Четвертый Рим

Однако делать было нечего, к тому же обезумевший поэт громогласно заявил, что хочет есть и пить. Пришлось Луцию, как хозяину, рассаживать девиц, поэта и Никодима вокруг стола. В ожидании Василия с припасами девицы оживленно хихикали, стреляя глазами по чреслам обоих юношей.

—Тот, кто тебя вычислит, станет богатым человеком, — шепнул Никодим на ухо Луцию, — а если вдвоем с братом, так совсем станет миллионером. Регент расщедрился, выдал за вашу поимку премию в сто тысяч рублей. Только что по телевидению передали. Кстати, с портретами обоих. А ты здесь жизнью услаждаешься в самом центре Петербурга, в двух шагах от известного дома на Литейном.

—Если ты меня не выдашь, вроде здесь мне некого опасаться. Поэт Шурали, которого я кормлю, целый день не отлипнет, пока у меня денежки не иссякнут, да и вряд ли он смотрит телек, твоим же дамам совсем другое снится.

—Ты сумасшедший! — искренне возмутился Никодим — Разве я не знаю, как обстоят дела на самом деле, поверь мне, информация, которую я получаю, позволяет мне быть в курсе всего, что происходит в Москве и Петербурге. Я знаю, что тебя с братом подставили, ты, наверно, понял, что я появился здесь не случайно.

А вот схватка с банщиком и толпа одуревших от жары и похоти тел — это невинное следствие того факта, что у меня украли одежду. Я вовсе не хотел, чтобы на тебя обращали внимание и, не дай бог, узнали. Хотя, как ты правильно говоришь, никому в голову не придет, что вы прохлаждаетесь в номерах, а не прячетесь по закоулкам города.

Послушай, дед, — обратился Никодим к Шурали, — на кой черт тебе простыня, тебя же девочки никак разглядеть не могут.

Польщенный поэт безропотно отдал ему свою простыню, а сам стал, кряхтя, вертеться перед девицами, которые не обращали на него никакого внимания. Увидев, что вино и фрукты задерживаются, девицы пошептались и, сбросив на колени поэту простыни, ушли в купальню с мини-бассейном, где и расположились. Повертевшись минутку на стуле, старый жеребец с хриплым ржанием устремился за ними. Таким образом два старинных друга смогли, наконец, поговорить без свидетелей.

—После того как твою смазливую физиономию засветили на телеэкране, — озабоченно сказал Никодим, — я бы на твоем месте не рисковал появляться в общественных местах. Брат твой получился неважно, вообще на себя не похож, но вместе вам ходить по улицам нельзя. Все, кто знаком с механикой этого теракта, понимают, что эта игра крайне левых на свержение регента. Но чтобы его в самом деле свергнуть, нужно вышибить из тебя прямые против него показания. Поэтому моя страна, — слово "страна" он произнес с какой-то несвойственной ему гордостью, — моя страна с удовольствием поможет вам выбраться из ловушки, поскольку мы не заинтересованы в смене политической власти. Что касается регента, он, если бы захотел, давно бы вас сцапал. Следовательно он мыслит на параллельных с нами. Поэтому он не будет чинить препятствий твоему отъезду. Я тебя очень серьезно спрашиваю: помочь тебе с выездом из Питера? У меня для этого есть все возможности. Через три недели будешь дома. Плохо, если ты так и не понимаешь, что над тобой, вернее над твоей шеей, уже топор завис.

—Не понимал, так здесь не торчал бы весь день, — пробурчал Луций. — Я потому сюда и пошел, что здесь человека одного от другого отличить трудно. Мне есть куда вернуться, вот только... если бы ты для нас поймал такси через часок, чтобы мы на улице не маячили, я бы тебе был очень благодарен.

—Что, и Василия с собой берешь? Я бы на твоем месте оставил его здесь до самого отъезда. Тут ему ничего не грозит. Да и я буду его проведывать два раза в неделю. Мальчик он красивый, пригожий...

—Вот поэтому и не оставлю, — пробурчал Луций, — черт тебя разберет, когда ты серьезно говоришь, когда шутишь. Скажи мне, кто ты? Мне кажется, Никодим, что Господь Бог не сулит тебе долгую и спокойную жизнь.

—Спокойную, уж точно, — отвечал Никодим, чуть поморщившись. — А вообще-то твое замечание бестактно, ты же знаешь мою тягу к авантюрам. Посади меня за стол с золотой посудой перед фонтаном мраморным, все равно сбегу туда, где стреляют. Я тебе скажу, иногда и самому страшно подумать, под какой планетой я родился, раз ни секунды на месте посидеть не могу.

В это время из купальни раздался девичий визг и кряхтение, напоминающее любовный вопль верблюда. Дверь в купальню отворилась, и голый поэт вбежал рысью в салон, прикрываясь руками от острых кулачков, которыми охаживали его обе голые девицы.

Шурали укрылся в конце кабинета, сумев буквально ввинтиться в узкое пространство между туалетным столиком и стеной.

—Кого ты нам послал, — уперев руки в пышные бока, воскликнула черноволосая девушка с мраморными бедрами и литой попкой, столь аппетитной, что от нее не оторвал бы глаз даже слепой. — Мало того, что этот похотливый мул исщипал нас своими синюшными ручищами, так он еще и, забыв о девичьем нашем стыде, начал читать неприличные стишки о совокуплении домашних животных.

—Когда ты в следующий раз начнешь сочинять что-либо подобное, — обратилась она к дрожащему от холода и страха поэту, чья кормовая часть была видна над столиком, — подумай о том, что в аду уже калятся вилы и черти тянут жребий, кто первый тебя на них насадит. Как тебе в голову могли прийти такие пакости.

Излив таким образом свою ярость, черноволосая девица решительным движением села мраморной попкой на стол и, скрестив стройные ножки, закурила. Однако ее белокурая подруга не так быстро успокоилась. Схватив бесхозяйственно лежащую пластмассовую вешалку, она подскочила к столику и начала лупить ею поэта по чему придется. Судьба Шурали была бы плачевна, если бы Никодим не подбежал к ней и, крепко обняв, не наградил таким затяжным поцелуем, что когда он от нее оторвался, белокурая девица в полной прострации упала на диван.

Пока длилась вся эта суматоха, в комнату вошел Василий с корзиной, полной снеди и вина. Обстановка смягчилась настолько, что белокурая девица сама вывела Шурали из-за столика и обернула его бедра мокрым полотенцем, унимая боль от ударов. Черноволосая девушка, не прикрывая наготы, прямо со стола слетела на колени Луцию, у которого от такой шутки язык примерз к нёбу. Когда же она вложила ему в руку бокал с красным вином и провозгласила тост за прекрасных мужчин, юноше ничего не оставалось делать, как выпить с ней на брудершафт и поцеловать в губы.

Старый поэт, которого никто не приглашал к столу, решил подольститься к Никодиму и, приблизившись к нему, сказал:

—Чем больше я на тебя смотрю, тем более удивляюсь, откуда берутся такие прекрасные собой молодцы?

—Оттуда же, откуда и все остальные, — ответил Никодим, который, видя, что Луций занялся девицей, снова обнял Василия и, гладя его по плечам, что-то ему нашептывал соблазнительное.

—И все же, — настаивал поэт, продолжая посредством лести подбираться к столу, — как счастлива родившая тебя мать! Редко сочетается телесная красота с мудростью. Своим прекрасным поступком ты обрел во мне горячего поклонника. Я пойду за тобой всюду и буду славить тебя в песнях и поэмах...

—Что же я такого сделал замечательного? — спросил Никодим недоуменно, который в самом деле не видел ничего героического в том, что он страстно облобызал девушку.

Тут Луций увидел, как Никодим охаживает его брата, и взбешенный бросился к нему. Сброшенная с его колен девушка мигом перелетела на другой стул и в качестве компенсации за утерянного поклонника стала пить вино прямо из горлышка. Ее белокурая подруга, раздосадованная невниманием, к которому не привыкла, ибо в самом деле была и стройна и мила, озлившись, вдруг схватила пустую бутылку и бросила ее в стенку. К сожалению, она промахнулась и угодила поэту в голый живот, что, правда, спасло бутылку от разбития, Шурали же видимого ущерба не принесло. Пораженный в самое уязвимое место, поэт ретировался в купальню и заперся изнутри.

Пока разыгрывалась вся эта комедия, в номер вошел банщик и пораженно вскричал:

—Что за безобразие! Это вам даром не пройдет! Я немедленно вызову полицию!