местечко. Глеб выключил зажигание, проверил, на месте ли сигареты, вышел из машины и не спеша направился к ней, чтобы путем мирных переговоров уладить разногласия с шофером генерал-полковника, а заодно порекомендовать ему держать ушки на макушке: ситуация, несмотря на достигнутый консенсус, оставалась достаточно острой.

Глава 11

В том, что касается семьи и брака, Андрей Родионович Пермяков являл собой редкий, едва ли не уникальный случай: он был убежденный холостяк со штампом в паспорте. Штампу этому было уже без малого тридцать лет; на соответствующей страничке он, штамп, был один-одинешенек, из чего следовало, что владелец паспорта – примерный семьянин.

Женился Андрей Родионович в возрасте двадцати трех лет – естественно, по любви, как это частенько случается с молодыми, не набравшимися жизненного опыта и не обремененными достойным упоминания капиталом людьми. Он бережно хранил воспоминания о первых десяти годах супружеской жизни. Все это было, разумеется, до крайности нерационально, глупо и несолидно, но чертовски здорово – потому, наверное, что сами они тогда были молоды и воспринимали друг друга и окружающий мир через хрустальную призму своей молодости. К концу первого десятилетия супружеской жизни жеребячий оптимизм пошел на убыль под давлением обстоятельств, а потом все как-то незаметно и очень резко изменилось, и о последующих семи годах Андрей Родионович старался не вспоминать. Именно эти семь лет превратили его, женатого человека, в убежденного холостяка.

Супруга его была хорошая и очень неглупая женщина, он тоже был не дурак и не числился в записных подлецах; они просто не сошлись характерами, причем до такой степени, что в один прекрасный день, спокойно обсудив проблему, пришли к общему мнению: продолжать жить под одной крышей – просто гробить себя, и ничего больше.

Пермяков в тот момент ожидал повышения, и развод был ему, что называется, не в жилу. Жена – хорошая, умная, рассудительная и так далее – охотно вошла в его положение, тем более что, как и он, никаких конкретных планов дальнейшего устройства личной жизни не имела, и разводиться ей было не к спеху. Он просто съехал, оставив ей все, что было нажито в браке (а нажито к тому времени было уже немало), и пообещав, что она, как и прежде, ни в чем не будет нуждаться.