Голоса на ветру

Нашелся бы в длинной цепи предков хоть один, в чьих жилах не текла смешанная кровь? Может ли он быть уверен, что в его крови нет аварской или еврейской примеси? По материнской линии Петрана была еврейка. Еврейка-сабра[9]. Кто его знает, кем были Тома или Михайло? Ему смешно было слушать, как Марта хвалится чистотой своей славянской крови. Чушь! Ей было бы достаточно хоть раз непредвзято рассмотреть свое лицо в зеркале, чтобы увидеть высокие скулы и скошенные глаза монголов, которые когда-то давным-давно проносились на своих конях по Паннонской равнине.

Что и от кого досталось ему, определить он не мог.

Способность найти слова утешения для больного, которого все другие врачи считают безнадежным, несомненно тянулась корнями к Симке Галичанке, бабке по материнской линии. А вот откуда у него привычка крутить прядь волос и грызть ногти в минуты беспокойства или страха? Откуда боязнь воды? Чьи огненно-рыжие волосы у него на голове? Чья мелочность? Чья неспособность дать отпор намерению Марты загнать его в угол, объявить чудовищем и слабаком, готовым отказаться ото всего, ради чего стоит жить, что в конце концов ей и удалось?

При всем этом, единственным, чего Данило боялся на самом деле, была возможность того, что сын однажды может отвергнуть его, хотя в глубине души он чувствовал, что существовавшую между ними кровную связь не сможет прервать никто: око Господне все видит, и Свет Его освещает и души грешников, и души праведников… если от ужасов, которые видит, оно не закрылось, и мир теперь постепенно погружается во тьму.

Благодаря решительности Наталии Арацки эту тьму вокруг себя и в себе Данило отверг, не позволив ей одержать победу. Всегда существует какой-то выход, вспомнил он древнюю мысль хасидов, должен существовать.

Пока звезды в небе становились все более блеклыми, растворяясь в отблесках света, доплутавших с Ист-Ривер, блеклыми делались и тени Арацких, которые при этом с еще большим упорством старались к нему приблизиться. В глубине за окном как огромный голодный зверь пыхтел Нью-Йорк, а в постели, распространяя вокруг себя волны жара, стонала незнакомая женщина.

А не приснилась ли ему его собственная жизнь? Данило Арацки вдруг почувствовал, как его губы становятся сухими, а тело обливается потом, так же, как и той ночью, когда шагая вниз по Балканской улице, он чувствовал не аромат цветущих лип, а запах орхидеи-хищницы, Мартин запах, который не оставлял его и тогда, когда он убегал от нее, от ужаса Губереваца, от самого себя, подозревая, что на самом деле бегство невозможно.

Мартин запах преследовал его так же, как и тени женщин в черном, которые одной давней ночью, в самом начале Второй мировой войны, при горящих свечах оберегали земные останки Луки Арацкого, уверенные, что это мощи святого. Сжавшись в комок в самом дальнем углу комнаты, он наблюдал за тем, как колеблются на стенах эти тени и слушал, как мать шепчет: «Господи, Боже наш, ты, который все видит и все знает, прими раба своего Луку Арацкого и введи его в райский твой дом, ибо он жил по совести и не убил даже муравья…», а потом вдруг ее прервал голос Веты, заявившей, что Бога не обманешь.

– Неужели ты уже забыла, что несколько часов назад дед подорвал танк, танкиста и себя самого, а при этом, может быть, и еще какого-нибудь муравья… – Вета резко и неожиданно хохотнула, изумленная тем, как быстро все забывается, а потом медленно и как-то торжественно закрыла зеркало черным платком, чтобы дух умершего, если вернется в свой дом, не испугался самого себя.

В возвращении Луки Арацкого ни Наталия, ни Вета не сомневались. Души мертвых сорок дней не покидают место своего земного пребывания. Почему с Лукой Арацким должно быть как-то иначе?

Наталия Арацки зажгла еще несколько свечей и начала молиться, не замечая, как от струи воздуха колеблются язычки пламени и страшные тени женщин в черном.

Окаменев от страха, Рыжик затаился и ждал, чтоб увидеть, как одна из них превратится в ведьму и вылетит в окно. Закричать от ужаса ему не позволял только стыд и отрешенное бормотание Наталии, которым она рекомендовала душу Луки Арацкого ангелам на небе, решив похоронить то материальное, что осталось от ее свекра, в саду среди роз и вербен.

От этого ее удержало только решительное сопротивление священника.

– Место христианской души на кладбище! – сказал тот, стая женщин в черном повторила его слова, а согласившуюся с ними Наталию тогда впервые в жизни увидели плачущей, она стояла опираясь на Вету, зеленые глаза которой сияли как лед на зимнем озере, подчеркивая прозрачную красоту кожи и волос цвета воронова крыла.

Именно в этот момент, как при свете молнии, Наталия Арацки во всей полноте увидела красоту своей дочери и испугалась. Да это в ней Петрана, пронеслось у нее в голове, однако она в тот же момент отвергла эту мысль, продолжая оценивать: Вета, на первый взгляд, похожа на Петрану, не только лицом, но и походкой, а еще чем-то неземным в глазах и улыбке, но Вета не Петрана. Ее замкнутая, одинокая душа родилась и росла вместе с Петром, который много лет спустя, как мифический Сизиф, будет осужден на то, чтобы перетаскивать с одного места на другое камни на скалистом Адриатическом острове, у которого даже имени не было до тех пор, пока политзаключенные не назвали его Голым.

Правда, эта версия никогда не получила официального подтверждения.

Те, кому повезло, пережив ужасы Голого острова, вернуться, упоминали какого-то Петра, но судя по всему это был не Петр Арацки, высокий светловолосый мужчина без правой ноги. Место, которое вошло в легенды и называлось «Петрова яма», а позже было засыпано и сровнено с землей, чтобы не стать памятником человеческой храбрости, никак нельзя было связать с пропавшим братом Данилы.

Тем не менее Данило верил, что найдет его, так же как и брат в свое время нашел Данилу в приюте для детей-сирот войны, в Ясенаке. Когда Данило подрос, он сначала занялся расспросами, а затем проследовал теми путями, по которым, судя по рассказам, ходил когда-то и Петр.

Но годы шли, а о Петре не было ни слуха ни духа. Напрасно Данило штудировал все доступные списки арестованных, обвиненных, осужденных из мест заключения в Югославии и в Европе. Напрасно обходил кладбища и морги. Напрасно искал в лагерях для беженцев и эмигрантов. Пройдя один круг, начинал другой. Обращался в Красный Крест и организации, стремившиеся хоть как-то смягчить последствия войны и располагавшие списками покойных и пропавших без вести. Но брата он нигде не находил, хотя продолжал верить, что человечек не может просто исчезнуть. Все, живые и мертвые, где-то существуют, все они в каких-то списках, просто нужно иметь терпение. Однако в истории с Петром терпение не помогало, Петра не было ни среди живых, ни среди мертвых.

«Не там ты искал!» – укоризненно сказал он самому себе и решил отправиться на Голый остров любой ценой, хоть верхом на черте.

Но прошло еще много времени, прежде чем его нога ступила на каменистый берег Голого острова, многое должно было измениться, должен был измениться и он сам, прежде чем, подстегиваемый желанием найти исчезнувшего брата, он оказался в месте, название которого лагерники не имели храбрости даже произнести. Да, действительно, на Голом был когда-то некий Петр Черногорец, о храбрости и страданиях которого слагались легенды. Но тот Петр не мог быть Петром, которого он искал. Его происхождение и полное имя были известны, известно было и в какую яму его бросили, а потом закопали.

Петр по-прежнему оставался для Данилы исчезнувшим.

Под резкими ледяными порывами ветра с Велебита Данило Арацки с трудом собрался с силами, чтобы рассмотреть окружавшую его каменную пустыню. Всюду, куда достигал взгляд, из утробы земли торчали камни, напоминавшие змеиные зубы, на них то тут, то там росли кустики острой сухой травы, в кустах шуршали птицы, между камнями сновали ящерицы. Ни звука человеческого голоса. Только грохот волн о скалистый берег и звук, похожий на стон.

9

Сабры – евреи, родившиеся на территории Израиля.