Страница 15 из 39
– У! Да ведь оно мне цветка краше…
Смотрит Андрей: уж везде светло, все небо озарилось… Слушает… Идет шум в соснах, ветер потеплел…
– Снега тронутся… – думает он.
А ветер шумит по скалам, да так, что у Андрея горло как‑то сжалось и в глазах слезы собрались…
Протягивает он руки к Волошину и кричит:
– Эх! Хозяйство ты мое милое… родное… неоцененное!..
Смотрит на Великое Озеро: за ним – другое… Диву дается… Оттаяло…
А в горах шум, грохот, гром… Летят вниз потоки с Волошина, поют звонко, как колокольчики…
– Воды у меня довольно… – говорит он…
Подходит к сосне, берет ветку в руки, щупает…
Ничего, выросла… Дал Бог урожай, что и говорить… Ветер тут гуляет, овевает, опахивает, – ну и растет все… Вот только бы снег прибрать в долинах, с весной все быстро пойдет. В горах уж местами снега совсем нет, смеются они солнышку, словно только что родились…
Куда ни взглянет Андрей: тут воды, там горы, сверкают озера, зеленеет трава, – взором охватить не может он всего своего хозяйства.
Все его тешит, все радует.
– Богат я, – говорит он. – Тут, в Пятиозерьи, у меня летось все хорошо сошло.
Потом повернул Андрей к Медной Горе. Спугнул коз.
Весело ему было видеть их, да неприятно, что они его боятся.
– Чорта вы съели нынче! – говорит он. – Ведь не лиходей я вам; чего же вы боитесь?
И грустно стало ему, что козы боятся его, хозяина.
– Как зайцы в капусте, – утешает он себя.
А над озерами занялся день и раззолотил вершины Липтовских гор.
Свет залил долину, рассвело вокруг, чудо, – радость!
– Эх! и играют же воды солнышку. Тепло им, тешатся, – думает Андрей.
Чудо! радость!
Повернулся он спиной к Медной Горе, смотрит на снега; вода играет, переливается, сверкает, как радуга, а ветер мчится по долине, распластал крылья, плавит снега…
А где они уже стаяли, там трава растет, зеленеет молоденькая, весенняя. А вода бежит по ней ручейками, словно стеклянная.
Молодой дух идет от долин, грудь распирает!
Андрей так и остался в своем хозяйстве.
Поздно вечером, когда полная луна взошла над скалами, она осветила ряды уже черных скал, без снега… А потом стала медленно освещать утонувшие в темноте страшные и пустые долины, застревая то тут, то там за скалами, – словно свет блуждал, потерявши дорогу…
Воды шумели в ночной тьме, мороз уж не сковывал их ночью. Помертвевшая за зиму пустыня наполнилась живым теплым воздухом… Казалось, будто что‑то растет в горах, не было уже застывшего спокойствие зимы, – шла весна…
Когда свет луны стал сплывать по белым уступам Медной Горы, он осветил вдруг голову и плечи Андрея, которые торчали в обвалившихся снегах.
Должно быть, сорвалась снежная лавина и на лету завалила его. Снег застрял в скалах, где стоял Андрей, и не потащил его вниз. Лавина засыпала его до плеч, так что он стоял в снегу, лицом к долинам. Он терял сознание, но то и дело открывал глаза и смотрел на луну. Теплый ветер гнал дождевые облака… Гудели весенние потоки…
Все он слышал. Не чувствовал боли, не чувствовал смерти, взглянул еще раз вокруг стеклянными глазами.
– Эх! весна идет… – шептал он. – Все, все будет зелено…
КРИСТКА
Было то в полдень, поздним сентябрем, когда Кристка повстречалась с Яськом.
Солнце так и разлилось по полям, холодное и чистое, в Татрах мороз засел голубовато‑белым ледяным инеем, и горы резко светились, как костельные стекла зимой. Над лесом стоит светлая мгла и дрожит так, словно звенит…
На полях – овес, в ряды сложенный, золотистый.
От молоденьких сосен кое‑где падают густые, огромные тени; от ольх и берез тени легче, светлее.
Где забор идет, жерди светятся на нем, как полированная сталь; где едет телега с хлебом, словно плывет от собственной тени; где вода бежит ручейком, там живые амчазы.
Тихо пролетают птицы.
По золотистым жнивьям пасется скот, коровы волочат за собой свои тени, а то вдруг остановятся в солнце и горят, словно медные. То корова замычит, то теленок, тут пастух запоет, там пастушка, под лесом дети огонь разводят, дым идет прямо кверху, серебристо‑лазурный, пламя лежит внизу яркой багряностью.
Шумят потоки внизу, за лугами, однозвучно, вечно.
Зеркальная тишина в воздухе, и солнце резко искрится на обледенелых, замерших Татрах, светлое, полное.
Кристке было тогда шестнадцать лет. Она пасла коров. Лежала она на дерновом холмике в поле, среди овсяного жнивья, завернулась в полосатый платок, красный с желтым, держала кнут в руке и махала им над головой, лежа на спине и спустив ноги, которые высунулись из‑под подвернувшейся юбки чуть не до колен.
Странно было как‑то у нее на сердце, словно ее что‑то за пазухой щекотало и грудь растирало. Трется она, трется спиной о дерн, двигается, поправляется, не может удобно улечься, словно ее что‑то подпирает и двигает ее плечи то вверх, то вниз.
И запела она во все горло. Вдруг что‑то загудело у нее над головой и послышался резкий мужской голос:
– Чего ты так поешь, девка?
Кристка не ответила, ей что‑то словно глаза ослепило. Стоит над ней парень, да такой, будто с самого солнца сошел. Блестит у него бляха на груди, блестит застежка у пояса, блестит чупага в руке и кружки, приделанные к топорику, блестит белая чуха[2] на плечах, блестят красные узоры на штанах, а из под черной шапки блестит румяное лицо, и глаза такие голубые, как цветки на росе.
Загляделась совсем Кристка; он это видит и улыбается:
– Что ты так глядишь на меня, а?
Кристка была бойкая девка; встрепенулась она от этого ослепленья.
– Испугал ты меня.
А он улыбается:
– Что же, урод я такой? – спрашивает он.
– Куда там! Загудел ты у меня над головой, вот я и испугалась.
Парень постоял минуту; Кристка, видно, ему понравилась. Она быстро глянула на него, прямо в глаза.
– Далеко идешь?
– Куда иду, туда иду… – а потом прибавил: – к Озерам… Там у меня есть овцы.
– А какое это перо у тебя? – говорит Кристка.
– Орлиное. Хочешь его?
– На что мне? Куда я его приколю? К платку?
– Сиди! – отвечал парень и провел рукой по ее груди.
– Ну‑ну, тише!..
Она оттолкнула его локтем, так что у него рука назад отлетела и дрожь прошла по телу, а особенно по спине.
– Да ты Христова невеста, что ль?
Он старался не показывать виду, но был смущен. Кристка почувствовала себя совсем смелой. Хотела сказать ему что‑нибудь такое, чтобы осмеять его, но, как взглянула на его румяное лицо под черной шляпой, на которой торчало длинное перо, переливавшее на ветру, так и не могла добыть из себя ни одного резкого слова. Он это заметил и снова улыбнулся:
– Можно подумать, что ты злая!
И сел с ней рядом на холмике.
– У меня есть время, – сказал он.
– Да ведь еще рано, – ответила Кристка, чувствуя, что тело у нее словно млеет.
– Что это ты пела, когда я сюда шел?
Кристка сама удивилась: она почувствовала вдруг, что ей стыдно, а этого с ней никогда еще не случалось.
– Да ведь ты слышал.
– Ну, так, как?
– Забыла!
– Как бы я тебе не напомнил!
– А как? – Кристка вспыхнула и отвела голову в сторону.
– Да вот так! – и парень схватил ее за полосатый платок и притянул к себе.
– Откуда ты? – спросила через минуту Кристка.
– Из Гроня.
– А какие овцы у тебя на Озерах?
И недоверие закралось в ее горскую голову.
– И, да я тебе только так сказал. Нет у меня там никаких овец! – сказал Ясек.
– А что?
– Я только пройду теми краями, по Лиловым.
– Куда?
– К Тиховерховью. Повидаться там кой с кем надо.
Глаза его хитро блеснули из‑под ресниц. Поглядела на него Кристка: два ножа за поясом и пистолет.
– Э! – подумала она. – Да это разбойник!..
И сразу какое‑то удивление и какой‑то восторг наполнили ей сердце.
– А когда будешь возвращаться?
– Да так через недельку, иль дней через пять. Тут будешь пасти?