Страница 36 из 51
Когда я перешел жить в Эрмитаж, допросы происходили в Итальянской большой зале, у печки, которая к стороне театра. Единообразие сих допросов особенного ничего не представляло: те же признания, те же обстоятельства, более или менее полные».
Конечно, император просто физически не смог бы лично заниматься расследованием. Хотя он беседовал как с основными фигурантами, так и с людьми, к которым ранее хорошо относился. Николай I не пытался сам докопаться до корней заговора. Он хотел понять логику этих людей, мотивы их поступков. А в некоторых случаях – явно пытался «поговорить по-человечески». Однако сначала эти его попытки успеха не имели.
«Орлов жил в отставке в Москве. С большим умом, благородной наружностию, он имел привлекательный дар слова. Быв флигель-адъютантом при покойном Императоре, он им назначен был при сдаче Парижа для переговоров. Пользуясь долго особенным благорасположением покойного Государя, он принадлежал к числу тех людей, которых счастие избаловало, у которых глупая надменность затмевала ум, считав, что они рождены для преобразования России. Орлову менее всех должно было забыть, чем он был обязан своему Государю, но самолюбие заглушило в нем и тень благодарности и благородства чувств. Завлеченный самолюбием, он с непостижимым легкомыслием согласился быть и сделался главой заговора, хотя вначале не столь преступного, как впоследствии. Когда же первоначальная цель общества начала исчезать и обратилась уже в совершенный замысел на все священное и цареубийство, Орлов объявил, что перестает быть членом общества, и, видимо, им более не был, хотя не прекращал связей и знакомства с бывшими соумышленниками и постоянно следил и знал, что делалось у них. В Москве, женатый на дочери генерала Раевского, который одно время был начальником штаба, Орлов жил в обществе как человек, привлекательный своим умом, нахальный и большой говорун. Когда пришло в Москву повеление к военному генерал-губернатору князю Голицыну об арестовании и присылке его в Петербург, никто верить не мог, чтобы он был причастен к открывшимся злодействам. Сам он, полагаясь на свой ум и в особенности увлеченный своим самонадеянием, полагал, что ему стоит сказать лишь слово, чтоб снять с себя и тень участия в деле.
Таким он явился. Быв с ним очень знаком, я его принял как старого товарища и сказал ему, посадив с собой, что мне очень больно видеть его у себя без шпаги, что, однако, участие его в заговоре нам вполне уже известно и вынудило его призвать к допросу, но не с тем, чтоб слепо верить уликам на него, но с душевным желанием, чтоб мог он вполне оправдаться; что других я допрашивал, его же прошу как благородного человека, старого флигель-адъютанта покойного Императора сказать мне откровенно, что знает.
Он слушал меня с язвительной улыбкой, как бы насмехаясь надо мной, и отвечал, что ничего не знает, ибо никакого заговора не знал, не слышал и потому к нему принадлежать не мог; но что ежели б и знал про него, то над ним бы смеялся как над глупостию. Все это было сказано с насмешливым тоном и выражением человека, слишком высоко стоящего, чтоб иначе отвечать, как из снисхождения.
Дав ему договорить, я сказал ему, что он, по-видимому, странно ошибается насчет нашего обоюдного положения, что не он снисходит отвечать мне, а я снисхожу к нему, обращаясь не как с преступником, а как со старым товарищем, и кончил сими словами:
– Прошу вас, Михаил Федорович, не заставьте меня изменить моего с вами обращения; отвечайте моему к вам доверию искренностию.
Тут он рассмеялся еще язвительнее и сказал мне:
– Разве общество под названием «Арзамас» хотите вы узнать?
Я отвечал ему весьма хладнокровно:
– До сих пор с вами говорил старый товарищ, теперь вам приказывает ваш Государь; отвечайте прямо, что вам известно.
Он прежним тоном повторил:
– Я уже сказал, что ничего не знаю и нечего мне рассказывать.
Тогда я встал и сказал генералу Левашову:
– Вы слышали? Принимайтесь же за ваше дело, – и, обратясь к Орлову: – а между нами все кончено.
С сим я ушел и более никогда его не видал».
2. Следствие ведет великий князь
Непосредственно расследованием занимался «Высочайше утвержденный тайный комитет для изыскания соучастников злоумышленного общества». Его председателем был военный министр А. И. Татищев. И кроме него – еще десять человек[22]. В том числе – великий князь Михаил Павлович.
Работа им предстояла долгая и противная. Впоследствии декабристы запустили в обиход благородную версию, согласно которой они честно признавались только в своих собственных подвигах, а товарищей не выдавали. На деле же все обстояло «с точностью до наоборот». Почти все, кто не был взят с оружием в руках и не явился сам, вели себя примерно так же, как князь Сергей Трубецкой. Сначала пытались оправдаться. Когда же видели, что отпираться бесполезно, то на следователей начинали изливаться такие потоки информации, что те записывать не успевали. Забавно, кстати, что многие печальники о счастье русского народа требовали вести допрос на французском языке!
Все их показания о своей роли в заговоре сводились в основном к знаменитой фразе: «не виноватая я!» А потом они со спокойной душой сдавали всех, кого знали. Тех, в чьем участии в заговоре декабристы были не уверены, сдавали тоже. Именно так вляпался в это дело Александр Сергеевич Грибоедов. Вожди – Оболенский, Трубецкой и Рылеев – заявили, что он входил в Северное общество. Сам писатель это решительно отрицал и скорее всего не лгал. Иначе бы историки нашли хоть какие-нибудь следы его участия: очень уж хотелось пристегнуть к декабристам и Грибоедова. Главный советский специалист по декабристам, академик М. В. Нечкина, выпустила книгу «Грибоедов и декабристы». На четырехстах страницах она тщетно пытается отыскать хоть одно реальное свидетельство о принадлежности писателя к тайным обществам. Но… На нет и суда нет. Вот и Следственная комиссия его оправдала, а в качестве компенсации морального ущерба Николай I велел вне очереди присвоить Грибоедову следующий чин и выдать премию в размере годового оклада. Кто спорит, писатель по образу мыслей был близок к декабристам и общался с ними. Но ему хватило ума не лезть в это дерьмо слишком глубоко.
Но это только один пример. Таких случайных людей оказалось немало. Именно потому, что подследственные называли всех без разбору – в том числе знакомых, приятелей и собутыльников. А ведь все это надо было проверить. Так что объем работы у Следственной комиссии рос, как снежный ком.
Стоит сказать несколько слов о методах работы комитета. Строго говоря, никаких особенных следственных действий не предпринималось. Допросы, очные ставки и изучение изъятых бумаг – вот, собственно, и все. Не было, допустим, попыток прошерстить свидетелей. Отработать связи. Не просмотреть, а всерьез проанализировать изъятые бумаги. Это азы следственной работы, известные еще древнеримским «ментам». Но факт есть факт: следствие велось очень поверхностно, потому-то многие тайны и связи декабристского движения так и остались в темноте. Что, кстати, позволило Михаилу Лунину «во глубине сибирских руд» злорадствовать: мол, копали вы, копали, а до многого так и не добрались… И уж точно – никому из подозреваемых не «шили дел».
В мемуарах декабристов значительное место отведено описаниям того, как их мучили звери-следователи. Все это рассказывается подробно, со слезами и соплями. Впоследствии весь этот скулеж был добросовестно переписан многочисленными историками. Вообще, своеобразная штука – психология таких вот революционеров. Они задумывали государственный переворот, обманом послали солдат под пули, покушались на территориальную целостность страны… но почему-то думали, что их за это слегка пожурят. Так, Следственная комиссия у А. Муравьева, барона Штейнгеля и многих других именуется «инквизицией». А почему? Когда арестованных водили на допросы, им на время пути закрывали лица. Черт его знает зачем – какие-то отголоски средневековой романтики. Часто допросы проводились ночью. Непорядок, конечно. В сегодняшней России, к примеру, это запрещено. Но, с другой стороны, – они сами были виноваты: столько людей насдавали, что разобраться с ними никакого дня не хватало. Ну и, конечно же, «иезуитские методы дознания». Без смеха читать возмущенные описания этих самых методов невозможно. Неудачливых заговорщиков возмущало, что с ними играют «нечестно». Задают неожиданные вопросы. Переспрашивают. Ведут длительные допросы с рваным ритмом[23]. Играют в «доброго и злого следователя». Лгут: «все уже сознались». Обычные следовательские приемы.
22
Генерал-губернатор Санкт-Петербурга П. В. Голенищев-Кутузов; генерал-адъютанты В. В. Левашов, А. Н. Потапов и А. X. Бенкендорф; бывший министр духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицын, великий князь Михаил Павлович. Управляющим делами был А. Д. Боровиков. 2 января (для укрепления кадров) туда вошли генерал-адъютанты А. И. Чернышев, И. И. Дибич и В. Ф. Адлерберг. 26 мая 1826 года комитет был переименован в Следственную комиссию.
23
Стандартный прием. Идет непрерывная череда допросов, потом следует перерыв – и все снова.