Здесь и сейчас

– Что «это»? Фрау Таня, вы определенно не те книги читаете. Синдром такой действительно существует, но в данное время к вам он не имеет отношения.

– Спасибо, успокоили. – Я печально усмехнулась. – Но все равно не легче. Я же понимаю, что становлюсь плохой матерью, плохим сотрудником. Я невнимательна, забывчива и все время хочу спать, даже если ничего не снится. Я каждый вечер отправляюсь в постель как на каторгу, а утром не могу встать. Раньше я всегда готовила Оливеру завтрак, а теперь он не дожидается меня и завтракает сам. Он смотрит на меня с жалостью, это невыносимо!

– А что вы видите во сне?

– Сама не знаю. – Я пожала плечами. – Очень реальные картины, но какие-то бессвязные, отрывочные. Я совершаю некие действия, часто странные, не понимая их значения, не видя смысла. Я вижу лица незнакомых мне людей, часто эти люди приходят ко мне вновь и вновь. Они меня знают, а я их нет. То есть там, во сне, я с ними общаюсь, как со знакомыми, а наутро не могу ничего понять. Мне кажется, если бы я знала, кто они и зачем я это делаю, то мне было бы легче. Курт, почему говорят, что сон дается человеку для того, чтобы мозг отдыхал от впечатлений? Это же не так! Все наоборот, это день дается мне для отдыха от впечатлений! Но я не могу днем требовать от окружающих, чтобы меня оставили в покое, я работать должна. Я должна обеспечивать себя и сына, потому что мой бывший муж сейчас испытывает кризис в бизнесе и не может достаточно помогать. Мне еще повезло, что на работе пытаются входить в мое положение, но так не может продолжаться вечно.

– А что вам снилось сегодня?

– Сегодня? Сегодня ничего, а вчера – могу рассказать…

Вчера мне снилось, что я девочка-подросток, совсем немного старше Оливера и Агнет. Я дома и собираюсь на какое-то торжественное мероприятие. Я самостоятельно глажу батистовую блузку с оборками, сероватую от времени. Долго глажу, потому что оборки никак не хотят ложиться ровно, а старый утюг со сломанным регулятором все время норовит перегреться и оставить на ткани желтое пятно. Вместо гладильной доски у меня сложенное вчетверо байковое одеяло невообразимого цвета разбавленного клубничного киселя. Одеяло елозит по вытертой клеенке с обтерханными углами, клеенка елозит по колченогому столу, батистовая блузка прилипает к подошве утюга, но я упорна и старательна. Я чувствую запах батиста, горячего от утюга, запах пригоревшей пищи – кто-то готовит у меня за спиной, слышу шум льющейся из крана воды. Наконец блузка поглажена, я аккуратно развешиваю ее на спинке старинного венского стула и принимаюсь за глажение сарафана. Сарафан еще хуже блузки, формой и цветом похож на мешок для строительного мусора, не слишком аккуратно сшит вручную, но меня это нисколько не останавливает. Может быть, я сшила этот сарафан, иначе с чего бы он был мне так дорог? Исключено, у меня дома даже швейной машины нет. После сарафана наступает черед темно-зеленых атласных лент. И умом я понимаю сквозь сон, что изо всех своих детских сил готовлюсь к чему-то праздничному, но с праздником абсолютно не вяжется подготовленный костюм. А может быть, я спешу на маскарад, где буду изображать бедную девочку из сказки Андерсена, которая замерзает на улице в сочельник? Очень странный выбор персонажа для детского праздника.

Появляется мальчик моего возраста, крепкий и круглоголовый, с короткострижеными темными волосами. Он уже готов к празднику, на нем белая рубашка, темные классические брюки и на шее тонкий черный галстучек. Может быть, мы с ним идем на похороны? Тогда откуда во мне ощущение приподнятости, предвкушения торжественности момента?

Мальчик незаметно толкает меня острым и сильным локтем в бок, так больно, что я чуть было не выпускаю из рук утюга, и он не падает на пол. Мальчик цепляет на улыбчивое лицо выражение шкодливой серьезности, выставляет вперед левую руку, словно держит скрипку, правой рукой делает жест, означающий владение воображаемым смычком.

– Ну что, пойдем, поспим?

И я соображаю, что мы собираемся на концерт классической музыки. Перед нами весь вечер будут пиликать на скрипках, дудеть в слюнявые трубы, оглушительно бить в барабаны. Боже, откуда же во мне столько энтузиазма? Нас с мужем однажды угораздило попасть на концерт Мюнхенского филармонического оркестра, до сих пор помню. Юрген заснул под убаюкивающую музыку почти сразу, я же мужественно боролась со сном и Юргеном, которого время от времени подталкивала в бок. По идее, я должна бы рассмеяться в ответ на тонкое замечание мальчишки, я полностью с ним согласна, но отчего-то девочка во мне оскорбилась. Она презрительно надула губы и одарила мальчишку снисходительным взглядом, словно недоумка.

– Вот такой сон. Никаких ответов, одни вопросы. Почему мама не могла мне купить действительно праздничное платье? Почему папа не починил утюг? Что это был за мальчик, у меня же нет брата? И откуда во мне вдруг проснулась такая любовь к симфонической музыке? Я же помню, как дальше, в моем сне льется мелодия, удивительно красивая и тонкая, проникает внутрь меня, пронизывает насквозь. В моей голове играют миллионы скрипок, они звучат волшебно, хоть я определенно не люблю классической музыки.

– А вы не пробовали обратиться к сомнологу?

– К кому? А, знаю, так называют специалистов по снам. Я даже могу назвать одного – Роберт Мосс, американец. Я читала его статью. Так где Роберт Мосс, а где я! А на земле Бремен я не знаю ни одного подобного специалиста.

– Если хотите, я мог бы вам помочь найти. В Берлине или во Франкфурте, например.

– Нет, не хочу. – Я только печально усмехнулась. – Сомнологи не оплачиваются из больничной кассы, а прием у подобных специалистов стоит немалых денег плюс стоимость проезда. Мне надоело тратить деньги безрезультатно. Да их и нет почти, свободных денег.

– Простите, я забыл. Оливер говорил мне об этом. Его условием было, чтобы не тратить много денег.

– Вот видите, какой у меня замечательный сын, все понимает! – Я откровенно всхлипнула. – Я заставляю его рано повзрослеть?

– Это неплохо, когда ребенок ориентируется в финансовых возможностях взрослых. А в остальном он обычный ребенок, все по возрасту, – поспешил успокоить меня Курт. Должно быть, как большинство мужчин, он не переносит женских слез. – Что ж, придется на первом этапе обходиться собственными силами.

Курт помедлил, словно в нерешительности.

– Фрау Таня, вы не будете возражать, если я попробую?

Я и не собиралась возражать, более того, я давно ждала, когда он это предложит.

– Я, конечно, не специалист уровня Роберта Мосса, но мог бы попробовать гипноз или нейролингвистическое программирование.

Таня, что бы ты ответила вчера на предположение, что можешь быть запрограммирована на что-либо юнцом-недоучкой? Совершенно верно, ты послала бы всех ко всем чертям.

– Пробуйте, что хотите, пожалуйста, если это может мне помочь, – решительно отозвалась я. – Хоть прямо сейчас.

– Ну… тогда идемте… – Курт был озадачен моей решительностью.

– Куда?

– Как куда? – удивился Курт, и из глаз его хлынула веселая волна. – Разумеется, в гараж. Маньяки часто тащат жертв в гаражи. Здесь недалеко, минут десять ходьбы.

– Гараж? Так близко? – Я растерялась, и веселая решимость съежилась внутри меня.

– Мы же раньше жили недалеко, я здесь провел детство и Агнет. Просто наши родители развелись. Папа уехал, я тоже, а мама не захотела больше тут жить. Она говорит, что должна начать новую жизнь на новом месте, и подыскала дом за несколько кварталов отсюда. Наш дом купила пожилая чета, а большой гараж оказался им не нужен, гараж остался за нами. Он и нам не нужен как гараж, но он так удобно расположен, стоит практически отдельно от дома. Раньше в нем хранили два катера, а теперь это большое пустое помещение, и окно имеется. Если привести его в порядок, подвести воду и отопление, то даже можно открыть там медицинский практис. И район престижный.