Гимн Лейбовичу

– Я нахожу это слишком абсурдным. – Заметив, что его слова задели брата Корнхауэра, аббат поспешно добавил. – …Когда подумаю, как мы вполне обходились воском и бараньим жиром.

– Я не был бы удивлен, – робко предположил монах, – если бы древние использовали их в алтарях взамен свечей.

– Нет, – сказал аббат. – Наверняка нет. Это я могу сказать тебе совершенно точно. Будь добр, немедленно выкинь из головы эту идею, и никогда даже не вспоминай о ней.

– Хорошо, отец аббат.

– Ну, а теперь скажи мне, где мы повесим эту штуку?

– Гм… – брат Корнхауэр умолк, оценивающим взором окинул мрачный подвал и признался: – Я еще не думал об этом. Я полагаю, что она должна висеть над скамьей, где будет работать дон Таддео.

«Почему он всегда делает паузу перед тем, как произнести его имя?» – с раздражением подумал дом Пауло.

– Давай лучше спросим об этом у брата Армбрустера, – решил аббат и, заметив внезапное огорчение монаха, добавил: – В чем дело? Разве вы с братом Армбрустером?..

Корнхауэр состроил виноватую гримасу.

– Каюсь, отец аббат, однажды я проявил несдержанность в отношению к нему. О, мы просто поговорили, но… – монах пожал плечами. – Он не желает ничего трогать с места. С ним нелегко поладить. Он наполовину ослеп от чтения при тусклом освещении, а все твердит, будто наша работа – от диавола. Я не знаю, что ему сказать.

По мере того, как они пересекали комнату, направляясь к нише, где укоризненным изваянием стоял брат Армбрустер, дом Пауло все больше хмурился.

– Ну, теперь вы получили все, что хотели, – сказал библиотекарь Корнхауэру, когда они приблизились. – Когда же вы создадите механического библиотекаря, брат мой?

– Мы отыскали указания на то, что такие аппараты и вправду существовали, – проворчал изобретатель. – В описаниях Аналитической Машины мы нашли ссылку на…

– Довольно-довольно, – вмешался аббат. – Затем он обратился к библиотекарю: – Дону Таддео понадобится место для работы. Что вы можете предложить?

Армбрустер ткнул пальцем в нишу, где лежали книги по естественным наукам.

– Пусть он читает здесь, на аналое, как и все прочие.

– А что, если на свободном месте создать ему кабинет, отец аббат? – поспешно предложил Корнхауэр. – Кроме письменного стола ему понадобятся счеты, грифельная доска и чертежный стол. Мы могли бы отгородить все это временными щитами.

– Я полагаю, что ему понадобятся заметки братьев ордена Лейбовича и более ранние тексты? – подозрительно осведомился библиотекарь.

– Да, понадобятся.

– Тогда ему придется часто ходить взад и вперед, если вы посадите его посередине подвала. Редкие книги прикованы цепями, а цепи далеко не достанут.

– Не вижу никакой проблемы, – возразил изобретатель, – Снимите цепи. Это ведь глупо – держать книги на цепи. Раскольничьи культы все давно сгинули или засели в глухих норах. Уже сто лет никто слыхом не слыхивал о военном ордене панкрацианцев.

Армбрустер покраснел от гнева.

– О нет, это вам не удастся, – огрызнулся он. – Цепи останутся.

– Но зачем?

– Теперь не делают костров из книг, но следует опасаться поселян. Цепи останутся.

Корнхауэр повернулся к аббату и развел руками.

– Сами видите, мой господин…

– Он прав, – сказал дом Пауло. – Селение и вправду внушает беспокойство. Тамошний голова обобществил нашу школу, не забывайте. Теперь у них есть своя библиотека, и они не прочь пополнить ее за наш счет, причем редкими книгами. И не только это; у нас уже были хлопоты с ворами в прошлом году. Брат Армбрустер прав. Редкие книги останутся на цепях.

– Хорошо, – вздохнул Корнхауэр. – Пусть он работает в нише.

– Ну, а где вы повесите вашу чудесную лампу?

Монах окинул взглядом нишу. Это был один из четырнадцати отсеков, разделенных в соответствии с тематикой и выходящих в центральную комнату. Каждая ниша была увенчана аркой. В замковые камни были вбиты железные крюки, на которых висели распятия.

– Что ж, если он будет работать в нише, – сказал Корнхауэр, – нам придется временно снять распятие и повесить лампу на его место. Я не вижу другого…

– Еретик! Язычник! – прошипел библиотекарь, воздевая дрожащие руки. – Господи, дай мне силы, чтобы я мог разорвать его на куски этими руками. Когда же он остановится? Извергни его прочь, прочь!

Он повернулся к ним спиной, его руки все еще вздрагивали.

Дом Пауло и сам невольно вздрогнул, услышав предложение изобретателя, но теперь он грозно нахмурился, глядя на спину брата Армбрустера. Он никогда не ожидал от него особой кротости – это было бы противно натуре Армбрустера, но в последнее время старик стал еще сварливее.

– Брат Армбрустер, повернитесь, пожалуйста.

Библиотекарь повернулся.

– А теперь опустите руки и разговаривайте более спокойным тоном, когда вы…

– Но, отец аббат, вы же слышали, что он…

– Брат Армбрустер, будьте добры взять лестницу и снять это распятие.

Лицо библиотекаря побелело. Он безмолвно уставился на дома Пауло.

– Это не церковь, – сказал аббат. – Здесь не обязательно должно висеть распятие. Будьте добры, снимите его, пожалуйста. Это единственное подходящее место для лампы, вы же сами видите. Потом мы снимем ее. Я понимаю, конечно, что все это потревожило вашу библиотеку и, вероятно, нарушило ваш распорядок, но мы решили, что это следует сделать в интересах прогресса. Если нет, то тогда…

– Вы можете даже Господа нашего отодвинуть, чтобы освободить путь для прогресса!

– Брат Армбрустер!

– Почему бы вам не повесить вашу дьявольскую лампу Ему на шею?

Лицо аббата застыло.

– Я не принуждаю вас повиноваться, брат. Зайдите ко мне в кабинет после вечерни.

Библиотекарь сник.

– Я достану лестницу, отец аббат, – прошептал он и неохотно заковылял прочь.

Дом Пауло кинул взгляд вверх, на Христа в арочном своде. «Ты не против?» – вопросил он.

В желудке у него словно завязался узел. Он знал, что этот узел в урочное время даст о себе знать. Он ушел из подвала, пока кто-нибудь не заметил, как ему плохо. Было бы нехорошо показать общине, что такая маленькая неприятность может свалить его с ног в эти дни.

Установка была окончена на следующий день, но дом Пауло во время испытаний был у себя в кабинете. Дважды он пытался образумить брата Армбрустера в частной беседе, а затем упрекнул его публично во время собрания орденского капитула. И все же стойкость библиотекаря была ему симпатичнее, чем энтузиазм Корнхауэра. Обессиленный, он сидел на скамье и ждал известий из подвала, чувствуя, что ему почти безразлично, чем закончится испытание. Одну руку он держал под рясой, похлопывая ею по животу, словно пытался успокоить расшалившегося ребенка.

Снова накатил спазм. Обычно такое бывало, когда предвиделись какие-то неприятности, и часто боль проходила, когда он вступал с ними в борьбу. Но теперь спазм не отпускал. Он знал, что это – предупреждение. Исходило ли оно от ангела, от демона или от его собственной совести, но оно говорило ему, что следует остерегаться самого себя или неких еще не проявивших себя обстоятельств.

«Что же теперь?» – спрашивал он, тихонько отрыгивая и так же тихо обращаясь со словами «прошу прощения» к статуе святого Лейбовича, стоявшей в нише, напоминавшей раку, в углу его кабинета.

По носу святого Лейбовича ползла муха. Глаза святого, казалось, искоса наблюдали за мухой, что заставило аббата прогнать ее. Аббат с большой нежностью относился к скульптуре двадцать шестого столетия. На лице статуи была запечатлена насмешливая улыбка, пожалуй, неуместная на святом изображении. Улыбка была кривоватая, брови низко опущены в чуть подозрительном прищуре, хотя в уголках глаз таились морщинки смеха.

Поскольку на одном плече святого висела веревка палача, выражение его лица часто вызывало недоумение. Возможно, оно являлось результатом некоторой неоднородности в строении дерева, и эта неоднородность руководила руками скульптора, когда он пытался изваять мельчайшие детали, которые только позволял передать этот материал. Дом Пауло не был уверен, была ли скульптура выполнена из фигурного выроста в живом дереве или нет. Иногда терпеливые мастера-резчики того времени начинали работу над скульптурой с молодого саженца дуба или кедра, посвящая томительные годы подрезанию, снятию коры, скручиванию и подвязыванию живых ветвей в желаемом положении; они заставляли измученные деревья еще до вырубки принимать удивительные формы, напоминающие дриад со скрещенными или поднятыми руками. В результате статуи получались необычайно прочными, не скалывались и не ломались, поскольку большинство линий скульптуры совпадало с естественным строением дерева.