Гимн Лейбовичу

– В вашем рассказе будет, конечно, мораль? – Она смотрела на него с подозрением.

– Только та, что я убил его.

– Остановитесь. Чтобы вы ни собирались говорить, остановитесь.

– Его сбил грузовик, раздробил ему задние ноги. Он с трудом вполз в дом. Время от времени он издавал звук, похожий на кошачий боевой клич, и дергался, но большей частью лежал тихо и смотрел. «Его нужно усыпить», – твердили мне. Через несколько часов он выполз из-под дома. Он кричал, просил помочь. «Его нужно усыпить», – снова сказали мне. Я не позволил. Тогда мне сказали, что оставить его жить – жестоко. В конце концов я сказал, что если это нужно сделать, то я сделаю это сам. Я взял ружье, лопату и принес его на опушку леса. Пока я копал яму, он лежал, вытянувшись на земле. Потом я выстрелил ему в голову. Пуля была мелкокалиберной. Зеке дернулся раза два, затем приподнялся и пополз к кустам. Я снова выстрелил. Выстрел свалил его с ног, и я было подумал, что он мертв, и опустил его в яму. После того, как я бросил на него несколько лопат земли, Зеке приподнялся, выскочил из ямы и снова направился к кустам. Я кричал громче кота. Я добил его лопатой. Я снова бросил его в яму и использовал лезвие лопаты как нож мясника. Пока я рубил, Зеке еще дергался. Мне говорили потом, что это было просто рефлекторное сокращение спинных мышц, но я не верил. Я знал этого кота. Он хотел добраться до кустов, просто лечь там и ждать. Он просил Бога, чтобы я позволил ему добраться до кустов и умереть там так, как может умереть кот, если вы оставите его одного – с достоинством. Я никогда не чувствовал, что был прав в этом деле. Зеке был всего лишь котом, но…

– Замолчите! – прошептала она.

– …но даже древние язычники отмечали, что Природа не готовит нас к несению бремени. Если это справедливо по отношению к коту, то это тем более справедливо по отношению к существу с разумом и волей… Хоть в чем-то вы можете поверить небесам?

– Замолчите, черт вас побери, замолчите! – свистящим шепотом повторила она.

– Если я и был немного жесток, – сказал священник, – то по отношению к вам, а не к ребенку. Ребенок, как вы говорите, не может понять. А вы, по вашим словам, не ропщете. Следовательно…

– Следовательно, вы просите, чтобы я позволила ей медленно умирать и…

– Нет! Я не прошу вас. Как христианский священник, я приказываю вам именем Бога всемогущего не налагать рук на своего ребенка, не приносить его жизнь в жертву фальшивому богу целесообразного милосердия. Я не советую, я заклинаю и приказываю вам именем Христа. Вы понимаете?

Никогда раньше Зерчи не говорил таким тоном, и легкость, с которой слова срывались с его губ, удивляла даже его самого. Под его упорным взглядом она опустила глаза. На мгновение он испугался, что она рассмеется ему в лицо. Когда святая церковь изредка намекала на то, что она все еще считает свою власть высочайшей над всеми народами и даже более высокой, чем власть государства, люди лишь сдержанно хихикали. И такое же чувство этот приказ мог вызвать в этой ожесточившейся девушке с умирающим ребенком на руках. Было жестоко уговаривать ее, и он сожалел об этом. Простой приказ мог достичь того, чего не смогло сделать убеждение. Голос власти был ей сейчас нужнее, чем голос разума. Он уверился в этом по тому, как она сникла, хотя он произносил слова приказа так мягко, как только мог.

Они въехали в город. Зерчи остановился, чтобы отправить письмо, затем задержался на несколько минут у церкви святого Михаила, чтобы поговорить с отцом Село о приеме беженцев, а затем еще и у Зонального Отделения Внутренней Безопасности, чтобы получить копию последнего распоряжения командования гражданской обороны. Каждый раз, возвращаясь к автомобилю, он был почти уверен, что девушка ушла, но она сидела спокойно, держала на руках ребенка и бездумно смотрела вдаль.

– Не скажите ли вы мне, где вы хотели сойти, дитя мое? – спросил он наконец.

– Нигде. Я передумала.

Он улыбнулся.

– Но вам так срочно нужно было в город.

– Забудем об этом, святой отец. Я передумала.

– Хорошо. Тогда поедем домой. Почему бы вам не оставить дочь на несколько дней под опекой наших сестер?

– Я подумаю.

Автомобиль поехал назад, к аббатству. Когда они приблизились к лагерю Зеленой Звезды, аббат заметил – там что-то произошло. Пикетчики больше не маршировали у входа. Они сбились в кучку и разговаривали или слушали двух полицейских и еще третьего человека, форму которого Зерчи не мог определить. Он перевел автомобиль на медленную трассу. Один из послушников, заметив машину и узнав ее, начал махать плакатом. Дом Зерчи не собирался останавливаться, поскольку в машине была девушка, но один из полицейских шагнул на медленную трассу прямо перед ними и ткнул своей дубинкой в ограничительные датчики машины. Автоводитель немедленно среагировал и остановил автомобиль. Полицейский жестом приказал ему сойти с трассы. Зерчи не мог не повиноваться. К нему подошли двое полицейских, остановились, чтобы посмотреть на номер машины и потребовали документы. Один из них, с удивлением рассматривая женщину и ребенка, заметил красную карточку. Другой мотнул головой в сторону восстановившейся линии пикета.

– Вы зачинщик всего этого, да?! – рявкнул он. – Ладно, вон тот джентельмен в коричневой форме хочет вам кое-что сказать. Я думаю, вам лучше выслушать его.

Он резко дернул головой в сторону круглолицего мужчины, очевидно, судейского чиновника, который уже торжественно направлялся к ним.

Ребенок снова заплакал, мать беспокойно зашевелилась.

– Господа, эта женщина и ребенок больны. Я принимаю ваше предложение, но позвольте нам сначала доехать до аббатства. Потом я вернусь один.

Полицейский снова посмотрел на девушку.

– Мэм?

Она повернулась в сторону лагеря и рассматривала статую, стоящую у входа.

– Я сойду здесь, – равнодушно сказала она.

– Вам лучше выйти, мэм, – сказал полицейский, снова посмотрев на красную карточку.

– Нет! – Дом Зерчи схватил ее за руку. – Дитя мое, я запрещаю вам…

Полицейский выбросил вперед руку и схватил священника за запястье.

– Отпустите! – рявкнул он, а затем мягче добавил: – Мэм, вы его служанка или что-то в этом роде?

– Нет.

– Почему же вы не разрешаете леди сойти? – спросил он у аббата. – Вы нас немного раздражаете, мистер, и было бы лучше…

Зерчи, не обращая на него никакого внимания, что-то быстро сказал девушке. Та покачала головой.

– Тогда оставьте ребенка. Разрешите мне вернуть ребенка сестрам. Я настаиваю…

– Мэм, это ваш ребенок? – спросил полицейский. Девушка уже вышла из автомобиля, но Зерчи все еще держал ребенка. Девушка кивнула.

– Это моя дочь.

– Он держал вас под арестом или как?

– Нет.

– Что вы хотите делать, мэм?

Она промолчала.

– Вернитесь в автомобиль, – попросил дом Зерчи.

– Оставьте этот тон, мистер! – рявкнул полицейский. – Леди, как насчет девчонки?

– Мы обе выйдем здесь.

Зерчи захлопнул дверь и попытался завести двигатель, но в окно просунулась рука, ударила по кнопке «Сброс» и вынула ключ зажигания.

– Попытка киднэппинга181? – спросил второй полицейский.

– Может быть, – ответил первый и открыл дверь. – А теперь отпустите ребенка этой женщины.

– Отпустить, чтобы ее здесь убили? – спросил аббат. – Вам придется применить силу.

– Подойди к машине с другой стороны, Фил.

– Нет!

– А теперь сунь ему дубинку подмышку. Так-так, тяни-тяни! Все в порядке, леди, вот ваша девчонка. Нет, я думаю, вы не сможете держать ее на этих костылях. Корс! Где Корс? Эй, док!

Аббат Зерчи увидел знакомое лицо доктора, пробирающегося сквозь толпу.

– Выньте ребенка из машины, пока мы держим этого психа.

Доктор и священник молча обменялись взглядами, и ребенок был вытянут из машины. Полицейские отпустили запястья аббата. Один из них повернулся и обнаружил, что окружен послушниками с поднятыми вверх плакатами. Он оценил плакаты как потенциальное оружие и положил руку на пистолет.

181

Киднэппинг – похищение детей с целью получения выкупа.