Страница 3 из 9
Мои ноздри наполнились запахом горячего масляного пара и кое-чем еще: острым медным запахом, который, раз унюхав, невозможно забыть. Я сразу же узнала его.
Запах крови.
Почти до самого мертвого локтя съехал рукав пальто – слишком длинного и слишком толстого для такого приятного дня.
3
«Роллс-ройс» медленно ехал следом за катафалком.
Хотя полустанок Букшоу находится примерно в миле от дома, я уже знала, что это печальное путешествие будет длиться целую вечность.
Аналитическая часть моего мозга стремилась сделать выводы из того, что я только что наблюдала на железнодорожной платформе: насильственной смерти незнакомца под колесами поезда.
Но более дикая, примитивная, первобытная сила не позволяла мне этого, подбрасывая оправдания, каждое из которых казалось довольно разумным.
Эти драгоценные часы принадлежат Харриет, твердила она. Ты не должна обкрадывать ее. Ты обязана посвятить это время памяти матери.
Харриет… Думай только о Харриет, Флавия. Это ее право.
Я позволила себе расслабиться на уютной коже сиденья и мысленно погрузилась в тот день на прошлой неделе в моей лаборатории…
Их утонувшие лица совсем не напоминали белые рыбьи брюшки, как можно было бы ожидать. Едва скрытые поверхностью воды, в кроваво-красном свете они на самом деле скорее напоминали цветом сгнившую розу.
Она до сих пор улыбается, несмотря на то, что случилось. У него поразительно мальчишеское выражение лица.
Под ними извиваются и глубоко погружаются в жидкость переплетенные, словно водоросли, черные ленты.
Я касаюсь поверхности – указательным пальцем пишу на воде их инициалы:
ХДЛ
Этот мужчина и эта женщина так тесно связаны, что эти три буквы подходят каждому из них: Харриет де Люс и Хэвиленду де Люсу.
Мои мать и отец.
Удивительно, что я наткнулась на эти изображения.
Чердак в Букшоу – это обширный надземный потусторонний мир, где хранятся ненужные вещи, мусор, отходы – печальные пыльные останки всех тех людей, которые веками жили и дышали в этом доме.
Например, на покрытом плесенью молитвенном стуле, на который когда-то водружалась преисполненная благочестия и напудренная Джорджина де Люс, дабы слушать робкие признания своих напуганных детей, лежали обломки импровизированного планера, на котором ее злосчастный внук Леопольд бросился с парапета в восточном крыле – и через несколько секунд разбился о твердую, как сталь, заледеневшую поверхность Висто, тем самым положив конец этой ветви семьи. Если внимательно присмотреться, на ветхих обтянутых льном крыльях планера можно заметить пятна окислившейся крови Леопольда.
В углу составлены один на другой, словно позвонки, фарфоровые ночные горшки, от которых до сих пор исходит едва заметная, но безошибочно угадываемая вонь, наполняя спертый воздух.
Столы, стулья и каминные полки заставлены позолоченными часами, покрытыми глазурью греческими вазами поразительного оранжевого и черного цветов и ненужными черными подставками под зонтики, и чучело газельей головы смотрит печальными глазами.
Именно на это сумрачное кладбище ненужной ерунды я инстинктивно убежала после шокирующего отцовского объявления на прошлой неделе.
Я унеслась на чердак и там, чтобы избавиться от мыслей, забилась в угол, твердя дурацкие детские стихи, которые мы время от времени вспоминаем в периоды сильного стресса, когда не знаем, что еще делать:
Черт возьми, я не собираюсь плакать! Совершенно точно нет!
Вместо аспидов и воров отвлекусь-ка я, повторяя яды:
Я было собралась переходить к В – винилхлориду, когда краем глаза заметила какое-то движение: будто что-то пробежало и тут же исчезло за украшенным гербом сервантом.
Мышь? Крыса?
Не стоило удивляться. Чердаки Букшоу, как я уже говорила, – это заброшенная свалка, где крыса будет чувствовать себя точно так же дома, как и я.
Медленно поднявшись на ноги, осторожно заглянула за сервант, но что бы это ни было, оно исчезло.
Я открыла одну из дверей этого чудовища и увидела их: два аккуратных черных чемоданчика, задвинутых в дальний угол шкафа, как будто кто-то не хотел, чтобы их нашли.
Я извлекла чемоданчики из мрака на скудный свет чердака.
Шагреневая кожа, сверкающие никелированные замки, у каждого чемоданчика свой ключ, который, к счастью, был привязан к ручкам обрывком обычной суровой нитки.
Я открыла первый чемоданчик и откинула крышку.
Металлическая поверхность и щупальца механического осьминога, сложенные в подходящие по размеру плюшевые отделения, сразу же дали мне понять, что передо мной кинопроектор.
Мистер Митчелл, владелец фотостудии в Букшоу, обладал похожим устройством, с помощью которого он иногда показывал в приходском зале Святого Танкреда одни и те же старые фильмы.
Его аппарат по размерам, конечно же, превосходил этот и был оборудован репродуктором.
Однажды во время особенно ужасного повторного просмотра фильма «Осы и их гнезда» я коротала время, сочиняя загадки, и одна из них показалась мне весьма остроумной:
«Почему палата общин похожа на кинопроектор? Потому что у них обоих есть спикер[3]!»
Я никак не могла дождаться завтрака, чтобы поделиться ею со всеми.
Но тогда были другие, более счастливые времена.
Я повозилась с замком и открыла второй чемоданчик.
Здесь хранился аналогичный аппарат меньших размеров, с рукояткой на боку и несколькими линзами, установленными во вращающемся выступе спереди.
Камера.
Я подняла эту штуку поближе к лицу и уставилась в видоискатель, медленно двигая камерой справа налево, как будто снимала кино.
– Букшоу, – вещала я, изображая из себя журналиста, – родовое поместье семьи де Люсов с незапамятных времен… дом разделенный… расколотый дом.
Внезапно я опустила камеру – и довольно быстро. Мне не понравилась моя выходка.
И тогда я впервые обратила внимание на измерительную шкалу на теле устройства. Игла индикатора показывала в диапазоне от нуля до пятидесяти футов, и она стояла почти, но не совсем, в конце шкалы.
В камере до сих пор сохранилась пленка – спустя все эти годы.
И если я хоть каплю в этом разбираюсь, примерно сорок пять футов пленки отснято.
Отснято, но не проявлено!
Мое сердце внезапно прыгнуло прямо в горло, пытаясь убежать.
Я чуть не подавилась.
Если моя догадка верна, эта пленка, эта камера вполне могут хранить скрытые изображения моей покойной матери, Харриет.
Через час, совершив необходимые приготовления, я находилась в химической лаборатории в покинутом восточном крыле Букшоу. Лаборатория была сооружена и оборудована на исходе викторианской эпохи отцом дяди Харриет Тарквином де Люсом для его сына, чье впечатляющее изгнание из Оксфорда даже сейчас, спустя полвека, обсуждается под этой дремлющей крышей лишь шепотом.
Это здесь, в этой солнечной комнате на втором этаже дядюшка Тар жил, работал и, в конце концов, умер, а его исследования декомпозиции пентоксида водорода первого порядка в итоге привели (по крайней мере, были такие намеки) к разрушениям шестилетней давности в Японии – в Хиросиме и Нагасаки.
Я набрела на это королевство покинутого роскошного стекла несколько лет назад, исследуя Букшоу в какой-то дождливый день, и сразу же объявила его своим. Изучая его записные книжки и повторяя опыты, описанные в шикарной библиотеке моего покойного дяди, я сумела вырасти в более чем компетентного химика.
2
Перевод с английского Михаила Савченко.
3
Непереводимая игра слов: по-английски speaker означает и спикера – председателя палаты парламента, и громкоговоритель. – Здесь и далее примеч. пер.