Слепой. Приказано выжить

Коробка передач в его машине была автоматическая, включить громкую связь тоже ничего не стоило, но генералу не хотелось упускать подвернувшийся случай еще немного потянуть время, а заодно и позлить своих сопровождающих. Поэтому он включил указатель правого поворота, съехал на пыльную обочину, остановил машину и вышел, с удовольствием разминая затекшие ноги.

– Привет, Федор, – сказал ему генерал Суровцев. – Я слышал, ты нынче вроде как под следствием?

– Вроде того, – сдержанно подтвердил Потапчук.

– Не дрейфь, перемелется – мука будет, – утешил его Олег Юрьевич. – Вечно у нас так: какая-то сволочь напраслину возведет, и все былые заслуги побоку. Я тебе специально звоню, чтобы порадовать. У нас тут такое творится, что я бы, лично, с превеликим удовольствием поменялся с тобой местами. Представляешь, какой-то ловкач исхитрился протащить в здание чуть ли не полцентнера тротила и оставил этот подарочек прямо в главном вестибюле.

– Хорошенькое веселье, – сказал Федор Филиппович. – Прямо обхохочешься.

– Да то-то, что обхохочешься. Чистый анекдот! Детонаторов-то нет, а без них этим тротилом хоть печку топи. В том ведь и соль, что это никакая не диверсия, просто кто-то нашей конторе в физиономию харкнул. Да как смачно харкнул-то!

Держа телефон у щеки, Федор Филиппович обернулся и посмотрел на машину сопровождения. Белый «фольксваген» стоял на обочине метрах в двадцати от него, и оранжевые огни его аварийной сигнализации размеренно моргали, попадая в такт таким же огням генеральской «тойоты».

«Вот кретин», – подумал Федор Филиппович, но на этот раз воздержался от озвучивания своего мнения: Суровцев мог понять его неправильно, а те, кто сидел на прослушке, наоборот, правильно.

– Я смотрю, Олег Юрьевич, тебе и впрямь не терпится составить мне компанию в арестантской роте, – сказал он. – Ты понимаешь, что нас с тобой слушают?

– Да на здоровье, – фыркнул генерал Суровцев, – нам не привыкать. Всех не пересажают. А пересажают, так самим же хуже: кто тогда работать-то станет? Чьими тогда руками все это дерьмо выгребать? Ладно, будь здоров, не кашляй. Я на совещание к Большому Шефу.

– Давай-давай. Там тебе как раз все и объяснят – и насчет кадрового вопроса, и насчет дерьма…

– Это уж как водится, – согласился Суровцев. – Везучий ты все-таки, Федор! А это, часом, не твоя работа? Я бы на твоем месте непременно что-нибудь этакое в отместку сочинил… Сочинил и учинил, чтоб служба медом не казалась.

– Иди ты к черту, – сказал ему Федор Филиппович. – На совещание опоздаешь.

– Так-то ты о руководстве отзываешься, – сказал Олег Юрьевич, невесело хохотнул и дал отбой.

Генерал вернулся за руль и тронулся в путь. Он почти не сомневался, что знает автора всполошившей Лубянку рискованной шутки, но никак не мог понять, зачем ему это понадобилось. Впрочем, гадать не стоило: вскоре все его недоумения должны были разъясниться.

К воротам своего деревенского дома он подъехал уже в сумерках. У ворот, щурясь и прикрываясь ладонью от света фар, отирался какой-то незнакомый Федору Филипповичу и похоже, что не местный мужик в расстегнутой до самого низа клетчатой рубахе навыпуск, замызганных рабочих штанах и растоптанных коричневых туфлях на босу ногу. Генерал вышел из машины и, следуя священному мужскому ритуалу, пожал протянутую незнакомцем руку.

– Здорово, Филиппыч! – приветствовал его незнакомец. Он не вполне твердо держался на ногах и распространял резкие ароматы недавно принятой внутрь водки и сырого лука. Тут все было понятно: генерал не напрасно тянул время, а Глеб, как обычно, сумел правильно и с пользой использовать полученную фору.

– Здорово, Петрович, – сказал мужику Федор Филиппович. – Погоди, я машину во двор загоню, и потолкуем.

Петрович – возможно, что и впрямь Петрович, а возможно, и нет, – помог ему открыть ворота, услужливо придержал норовящую захлопнуться левую створку, а когда машина въехала во двор, самостоятельно их закрыл. Федор Филиппович, таким образом, не заметил, где остановился белый «фольксваген», но был уверен, что где-то поблизости – спасибо, что не прямо во дворе.

В компании «Петровича», в лице которого, если только он не был настоящим печником, пропал большой артист, генерал прошел в дом, где его спутник внимательно обследовал печку. Процесс обследования сопровождался пространными узкоспециальными комментариями, из коих следовало, что печка ни к черту не годится и остро нуждается в реконструкции. «Разобрать на хрен до самого фундамента и на хрен заново сложить», – так из уст «Петровича» прозвучал окончательный вердикт. Генерал сказал, что подумает, после чего абориген удалился, унося с собой небольшую сумму денег и бутылку водки, которая пылилась в кладовке с прошлого Нового Года. Бутылку он порывался распить с хозяином, но, когда Федор Филиппович отказался от угощения, настаивать не стал, а, напротив, заметно воспрянул духом.

Проводив его до калитки, генерал вернулся в дом, включил свет и плотно задернул занавески. Когда, покончив с последней, он обернулся лицом к комнате, Слепой уже сидел за столом, положив ногу на ногу и катая в пальцах незажженную сигарету. Федор Филиппович снял с комода и поставил перед ним пепельницу, а потом выключил мобильный телефон и вынул из него батарею.

– Да, теперь можно, – ответил Глеб на его вопросительный взгляд. – Я проверил дом, жучков нет, все чисто. Что происходит, товарищ генерал?

– То, чего следовало ожидать, – ответил Федор Филиппович. – Скажи лучше, как ты провернул этот фокус с тротилом.

– Это не фокус, – отмахнулся Глеб. – Просто попросил одну сволочь вернуть старый должок, вот и все.

– А зачем?

– Вот и я думаю: зачем? Посмотрите-ка на это.

Глеб протянул Федору Филипповичу свой телефон с выведенным на дисплей сообщением от Чапая. Федор Филиппович прочел его дважды и озадаченно хмыкнул.

– Надо же, как оперативно они работают! Значит, завтра, в двенадцать, на Поклонной Горе…

– Завтра, – подчеркнул Слепой. – Значит, на сегодня у них что-то запланировано. Тут явно поработал кто-то из наших, вот я и подумал: может быть, человек на время отложит свои грандиозные планы, если его чем-нибудь занять?

– И, не зная, кого именно следует занять, занял всех, – подсказал генерал.

– Кроме непосредственных исполнителей, – уточнил Сиверов. – Если они надумали вас убрать, все мои старания – мартышкин труд, и ничего больше.

– Сомневаюсь, – возразил генерал. – Убрать меня они могли уже сто раз – да вот, хотя бы и по пути сюда. Я все думаю: с чего это со мной так мягко обошлись? Даже под замок не посадили – это после таких-то обвинений! Взятки, вымогательство, организация заказных убийств, воровство бюджетных средств – сам понимаешь, в особо крупных размерах… И – хоть бы что. Отстранили от службы – гуляй, где заблагорассудится! Как будто я не генерал ФСБ, а престарелый инвалид-колясочник. Ну, допустим, побег стал бы косвенным доказательством моей вины. Но они-то знают, что я никуда не побегу! А побегу, так черта с два меня поймаешь. Зачем это им – чтобы я убежал и продолжил под них копать? Выходит, им необходимо, чтобы я, во-первых, оставался на свободе, а во-вторых, был под рукой – когда понадобился, тогда и взяли. И что-то мне подсказывает, – он красноречиво посмотрел на лежащий между ними на скатерти телефон Глеба, – что взять меня планировалось не позднее завтрашнего утра, причем взять уже по-настоящему, без дураков. Подозреваю, что твоя выходка с тротилом возымела-таки желаемый эффект, и мероприятие, после которого мне было бы уже не отвертеться, ты благополучно сорвал. Правда, сдается мне, занял ты не преступника и не заказчика преступления, а, наоборот, жертву.

Глеб не стал ничего спрашивать. На основании уже услышанного простенькая логическая цепочка выстраивалась сама собой; в ней не хватало только имени конкретного человека, но даже его Слепой мог играючи угадать самое большее с трех попыток.

Все приходившие ему на ум имена принадлежали очень серьезным, влиятельным, но не публичным людям – таким, про которых говорят, что они широко известны в узких кругах. Никаких особенных, ярко выраженных эмоций по поводу того, что путем простенького шантажа спас важную персону крупного, государственного калибра, Глеб не испытывал: иметь дело с большими людьми ему было не привыкать, хотя обычно он их не спасал, а как раз наоборот, пускал в расход. Да и спасение, если таковое и имело место в действительности, было сугубо временное – не отмена приговора, а только отсрочка его исполнения.