Здесь и сейчас

– Гюнтер, эпоха книг, как это ни печально, подходит к концу, – гнула я свою линию, размахивая перед носом початой бутылкой пива. – Еще немного, и их полностью вытеснит Интернет.

– Меня не вытеснит, – упрямо возразил Гюнтер. Он, когда выпьет, становится чрезвычайно упрям. Впрочем, когда не пьет, тоже. – Я не просиживаю в Интернете сутки напролет, как современная молодежь. И тебе бы, Таня, надо следить, чтобы сын поменьше проводил времени за компьютером. Побольше бы читал книги.

Это самая что ни на есть напраслина. Оливер, в отличие от многих современных детей, любит читать книги, самые обыкновенные, не электронные. И комната его похожа на библиотеку, завалена художественной литературой, большей частью из нашего магазина. Слава тебе господи, что мне не приходится разоряться на печатную продукцию для сына, ему достаточно зайти к Гюнтеру и сообщить, что он взял очередной том. Я не вмешиваюсь, у них собственный уговор на эту тему.

– Я не верю, Таня, что книжная эра закончится, что бы там ни проповедовали адепты вашего Интернета. Книгопечатание возникло в Европе в пятнадцатом веке, и первые книжные магазины появились в незапамятные веремна. Неужели ты считаешь, что все это, существовавшее веками, может разрушить Интернет, которому от силы лет двадцать? Мы, немцы, нация Гейне и Шиллера, а не нация Интернета. Всю нечисть придумали американцы, американцы и русские. – Гюнтер отхлебнул из своей бутылки, посмотрел на мир на просвет, через бутылочное стекло. – А впрочем, на мой век хватит, а дальше живите как знаете. Ты, Таня, всегда можешь вернуться в банк.

Он часто это подчеркивает, напоминает мне, что я ничем не связана. Он понимает, что в банке я могла бы сделать неплохую карьеру, и платили бы мне там гораздо больше. Он напоминает мне об этом все годы, что я живу здесь. Я бы ушла в банк, но в прежние годы мне казалось, что Оливер еще слишком мал, чтобы находиться дома одному после школы. Хорошая няня стоит денег, а Гюнтер всегда позволяет Оли болтаться в магазине. Можно сказать, что Оли вырос в нашем магазине. А теперь, когда Оли достаточно подрос, об уходе в банк и думать несерьезно, ни один банк не потерпит моих проблем. Проблем и опозданий.

Все началось прошлым летом, когда мы с Оли поехали в соседний городок на ярмарку. Там был передвижной луна-парк, и Оливер уговорил меня прокатиться на карусели. Было холодно, мне не хотелось кататься, да и старая карусель не внушала доверия, но сын очень просил, и я уступила. Мы уже покатались, и карусель начала сбавлять скорость, когда у моего сиденья лопнула цепь, и я с высоты упала головой на камни. Я даже ничего себе не сломала. Говорили, что если бы я упала на полном ходу, то последствия были бы много хуже. Не знаю, что могло бы быть хуже, но в коме я находилась четыре месяца. Вот так, покаталась мама на карусели. Не какая-нибудь банальная автомобильная катастрофа, не глобальный террористический акт, а веселая прогулка. Мне уже надоело смотреть на недоуменные лица медперсонала и знакомых, когда на вопрос «Что с вами произошло?» я смиренно отвечаю: «Я упала с карусели». С тем же выражением лица они бы отреагировали на мое заявление, что я упала с луны.

Оказалось, что луна-парк принадлежал какой-то семье турецких эмигрантов, и никаких разрешений на работу у них не было. Турок арестовали, но выяснилось, что луна-парк давно заложен, так что выплачивать мне никто из них ничего не собирался, а по страховке вышла не очень большая сумма.

Оливер был вне себя от горя, ведь это он уговорил меня кататься. Он так винил себя, что пришлось водить его к психотерапевту. Водил его Юрген, я лежала в коме. Надо отдать должное моему бывшему мужу, который оставил новую семью и сразу же приехал в Бремерхафен. Он целый месяц провел с сыном, который остался совершенно один. Каждый день Юрген безропотно вез Оливера в больницу, где сын просто брал меня за руку и разговаривал со мной. Он рассказывал мне все новости, все местные сплетни, в надежде, что это поможет мне очнуться. Я ничего этого не слышала, но каким-то оставшимся инстинктом понимала, что очень нужна сыну, это и помогло выкарабкаться. За этот месяц Юрген и Оливер сильно сблизились, чему я очень рада: после развода наш сын неохотно общался с отцом. Кроме Юргена заботу обо мне и Оли взяли на себя Гюнтер с Вейлой. Вейла нашла какого-то китайского целителя, который приходил в больницу, ставил мне иголки в голову и варил для меня какие-то травы. Этот отвар Вейла по каплям капала мне в рот. Не знаю, что именно мне помогло, но после четырех месяцев бездвижного лежания я пришла в себя.

Восстановилась я довольно быстро, если не считать того, что еще месяц не могла вспомнить многих из окружающих. Тогда китаец стал варить другие травы, которые я пила уже самостоятельно. И постепенно память вернулась. А самое главное, я вспомнила своего сына, и мысль о том, что своей болезнью я приношу ему страдания, заставила меня взять себя в руки и начать жить прежней жизнью.

Я быстро окунулась в проблемы. Оказалось, что лечение нетрадиционными методами не входит в перечень, разрешенный моей больничной кассой, поэтому китайцу пришлось платить из собственного кармана. Недешевый оказался китаец. И психотерапевт для Оли тоже влетел мне в копеечку. Психотерапевта сыну мог бы оплатить Юрген, но и у него были непростые времена, кризис здорово потрепал его бизнес. Он только пообещал возместить мне часть расходов потом, когда его пошатнувшееся экономическое положение выправится. Надо же, налоги на здравоохранение повысили, в больничную кассу я теперь плачу больше, а как дошло до дела, так мои сбережения довольно быстро испарились на лечение, и теперь я вынуждена каждый раз, собираясь купить что-то крупное, считать деньги.

Но и это еще полбеды. Самое неприятное заключалось в снах, тех самых снах, что начали сниться мне после травмы. Навязчивых и однообразных, цветных, наполненных ощущением удивительной реальности и нереальных одновременно. В этих снах я регулярно оказывалась в одном и том же времени и месте, передо мной всплывали одни и те же лица незнакомых мне людей, меня окружала какая-то диковинная действительность. Я просыпалась, сохранив в памяти эти лица и предметы, хотя прежде почти никогда не запоминала снов. Единственный навязчивый кошмар, прежде посещавший меня по ночам, что я еду голая в муниципальном автобусе и стою босыми ногами на грязном полу, не шел по красочности ни в какое сравнение с тем, что я переживала сейчас. Я могла со стопроцентной уверенностью сказать, что ничто из приснившегося не встречалось, не происходило со мной в реальной жизни. Откуда рождались в моей сонной голове образы, было мне абсолютно непонятно.

Нетрадиционный лекарь, китаец Мин Ли, только радушно предлагал новые травяные отвары, понимающе кивал головой и на не слишком хорошем немецком объяснял, что «это холосо, это так бывать, твой голова учится жить, ты помнить своим голова». Можно подумать, что раньше, до болезни, я думала и помнила исключительно другим местом. Традиционные немецкие нейрохирурги и невропатологи ничего не могли объяснить, потому что результаты анализов и исследований были хорошими, ссылались на то, что в деле замешана восточная медицина, последствия которой непредсказуемы. Спасибо им всем хотя бы за то, что каждый, как мог, уверял меня в моем полном психическом здоровье. А сны? Что сны, предмет темный и по части традиционной, консервативной медицины не проходящий.

Со временем мне надоело ходить по врачам, признаваясь в собственной ненормальности, и я решила жить дальше, примирившись с неизбежным. Получалось у меня, как видно, плохо, потому что я стала чувствовать себя рассеянной невротичкой и измученной распустехой. Больше меня страдал от этого Оли, до конца, кажется, не изживший в душе чувства вины.

– Таня, – задумчиво обратился ко мне Гюнтер, – наши сны – это сокровищница знания и опыта, однако их часто недооценивают как средство познания действительности.

Надо же, поглощенная воспоминаниями, я не заметила, что Гюнтер сменил тему.