Страница 82 из 87
В комнате наступило напряженное молчание. В нагретом, благоухающем цветами воздухе явно собрались грозовые тучи. Андре нанес Родерику страшное оскорбление, за которое любой другой человек поплатился бы жизнью. Мара протянула руку и коснулась рукава Родерика. В глазах у нее стояли слезы.
Он ее не разочаровал. Ровным, решительным тоном он проговорил:
— Я, разумеется, приукрашу факты лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы укрепить доброе мнение, сложившееся у вас обо мне, сударь.
Мара перевела взгляд на отца:
— Скорее от него можно ожидать, что он скроет правду, чтобы защитить меня, а всю вину возложит на себя. Сделайте на это скидку, отец, и прислушайтесь к его словам. Никто лучше, чем он, не сможет объяснить вам, что здесь произошло.
— О, я знаю, — Андре бессильным жестом вскинул и уронил руки, признавая свое поражение. — Высокопарное объяснение, составленное в таких замысловатых выражениях, что добираться до сути — все равно что выдирать зубы у дракона. Но раз уж он готов стерпеть оскорбление, нанесенное ему в его собственном доме, пожалуй, мне стоит хотя бы выслушать его.
Он подошел к постели, с неуклюжей лаской обнял дочь и прижался губами к ее лбу. Потом, с вызовом бросив взгляд на Родерика, он пообещал вернуться позже и вместе с принцем вышел из комнаты.
Мара проводила их взглядом. Один был высокий, стройный, золотоволосый, другой — уже полнеющий, седеющий, но оба бесконечно дороги ее сердцу. Слезы покатились у нее из-под ресниц.
Анжелина подошла и оправила постель: отложила в сторону мандолину Родерика, вытащила оказавшуюся под подушкой забытую книгу Мары. Досадуя на себя за слабость, Мара отерла слезу краем простыни и спросила у своей крестной матери:
— Как вы думаете, они не подерутся?
— Они будут испытывать друг друга, но вряд ли их ссора дойдет до опасного предела, пока Родерик сохраняет самообладание.
— Да разве он может сохранить самообладание, когда ему брошен такой вызов?
Анжелина тепло улыбнулась ей.
— Тебе ли не знать? Никто, насколько мне известно, не испытывал его терпение сильнее, чем ты.
— Я думала, что его отец… — начала Мара, но тут же сообразила, что подобное замечание вряд ли польстит королеве.
— Да, конечно, но ты женщина, ты наделена такими свойствами… для испытания мужчин, каких у Рольфа нет.
Мара ответила ей слабой улыбкой.
— А где король?
— Будучи человеком, наделенным почти сверхъестественным чутьем на неприятности, он меня покинул, предоставив мне одной приветствовать твоего отца.
— Я хочу спросить, король не против его приезда сюда?
— Может быть, он и не слишком доволен, но я об этом не узнаю, если только он не решит, что я скучаю без его ревности.
Мара устало откинулась на подушку.
— Значит, у него, как и у его сына, ничто и никогда не бывает просто и ясно?
— Ну почему же? Они оба говорят напрямую в тех случаях, когда обычные люди прибегли бы к тактичному иносказанию. Но я утомила тебя своей болтовней, — покачала головой Анжелина. — Тебе еще что-нибудь нужно?
Как просто было бы продолжить разговор с матерью Родерика, хотя бы ради того, чтобы снова и снова слышать и произносить его имя, узнать о нем еще что-то новое! Но это не привело бы ни к чему хорошему. К тому же это было больно.
Она заставила себя улыбнуться:
— Нет, спасибо.
— Что ж, пойду позабочусь, чтобы приготовили комнату для Андре. Я могла бы послать к тебе Джулиану или Труди, но, полагаю, раз ты устала, тебе лучше отдохнуть. Может быть, даже вздремнуть.
Мара кивнула. Через минуту она услыхала, как за Анжелиной закрылась дверь. Спать ей совершенно не хотелось. Что сейчас говорят друг другу Родерик и ее отец? Об этом страшно было даже подумать. Никогда раньше она не видела своего отца таким расстроенным. Не в последнюю очередь, решила она, его уязвила справедливость упрека, брошенного ему Родериком: отец считал себя виноватым, отпустив ее с бабушкой в Европу без сопровождения. Они покинули Луизиану в разгар сезона, когда сок из собранного на плантациях тростника выжимают и делают из него сахар. Этот процесс требовал внимания и присмотра со стороны хозяина, особенно в этом году, так как от собранного урожая зависело благополучие всего хозяйства, пострадавшего от кризиса. И все-таки Андре чувствовал, что это не оправдание.
Какими глазами посмотрит на нее отец, когда узнает, что она натворила? Может быть, теперь он разлюбит ее? Нет, в это она почему-то не верила. Похоже, он всю вину возложил на Родерика. С этим она не могла примириться. Она должна как можно скорее объяснить отцу смысл своих собственных действий.
Пожалуй, стоит порадоваться тому, что де Ланде мертв. В своем теперешнем состоянии Андре мог бы и его вызвать на дуэль. Дуэли в Париже, как и во всем цивилизованном мире, были запрещены, но любой благородный человек, чувствуя, что его честь задета, мог с легкостью обойти этот запрет. В Новом Орлеане многие погибали, как тогда выражались, «на поле чести».
Господи, хоть бы только Родерику не вздумалось драться с отцом! Старику не одержать над ним верх в поединке на шпагах или на пистолетах, разве что сам Родерик позволит ему взять над собой верх из каких-то ошибочных представлений о благородстве.
Она должна этому помешать. Вся вина лежит только на ней одной. Он, конечно, будет возражать, скажет, что он сам соблазнил ее, чтобы избавить от чувства вины, но она-то знает правду! Как знает и то, что именно ее руки обагрены кровью Николя де Ланде. Она убила человека, и, что бы ни говорил Родерик, ей придется с этим жить до конца своих дней.
Дверь открылась, и в комнату вошла Джулиана.
— Ты спишь? Я так и знала. Мама говорит, что я должна дать тебе отдохнуть, но я подумала, что ты тут, наверное, томишься в одиночестве, грызешь себя. Напрасно ты это делаешь, ей-богу.
— Напрасно? — с горькой улыбкой переспросила Мара, хотя ей очень хотелось дать себя уговорить.
— Что сделано, то сделано, ничего уже не изменишь. Обрати свои мысли в завтрашний день, даже в послезавтрашний. Жизнь есть жизнь. Нужно просто жить.
Цыганская философия. Мара спросила себя, понимает ли это Джулиана.
— Легче сказать, чем сделать.
— Сделать тоже нетрудно. Для начала надо забыть. А потом занять себя чем-нибудь другим. Моими проблемами, например. Думаешь, только тебе одной приходится страдать?
— Я думаю, что ты очень похожа на своего брата.
— Ты только теперь это заметила? Но я говорила не о нем, а о Луке.
— О Луке?
— Мара, ты меня не слушаешь. Знаешь, что сделал этот мерзавец с серьгой в ухе? Добился, чтобы его назначили моим официальным телохранителем! Какая наглость! Как будто мне нужен телохранитель!
— Кто его назначил? Родерик?
— Кто же еще? А отец не желает это решение отменить!
Джулиана стремительным шагом обогнула комнату, отчего ее юбки раздулись колоколом. Глядя на нее, Мара осторожно заметила:
— Я понимаю, зачем Лука это сделал. Он явно без ума от тебя.
— О да, настолько, что публично отказался от претензий на мою руку!
— Его вынудили это сделать.
Лицо Джулианы искривила презрительная гримаса.
— Он мог бы бросить вызов гвардии и моему брату. Да и моему отцу тоже.
— Он изменил бы самому себе, своим принципам.
— Он же ушел! Никто не просил его приползать обратно на коленях!
— Он принес Родерику важную новость, пришел ему на помощь. Я другого не могу понять: зачем вообще понадобилось его прогонять? За что твой отец так его оскорбил? Это не в духе короля Рольфа — руководствоваться предрассудками. Может быть, это было испытание огнем?
— Разумеется! И Лука его прошел, к полному удовлетворению моего отца. Но как насчет меня?
Встревоженная Мара молчала, пока Джулиана расхаживала по комнате. Но вот принцесса остановилась и обратилась к ней с вопросительным видом.
— А как же Лука? — спросила Мара. — Назначить его твоим телохранителем — значит поощрять его. Во всяком случае, мне так кажется, хотя… может быть, как в случае с кронпринцем Эрвином, вас нарочно сводят вместе, чтобы вы возненавидели друг друга. Но если результат будет противоположным, к чему это приведет? Ты принцесса, он цыган.