Дартселлер

Вступительные слова Мелы были написаны с целью убедить публику, что увидеть в главной роли Торнье вместо Пелтье – большая удача. Но в речи не было ни намека на то, что играть будет человек из плоти и крови. Отсутствовали также определения типа «кукла» или «манекен». Публике предоставили предполагать все что угодно, ничем, однако, не поддерживая ее предположений. Речь была короткой. После нескольких сплетен из истории самой первой премьеры, что была восемьдесят лет назад, Мела закончила:

– А теперь, дорогие друзья, мы представляем вам «Анархию» Прушева.

Она с улыбкой поклонилась, грациозно упорхнула за занавес и там разрыдалась. Торжественная музыка известила о начале первого акта. За кулисами она заметила Торнье и сдержала рыдания, закусив губу. Занавес начал подниматься. Она подбежала к нему на несколько шагов, остановилась и посмотрела на него.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – прошептала она.

– Я… – ледяная улыбка вдруг сошла с его лица. Это была его первая маленькая победа над Мелой, терзаемой кошмарами Мелой, купившей себе безопасность ценой чего-то более важного и все еще, как сейчас, доплачивающей за нее в рассрочку. Мелой, которую он когда-то любил. Его маленький триумф был – теперь он это видел – не того сорта, чтобы его можно было смаковать. Она хотела продолжить, но он остановил ее.

– Мне жаль, Мела, – хрипло сказал он.

– При чем здесь ты?..

Тут она ошибалась. Она, конечно, не знала, что он сделал; не знала, что он подменил пленки, чтобы стоять на сцене рядом с кукольным подобием Мелы, которая перестала для него существовать десять лет назад. И сейчас она была вынуждена терпеть его насмешку над карикатурой прошлого.

– Мне жаль, – прошептал он еще раз.

Она тряхнула головой, вырвалась и скрылась в дверях. Предыдущая встреча с ней расстроила его, и он едва не отступился от своего плана. Возможно, горечь помешала ему увидеть истину: ее резкость не имела ничего общего с заносчивостью и снобизмом; это была смесь отчаяния и страха. В здании, которое и без того было наполнено воспоминаниями, перед нею внезапно возник старый призрак в грязном комбинезоне. Призрак, чье лицо она, вероятно, старалась забыть. Возможно, он был символом ее вины перед собой. Он знал, что производит на других актеров именно такое действие. Счастливчики актеры, получавшие большие гонорары от Смитфилда, имели обыкновение поспешно отворачиваться, едва завидев его с ведром и щеткой. Когда такое случалось, он испытывал удовольствие, воображая, что они думают: «Торнье не продался, Торнье не пошел на компромисс». И как же они его за это ненавидели! Но чтобы и Мела ненавидела его… Этого он не хотел. Кто-то толкнул его в бок.

– Твоя очередь, Торни, твой выход!

Он очнулся. Фириа держал его за руку и подталкивал вперед. Он собрался с духом, сбросил оцепенение как пальто и уже Андреевым вышел на сцену.

Первую сцену он полностью смазал. Он понял это задолго до конца по лицам зрителей. Он пропустил две реплики и несколько раз воспользовался суфлерскими подсказками Рика. Он играл словно в путах и хорошо это чувствовал.

– Ты в норме, Торни, все в порядке, – сказала Жадэ, не решаясь во время представления говорить ему что-то другое. На репетиции актера можно ругать как угодно, у него достаточно времени впереди, чтобы успокоиться. Но те же самые слова во время представления выбьют его из колеи, и он провалит спектакль.

– Ты только не нервничай. Все идет прекрасно! – Но за ее бодрящей улыбкой он заметил беспокойство.

Он прислонился к стене, уставился в пол и обругал себя: «Ты, ни к черту не годный жалкий актеришка, помешанная на театре поломойка, ты…»

– Внимание, Торни, твоя реплика!

И он снова был на сцене, снова, запинаясь, произносил свои фразы, избегая смотреть в сторону зала и безуспешно пытаясь подавить нарастающее предчувствие провала.

Мела ждала его после второго выхода. Со сцены он вышел бледный и дрожащий, воротник был пропитан потом. Он прислонился к стене, закурил сигарету и угрюмо посмотрел на нее. Она молчала. Затем взяла его руку в свои ладони, сжала ее и склонила голову к его плечу. Словно оцепенев, он смотрел на нее. Она больше не чувствовала себя задетой – она увидела, как он там выставлял себя на посмешище. Напротив, теперь она жалела его. Он стоял оглушенный, испытывая отвращение к самому себе. Это было невыносимо.

– Мела, я лучше это тебе скажу: Жадэ меня не…

– Ничего не говори сейчас, Торни. Просто делай то, что в твоих силах. – Она взглянула на него. – Ты ведь постараешься?

Это его удивило. Ей-то какое дело?

– Разве для тебя не лучше, если я провалю роль? Она энергично помотала головой, затем опустила глаза.

– Может быть, какая-то часть меня охотно бы посмотрела на это, Торни. Та моя часть, что жаждет мести. Я должна верить в этот автоматизированный театр. И я верю в него. Но я не хочу, чтобы ты провалился. Ты не знаешь, что для меня значит видеть тебя там, среди этих… этих… – Она подняла голову. – Это как злая насмешка, Торни. Твое место не там. Но пока ты на сцене, тебе нельзя сдаваться. Постарайся, ладно?

– Да, конечно.

– Это опасно. Я имею в виду, если зрители заметят, что ты не кукла… – Она отвернулась.

– И что тогда?

– Тогда они начнут хохотать, и своим смехом сгонят тебя со сцены.

Такая мысль не приходила ему в голову, но она подтверждала все его недобрые предчувствия.

– Больше я ничего не скажу, Торни. Это все, о чем я беспокоилась. Мне безразлично, хорошо ты сыграешь роль или плохо, лишь бы люди не заметили, кто ты и что ты. Я не хочу, чтобы тебя подняли на смех. Ты и так уже достаточно натерпелся.

Он покачал головой. Этого не могло быть.

– Другие актеры тоже играют с роботами, – запротестовал он. – На небольших сценах, но все-таки…

– Ты хоть раз видел подобную постановку?

– Нет.

– А я видела. Публика заранее знает, какие роли играют люди, поэтому им это не кажется ни странным, ни смешным. Послушай меня, Торни, играй хорошо, но не пытайся сыграть лучше, чем это делает кукла.

Он ощутил прежнюю горечь. И это все, о чем она беспокоится? Она надеется, что он станет подражать куклам, машинам, и не более того?

Она увидела, что он огорчился, и снова взяла его за руку.

– Торни, не сердись на меня за то, что я говорю это тебе. Я хотела бы, чтобы ты понял что здесь нужно, а что нет. Я надеюсь, что ты разберешься. Где-то внутри ты боишься, что они примут тебя не за того, кто ты есть на самом деле, а это делает твою игру не такой, как у кукол. Ты бы лучше боялся того, что тебя могут узнать, Торни.

Он смотрел в ее глаза и помалу осознавал, что она еще оставалась той самой женщиной, которую он знал и любил. Она хотела уберечь его от провала, но почему?

– Мела…

– Да?

– Боюсь, у меня ничего не получится. Почти гневно она тряхнула головой.

– Торни, ты живешь в прошлом, а я нет. Может быть, то, что происходит сейчас, мне тоже не очень нравится, но я живу здесь, в этом времени. Я не смогу вернуть прошлое, даже если захочу. Впрочем, и десять лет назад мы жили не в своем времени. Мы жили в магически-мифическом чудесном будущем. Мы жили радужными мечтами, но будущее оказалось другим. Я не хочу жить в воздушном замке. Я хочу душевного спокойствия, пусть даже за него приходится платить.

– Как глупо, что мы встретились именно сегодня, – тихо сказал он.

– Ах, Торни, я имела в виду не то, что ты подумал. Я не стала бы так говорить, если бы эти мечты и планы ничего для меня не значили.

– Я хотел бы, чтобы ты была со мной там, – сказал он с усилием. – Без кукол и без «маэстро». Я знаю, как бы тогда было.

– Прекрати, Торни! Пожалуйста! – Она повернулась, чтобы уйти. – Мы увидимся после спектакля. Но я не хочу, чтобы ты так говорил.

– По-другому я не умею.

– Хорошо. Пока, Торни. Удачи тебе.

Первый акт полностью провалился. Фириа, Ферн и Рик совещались, сидя в плотном сигаретном дыму. Торнье слышал возбужденные голоса, но не мог понять ни слова. Жадэ позвала рабочего сцены, поговорила с ним и куда-то отправила. Рабочий вскоре вернулся, нашел среди спорящих Мелу и что-то ей сказал, показывая на совещавшихся. Торнье видел, как она ушла, и прошел за кулису. Стараясь ни о чем не думать, он взял сценарий и пробежал глазами первые попавшиеся строчки. Кто-то дернул его за рукав.