Голоса на ветру

«Как наводнение, как пожар распространялось в Даниле Арацком воспоминание о встрече с девушкой, которая искала среди стволов деревьев свою потерянную душу, и страх, что нечто подобное может случиться и с ним, охватывал его сначала лишь изредка, а потом все чаще», – сообщал на семьдесят третьей странице «Карановской летописи» «Шепчущий из Божьего сна», недоумевая по поводу того, что человек, занимающийся людскими кошмарами, не в состоянии справиться с собственными страхами. «Лука Арацки умел это, как и большинство остальных Арацких!» – добавлял он.

«А, может быть, обстоятельства были иными?» – подумал Данило, наткнувшись на журнал «Энграми», посвященный изучению «посттравматического стресса» в Институте психиатрии, который его пациенты называют «дом остановившегося времени», потому что забыть время, проведенное на войне, они не в состоянии, но не в состоянии и принять сегодняшний и завтрашний день.

В скупом сообщении говорилось, что из четырех миллионов перемещенных лиц, беженцев, погибших, раненых, оставшихся без рук или ног, огромное число людей имеет психические отклонения различной степени тяжести. Скольким из них удастся обрести гармонию в отношениях с окружающим миром и с самими собой, а скольким придется вечно носить в душе темное пятно, статистика не говорит.

Держал ли в руках Дамьян это исследование, продолжавшееся три года и опубликованное в первом и втором номере «Энграми»? Или он сделал вид, что не видит то, что видеть не хочет, как и большинство тех, кто вернулся с фронта без рук и ног, кто потерял родных и близких, кто мучается от фантомных болей в утраченных органах, кто нередко появлялся в снах Данилы не только в Гамбурге, но и в Хикори Хилл.

– Не хочу больше ничего видеть! Ничего больше вспоминать… – из глубины времени в кошмарном сне Данилы вынырнул один военный дезертир, которого сначала лечили в филиале под Авалой, а потом перевели в институт психиатрии в Белграде. – Кто там не был, доктор, понять это не сможет! Столько лет прошло, а я так и не понял, зачем нужно было бросать гранату в подвал, полный женщин и детей, и я до сих пор слышу крики детей и обезумевших женщин… А ты, доктор, смог бы понять? Ты не знаешь, что это такое тащиться по колено в грязи через кукурузные поля, где свиньи пожирают трупы людей, а ночь смердит гарью и разлагающимся человеческим мясом. Не важно, чье это мясо – их или наше. В темноте, на другом берегу реки, гибли такие же молодые ребята, накачанные наркотиками и алкоголем, чтобы заглушить страх. Как будто этот ужас можно чем-то заглушить? Как будто это хоть кто-то может понять… Да и как это можно понять? – выкатив глаза, весь дрожа, солдат наспех сколоченного боевого подразделения вдруг заплакал, натянул на лицо одеяло, а потом начал высмеивать усилия доктора вернуть его к прежнему самому себе. Дурак этот доктор, как можно стать прежним без обеих ног? Пусть все отвяжутся! Он сам знает, что с ним, а доктору никогда не узнать, что это такое быть «в плену у самого себя»!

Скрючившись на кровати, солдат отвел взгляд в сторону. О какой такой действительности рассказывает доктор? Разорванные гранатой на куски детские тела и вопли женщин – вот его действительность. Другой нет, только окровавленные детские головы, треснувшая от взрыва стена и чей-то голос, угрожающий взорвать больницу вместе со всеми пациентами.

Чей это был голос, Данило узнать не смог. Ни тогда. Ни потом. Никогда! Так же, как не смог он узнать, каким образом удалось бывшему солдату, тому пациенту без ног, выбраться из клиники и исчезнуть в водах Дуная, или Савы.

Тело солдата, который был «в плену у самого себя», обнаружить не удалось. Да и вряд ли его искали.

Много лет спустя, когда Данило Арацки встретил толпы несчастных, вернувшихся с войны «в плену у самих себя», и задался вопросом, а тому, первому, удалось ли когда-нибудь освободиться от кошмарных снов, в которых горели подожженные дома, он наткнулся на странную мысль Юнга, что и «у Бога есть тень», что чистого света, которым он осветил бы мир, нет и даже не может быть: Сатана всегда где-то рядом, за дверью…

«Как и нож, который кружит, – записал «Шепчущий из Божьего сна», – кошмарный сон Данилы тянется от Ясенака до Хикори Хилл, подтверждая, что «жизни людей, разделенных и пространством, и временем, могут в какой-то момент соединиться в одной судьбе, в одной боли, которые повторяются с определенными временными интервалами».

Чья судьба? Чья боль? К кому относились слова о «ноже, который кружит»? К Вукоте? К Михаилу Арацкому, прибывшему из Вены в черном гробу с двадцатью семью ножевыми ранениями? К какому-то Арацкому, жившему еще раньше? К Томе? Или к кому-то другому, до Томы? Сон о «ноже, который кружит» в Хикори Хилл повторялся и повторялся, смутный, крайне невразумительный, предваряемый голосом, предупреждавшим, что многое меняется в жизни народов и отдельных людей, но «нож не перестает кружить». Было ли это предвестием общей или его личной беды, он догадаться не мог.

Во сне, после которого он просыпался разбитым и мокрым от пота, Данило видел светлое лезвие ножа, держащую его руку, но не видел лица, не видел он и того, кому предназначен удар этим ножом. Потом сон менялся, изменялась и держащая нож рука, и сам нож был не таким, как в предыдущих снах. Но смерть оставалась той же, однако того, кто от нее убегал, Данило во сне не видел. Вдруг на мгновение перед ним мелькнуло обезумевшее лицо Гарачи. Данило вскочил с кровати и быстрее, чем когда-либо, полностью проснувшись, сообщил Арону, что необходимо предупредить Гарачу, что «нож, который продолжает кружить», нацелен на него…

«Откуда Данило знает, что Гарача в опасности?» – подумал Арон.

На все его вопросы сам Гарача отвечал молчанием. Потом сказал:

– Данило прав, хотя не могу понять, откуда он это знает там, на другом конце Америки? Но ведь знает, ясно, что знает!

Все важное, страшное и великое – в нас…

Что, сколько и откуда он знает, Данило и сам себе объяснить был не в состоянии, но чувствовал, что времени у него остается все меньше. Дамьян молчал. Молчали месквоки о «болезни забвения». Джорджи молчала о возможном отъезде из Хикори Хилл, у нее не было уверенности в том, что делать дальше. Муж в конце концов согласится на то, что она возьмет детей и уедет с ними, но куда? На край света, туда, где то и дело вспыхивают войны, где она не знает ни одной живой души. В конце концов, она и Данилу знает не настолько, чтобы бросить все и отправиться с ним неизвестно куда. Может быть, им стоит подождать еще немного, предложила она. Разве Данило забыл, что Арон уже договорился о встрече с маленькой веснушчатой Сарой Коэн? Хотя, конечно, ему не следует ждать от их свидания слишком многого. Сара теперь зрелая женщина, а в его воспоминаниях она так и осталась светловолосой девочкой с веснушками, заплаканной и пытающейся узнать, спят ли по ночам крысы.

– А в самом деле? – спросила Джорджи Вест. – Спят?

– Кто их знает. Возможно, ты и права насчет того, чтобы отложить отъезд из Хикори Хилл…

– Бывает, что все устраивается само собой! – утешала его Джорджи.

– Думаешь? – Данило Арацки пожал плечами. В этом одном единственном слове были сконцентрированы все сомнения, мучившие его в те дни – от их с Ароном предполагавшейся поездки к Саре Коэн до новости, что у Маленького Облака с ним одна группа крови, из чего вовсе не следует, что мальчик действительно сын Петра, но косвенным образом это подтверждает.

«А если даже и нет, что такого?» – спорил Данило сам с собой, отказавшись от других тестов, счастливый, что мальчик все больше привыкает к нему и к мысли, что где-то далеко живет его незнакомый рыжеволосый брат с перепонками между пальцами на ногах, который скоро тоже, как и отец, станет врачом. «Будет ли он любить меня, этот мой рыжий брат, и кем я буду тому ребенку, который вот-вот появится на свет?» – спрашивал себя Маленькое Облако.