Четвертый Рим

—Это что, угроза? — вдруг посерьезнев, спросил экстрасенс. — Или вы меня запугиваете на всякий случай?

—Да ладно, — махнул рукой директор. — Интересно мне с вами, вот и стараюсь наступить то на одну мозоль, то на другую. Скажите, нет ли надежды этим несчастным молодым людям на возвращение памяти?

—Памяти о чем? — спросил экстрасенс и добавил: — Я выветрил их них воспоминания, связанные с лицеем. Я прикинул, что до вашего обучения вряд ли их души были переполнены злом. Еще я прикинул, что, если не дать им противовес в виде веры в какого-нибудь диковинного бога, жить им в беспамятстве будет невозможно, а так у них есть психологическая компенсация. Кстати, видели бы вы только их просветлевшие лица после того, как у них раскрылись глаза!

—М-да, — сказал директор, взглянув на него искоса, — так это, пожалуй, счастье.

Экстрасенс, недоумевая, посмотрел на него.

—Счастье, я говорю, что таких, как вы, бесконечно мало. Иначе бы вы нас всех неизвестно в кого превратили. Да, впрочем, известно. В нечто по своему образу и подобию. Только ваша деятельность меня, педагога, призванного следить за моралью своих питомцев, потрясает своей полной безнравственностью.

—Не этого я ожидал, — сказал экстрасенс тихо. — Я думал, что вы будете признательны мне за то, что я избавил вас от проблем, я даже хотел обратиться к вам с просьбой. В самом деле. Двое преступников, пользуясь вашим покровительством, учиняют в лицее серию убийств. Они убивают сначала своего главного конкурента в ваших глазах, а после направляются к свидетелю преступления. Этому свидетелю, — он взял Луция за руку и чуть выдвинул вперед, — повезло, что он не оказался дома. Хуже пришлось вашему секретарю. Так вы полагаете, я не должен препятствовать вашим боевикам?

—Как это скучно, — сказал Стефан Иванович, зевая во весь рот. — Да ты оставайся, — кивнул он Луцию, который, сообразив, что доверительного разговора не получится в присутствии постороннего, решил уйти, отчасти из скромности, а отчасти из чувства самосохранения. — Потом есть к тебе приватный разговор.

"Вот это попал", — подумал Луций скромно... и промолчал.

—Как это скучно, — повторил Стефан Иванович, — зачем же вы мне все вторичную информацию выдаете? Неужели я хуже вас знаю, что ребята пошалили, даже и слишком. Вы бы хоть влезли мне внутрь, что ли, и сами вытащили все, что я вам хочу сказать. Или невозможно? Я понимаю. И причины просматриваются. Но я о другом. Вы, собственно, кто? Откуда вы явились и кого представляете? Как вас величать прикажете?

—Климент Александрович, — сказал экстрасенс и чуть даже руку вперед не послал здороваться, но вовремя удержался.

—Да нет, ваше имя-отчество мне без всякой надобности. Более того, как я себе представляю, вы из семьи бедной, но интеллигентной. Талантливый недоучка, да? В полицию пришли, чтобы добро приносить, да и кушать хочется. Впрочем, не о том я, не о том, — досадливо поправил себя директор. — Кто вы с общественной точки зрения? Член царствующей фамилии? Народный избранник, имеющий за плечами миллионы избирателей? Или верховный судья? На каком основании вы свои законы устанавливаете? Или вы философ, сформулировавший свою мировую этическую систему. Такую систему, чтобы ни одного в ней не было логического противоречия. И по этой системе имеющий моральное право всех судить. Я вам неспроста свои вопросы задаю. Потому что прежде чем браться за суд, как вы думаете праведный, неплохо было бы установить границы этой праведности. Только кому их устанавливать? Вам? А с какой стати? Когда в физике каждое действие находит тут же противодействие, так это мировой закон. За этим законом стоит вся история эволюции мира из первоточки. Все запасы вселенской массы и энергии, все правила игры между микро- и макротелами. И когда человек переступает закон, с такой же неизбежностью, как в физике или в логике, рождается ему целый набор противовесов: от общественного осуждения до электрического стула. Имя этой системы противовесов — уголовный кодекс. Но я ни в одном кодексе даже самой отсталой или, наоборот, ультрасовременной страны не слыхал, чтобы за убийство, причем официально не расследованное, до конца недоказанное, следовала как наказание "амнезия" — лишение памяти. Согласитесь, если веками отрабатывались институты наказания, то любая отсебятина для истинного судьи невозможна. Так же, как невозможен самозваный судья.

Рассчитали ли вы свои силы, молодой человек, когда взялись за дело, требующее либо наследственных привилегий и власти, либо подтвержденного народом мандата на суд?

Экстрасенс чуть посерел, но апломба своего не потерял.

—Так ведь не то вы в основание кладете, уважаемый. Чушь — все то, что вы говорите, без знания и веры. Да, впрочем, откуда вам понять все это. А насчет ваших охранников... Что же, — спросил он с возмущением, — мне их обратно в прежнее разбойничье состояние приводить?

—Да нет, — улыбнулся Стефан Иванович. — Раз уж вы свидетелей преступления от смерти уберегли, да и подсудимым вашим не дали лишний грех на душу взять, сдается мне, что лучше им остаться у кришнаитов отмаливать грехи свои. Я у вас, может быть, и в долгу. Так что не стесняйтесь, заходите. Глядишь, и подлечите старика. А то сердце с вашими богами и злодеями вовсе никуда стало.

Экстрасенс-полицейский вышел. Тотчас сразу несколько человек попытались войти на прием, но директор всех одним мановением руки выгнал.

—Все про тебя знаю, — строго сказал он Луцию, усаживаясь поудобнее в старинное, принесенное из разбитого кабинета кресло. — В делах весьма паскудных замешан, чуть не убит своими же сотоварищами, шляешься без разрешения аж на другую сторону города, в учении, впрочем, усерден. И еще одно на тебя есть: малышек развращаешь, что уже никуда не приклеишь и ни на какие римские каникулы не спишешь, — тут, вспомнив о собственных, немалых уже годах, директор вздохнул не без чувства зависти, но продолжил с должной строгостью в голосе: — Сейчас ты на меня посмотрел, будто хочешь спросить: мол, каких малышек? Да ни сном ни духом не ведаю. Ан малышки есть. И неспроста эти малышки тобой интересуются и торчат с утра у ворот, из которых два часа назад только похоронная процессия вышла. Что же ты, никого не совращал, любовью не завлекал, не знакомился? Не иначе, только что ушедший магнетизер тут сработал. Да ты не вертись, все может еще поправится, если умен будешь. Главная для тебя надежда, что не имеешь ты, сынок, ни отца, ни матери в наличии. Поэтому с тобой легче мне изъясняться, чем с большинством маменькиных сынков, кои в наш лицей по великому блату проникли и ведут в нем себя, как в своей недвижимости, приобретенной за купеческие родительские рубли. Только идею нашу стержневую не только за рубли, но и за самые конвертируемые в мире марки или фунты не возьмешь. Не все в этом мире продажно, дорогой мой, и ты просто мне в этом поверь.

"Экой лисой стелется, — подумал несколько удивленный Луций, — надо быть настороже. Ведь неспроста он всю эту бодягу на меня выплескивает. Как бы мне со своей просьбой вставиться?"

—Стефан Иванович, — попросил он, дождавшись паузы. — Можно мне одну просьбу вам высказать? Жизнь моя от нее зависит.

—Жизнь твоя зависит не от нее, а от меня, — отмахнулся Стефан Иванович, — просьбу твою разберем в свое время. Ответь мне, в каком ты мнении о нашем старом демократе? Как он тебе?

—Самый мой любимый преподаватель, — без колебаний отвечал Луций, потому что знал о старинной дружбе между двумя педагогами, а кроме того Пузанский был ему вполне приятен.

—Это замечательно. А еще замечательнее то, что я для тебя приготовил большой сюрприз. Ты дальше Москвы бывал?

—Нет, — с грустью отозвался студент, — но у меня и просьба относительно поездки моей...

—Погоди. Погоди. Суть дела в том, что Пузанский командируется мной в Санкт-Петербург по лицейским делам. Что такое Октябрьская железная дорога ты, наверно, знаешь. Хотя бы понаслышке. Ехать неделю, а в дороге от вещей не отойдешь, чаю не получишь и так дальше. Короче, нужен ему надежный спутник, верный как пес, чтобы с него все бытовые заботы снять, да и в городе престольном работа есть. Даже боюсь, одному тебе не охватить ее. Большая работа.