Страница 20 из 73
– Да что солдаты, – с досадой проговорил Сидоров. – А офицеры как рассуждают? Вчера спрашиваю Незамая: «Почему не разрешили Арышеву провести боевые стрельбы?» «Не думал, – говорит, – что он будет жаловаться».
– Мне кажется, Незамай у нас не на своем месте, – сказал Дорохов. – Не берусь судить о его военной подготовке, но что касается морали, его отношения к людям, к служебному долгу, тут он не на уровне.
– Может быть, но нельзя не учитывать того, что человек участвовал в боях, имеет опыт и выполняет, что от него требуется. Вспомните хотя бы задержанного диверсанта.
– Но откуда у него такой консерватизм?
– Значит, мы плохо воспитываем, мало от него требуем.
– А как вы смотрите на Воронкова?
– Да, он подошел бы на эту должность, но начальник штаба думает взять его на штабную работу. Видимо, скоро будет приказ. А что касается благодушия, об этом нам с вами следует подумать.
Глава десятая
Обычно после обеда, вернувшись в землянку, офицеры отдавали дань мертвому часу. Но на этот раз никто не спал, все обсуждали грандиозное событие – провал немецкого наступления на Курской цуге.
– Теперь инициатива окончательно перешла в наши руки. Так что погоним до самого Берлина, – торжествовал Воронков.
– Эх, мне бы туда! – загорелся Быков. – Может, черкнуть генералу? Чем здесь сидеть да ждать. Правда, Анатолий Николаевич?
Но Арышев не поддержал его.
– Пиши, пиши, – подзуживал Воронков. – Может, сжалится дя‑ця и возьмет к себе бедного племянника. А то ему здесь невыносимо, как Ваньке Жукову.
Быков заерзал на топчане, недовольно проворчал:
– Не человек, а полынь горькая. С ним советуются, а он… Разговор оборвался – в землянку вошел Веселов.
– Добро пожаловать, Константин Сергеич! – Воронков иногда называл сержанта по имени и отчеству, как будущего педагога. – Что‑то редко заглядываете к нам.
Веселов сел у стола, причесал волосы.
– Некогда все, работаем и в казарме, и в клубе.
– Ну, теперь не уснешь, – позевывая, сказал Быков. – Как сойдутся эти преподобные учителя, водой их не разольешь, колом не расшибешь. Лучше скажи, почта была сегодня? – обратился он к Веселову.
– Конечно, была, – Костя извлек из кармана два конверта, подал Арышеву от матери и Воронкову от жены. – А вам, товарищ лейтенант, сегодня нет.
Быков вздохнул.
– Видать, заленилась моя Мариша, уж неделю не пишет. Последнее время Илья Васильевич часто получал письма от жены.
Казалось, не будет конца ее рассказам о тех ужасах, которые она пережила во время оккупации Донбасса. Сколько людей погибло на ее глазах! Кто от голода, кто от немецкой пули. Не уберегла она и свою дочурку, любимицу Ильи Васильевича.
– Не расстраивайтесь, товарищ лейтенант, все будет в свое время: и письма, и победа, – утешил Веселов. – Если уж до луны два солдатских перехода, как сказал суворовский солдат, то до Берлина осталось несколько бросков.
Быков, прервав воспоминания, резко заговорил:
– Эти броски потребуют от нас еще сотни тысяч жертв. А союзники все тянут с открытием второго фронта. Привыкли воевать на чужой шее и за чужой счет…
Веселов вспомнил о цели своего прихода. Пододвинув табурет к топчану Арышева, вполголоса заговорил:
– Вы знаете о том, что вас вызывает Незамай?
– Да, мне уже передали.
– Целобенок накапал на вас. Это же такая ехида!
– А может, по другому вопросу? Как ты знаешь?
– Только что разговаривал со мной Незамай. Расспрашивал, часто ли я бываю у вас, что делаю. Потом у Примочкина выспрашивал, как ему подбили глаз.
«Начинается», – подумал Анатолий. Он знал, что с Незамаем придется столкнуться. Но сейчас ему казалось, что всю воду мутит Целобенок, мстит за то, что лейтенант не отпустил Примочкина. Арышев надеялся убедить Незамая, что старшина не прав, много берет на себя. Его надо поставить на место.
Арышев пришел в казарму к подъему. Построив взвод, приказал Старкову вести людей на занятия, а сам поспешил в канцелярию.
Незамай сидел за столом, опершись подбородком на руку, в пальцах дымилась большая самокрутка. Взгляд его был обращен в раскрытый устав.
– По вашему приказанию лейтенант Арышев явился!
Незамай молчал. Выждав несколько секунд, он оторвался от устава, осмотрел лейтенанта колючими прищуренными глазами, зловеще заговорил:
– Ерунда получается, голубчик: командира роты не признаем, что хотим, то и делаем. Дослужились, дошли до ручки.
Незамаю хотелось проучить Арышева за его затею со стрельбой и самовольное обращение к комбату. До сих пор он, скрепя сердце, молчал, но когда узнал, что Примочкину во время стрельбы подбили глаз, решил на этом сыграть.
– Кто тебе позволил обращаться к командиру батальона без моего разрешения? Раз я сказал, нельзя стрелять, значит все, и нечего тут самовольничать. Солдату чуть глаз не выбил. Да ты так всех людей у меня перекалечишь!
«Сейчас я тебя остужу», – подумал Арышев.
– К вашему сведению, за хорошую стрельбу взвод получил благодарность от комбата.
– Знаю. А почему не выполнил просьбу старшины – оставить Примочкина?
– Потому что солдат должен был стрелять.
– Вот и дострелялся, а упражнение не выполнил. Но ведь можно было сделать умнее. Пусть бы Примочкин оставался в распоряжении старшины. Тогда бы весь взвод у тебя выполнил задание и занял первое место в батальоне. Тебе честь и хвала. А так ты ничего от Примочкина не добьешься. Снайпер из него не получится.
– Я готовлю не снайпера, а солдата, умеющего владеть оружием. А старшина ведет себя неправильно. Я не обязан ему подчиняться.
«Упрямый козел! Ничем его не свернешь!» – И Незамай перешел на повышенный тон.
– Грамотный шибко! Мальчишка! Вчера только со школьной скамьи, пороху не нюхал, а норовит показать, что больше командира роты знает. Да ты еще соску сосал, а я уже в атаку за Родину бежал. На твоем месте надо сутками из казармы не вылезать, а ты на подъем не каждый день ходишь. И подчиненные у тебя такие же разболтанные: строем ходить не умеют, в гарнизоне стреляют.
«Давай, собирай все до кучн, – негодовал Арышев. – Пусть я мальчишка, не нюхал пороху, зато не выкручиваюсь, не пускаю пыль в глаза начальству…»
Незамай распалился. Стукнув кулаком, он прикрикнул, как кричал на солдат:
– Прекратить, разгильдяй! Чем мне указывать, лучше бы следил за своим баламутом Шумиловым. Будучи в карауле, он выкрал у тебя три боевых патрона.
– Неправда!
– Нет, голубчик, истинная правда. Час назад Шумилов сам признался мне в этом. Ему я дал трое суток ареста, а тебе – строгий выговор за халатность. Вот так. Можешь быть свободным.
Арышев вышел из канцелярии удрученный. Да, с патронами он прошляпил. Незамай оказался опытнее, раньше его вызнал все. Но зачем злорадствовать?!
Окончив занятия, Арышев поспешил в землянку. Хотелось рассказать о случившемся товарищам. Но их еще не было. Анатолий присел к столу, закурил. Память удерживала брань Незамая. Взгляд его скользнул по топчану. На подушке лежало письмо, кем‑то принесенное для него. Анатолий взял конверт. В обратном адресе значилось: «Полевая почта, Тихоновой Тане».
Он раскрыл конверт, с жадностью начал читать.
«Толик, дорогой, здравствуй!
Пишу из армии, куда я так стремилась. Сейчас прохожу карантин, потом буду работать медсестрой в полковой санчасти.
Живу весело, девчата замечательные. Только к дисциплине трудновато привыкать. Особенно неприятны подъем и физзарядка. Хочется поспать, как до войны. Но ничего, на то и военная служба, чтобы привыкать ко всяким трудностям. Правда?
Могу похвастать, что участвую в художественной самодеятельности. Вчера уже выступала в концерте, исполняла сатирические куплеты со своей подругой Симой. Первый раз растерялись. Только заиграл баян, Сима запела. Глядя на нее, я тоже затянула. И вдруг обе замолчали, когда надо петь. Было много смеха, но потом все уладилось.
Толик, я часто вспоминаю нашу первую встречу в городском саду. Как я учила тебя танцевать, и ты довольно быстро усваивал мои уроки. А потом мы сидели на лавочке у нашей калитки. Ты обнял меня и поцеловал, а я почему‑то убежала… Кажется, все это было давным‑давно… Когда теперь встретимся, не представляю.