Страница 79 из 87
Де Ланде одарил короля холодной улыбкой.
— Ну, разумеется, новому правительству Рутении! У вас полно своих реформистов, которые мечтают захватить власть и непременно сделают это, если вы с вашей очаровательной женой и дочерью не вернетесь домой вследствие еще одной ошибки.
— Нет, — прошептала Мара. — Нет.
Де Ланде стремительно повернулся к ней и вытянул свободную руку, продолжая другой рукой удерживать на мушке Родерика.
— Идем, Мара… моя дорогая. Ты должна разделить со мной этот триумф. Без тебя он был бы невозможен.
— Ты этого не сделаешь, — сказала она, с мольбой простирая к нему руку.
— Мара, не подходи, — с тревогой в голосе приказал ей Родерик.
— В чем дело, дорогая? — возвысил голос де Ланде. — Ты возражаешь против моих планов? Струсила в последний момент?
— Я никогда не поддерживала твои планы.
Она взглянула на Родерика. Ее серые глаза были затуманены болью и страхом. Он смотрел на нее, прищурившись.
— Бедная Мара, — расхохотался де Ланде. — Тебя опять обманули! Уже в который раз!
Справа от нее мелькнуло что-то белое. Это была Труди в своем белом мундире. Шпага в ножнах, висевшая у нее на левом боку, задела юбки Мары.
— Не слушай его, — тихо сказала Труди.
Труди была членом гвардии. Труди была влюблена в своего принца. Какую силу могли иметь ее слова? Разве можно было им доверять?
Ее внимание вновь привлек голос Родерика. Его взгляд как будто прожигал ее насквозь:
— Стой, Мара, и слушай меня. Клянусь тебе синими реками, залитыми солнцем лугами и голубыми горными вершинами Рутении: все не так, как ты думаешь.
Такое убеждение прозвучало в его голосе, полном боли и гнева, что она поняла: глупо было в нем сомневаться. Родерик не предатель. То, что он делал, он делал во имя Рутении, да и Франции тоже. Она не может позволить ему умереть. И не позволит. По ее вине он попал в засаду. Если его жизнь оборвется на гильотине, если свое последнее слово он скажет на эшафоте, раскаяние будет преследовать ее до скончания дней. Она этого не вынесет. Это не может, не должно случиться! Она обязана что-нибудь сделать, чтобы спасти его, но что? Что?!
Де Ланде считал ее врагом Родерика и не опасался, что она разрушит его планы. У нее есть один-единственный шанс отвлечь внимание остальных и дать возможность гвардии начать действовать. Но где ей взять оружие?
Она опять почувствовала, как шпага Труди задела ее юбки, повернулась и, не дав себе даже секунды на размышление, вытащила шпагу из ножен. У нее не было времени, чтобы сократить расстояние, отделявшее ее от де Ланде. Она подняла шпагу и швырнула ее, вложив в этот бросок все свои силы, весь гнев против бессовестного интригана, все искусство, которому научила ее светловолосая амазонка за долгие зимние дни.
Родерик смотрел на нее, не веря своим глазам. Она всем рискнула ради него. Его сердце сжалось от страха и раскаяния. Тихонько выругавшись себе под нос, он громким свистом подал сигнал и в ту же секунду бросился на француза, стараясь перехватить его руку, держащую пистолет.
Из-за спин головорезов де Ланде в дверях показались темные фигуры, выросшие словно из-под земли. Вооруженные ножами и пистолетами, сверкая оскаленными в свирепой ухмылке белыми зубами и золотыми кольцами в ушах, в галерее появились цыгане. Их вел Лука в своем белоснежном гвардейском мундире. Они с яростью набросились на наемников де Ланде.
Все произошло одновременно. Пружиня и свистя, шпага, брошенная Марой, пролетела через всю галерею и уверенно нашла свою цель. Заметив краем глаза вращающийся в воздухе клинок, де Ланде инстинктивно повернулся и спустил курок. Его глаза округлились, рот раскрылся в крике.
В небольшой гостиной пистолетный выстрел прогремел оглушающе громко, из дула вырвался черный дым и желтый огонь. Родерик вырвал пистолет из рук де Ланде и оттолкнул его. Рухнув на пол, француз замер. Подрагивающий клинок торчал вертикально из его груди.
Родерик повернулся кругом. Мара бессильно опустилась на пол, алое пятно медленно расползалось по лифу ее платья. Он подбежал к ней, оттолкнув в сторону Труди и Михала, опустился на колени и бережно поднял обеими руками ее голову.
Ее ресницы затрепетали и поднялись. Она увидела лицо склонившегося над ней мужчины. Его синие глаза горели гневом.
— Прости, — прошептала она, но во внезапно наступившей тишине ее шепот услышали все. — Прости меня.
19.
Боль. Серые волны боли. Голоса приближаются и удаляются. Мелькают огни. Движение. Темнота. Боль — кипящая, нарастающая, рвущая тело на части. Теплая рука, сжимающая ее руку, поддерживающая, защищающая… Холод. Господи, какой холод.
Были у Мары и проблески сознания, воспоминания, поражавшие ее своей остротой и яркостью. Вот Родерик поднимает ее на руки. Ее кровь пятнает его белоснежный мундир. Вот он с бесконечной бережностью укладывает ее на кровать и наотрез отказывается уйти, пока с нее срезают лиф платья и снимают всю остальную одежду. Лицо бабушки искажено от горя и слез, она шепчет молитвы. Анжелина склоняется над постелью. Суетливый врач в черном сюртуке, с козлиной бородкой, с острым ланцетом в руке.
Время исчезло. День и ночь слились воедино, превратились в одно сплошное серое пятно. В камине постоянно поддерживали жаркий огонь, но все равно ей было холодно. Она знала, что рана воспалилась, но не находила в себе сил встревожиться.
Наступила ночь, а может быть, и день, с уверенностью она не могла бы сказать, когда пришел врач, пощупал ее лоб, что-то бормоча, заглянул в глаза. Он заставил ее вытянуть руку над тазиком, взял ланцет, большим пальцем другой руки нащупал вену под тонкой кожей на сгибе локтя и приготовился сделать надрез.
Внезапно рядом появился Родерик. Он схватил врача за руку и стиснул ее так, что у бедняги подогнулись колени. Голос принца звучал глухо и хрипло, чувствовалось, что его терпение на пределе:
— Самонадеянный шарлатан! Я же говорил: она не выдержит кровопускания. Посмей только пролить хоть каплю ее крови, и я выжму из тебя всю твою кровь, как крестьянин выжимает вино из бурдюка.
— У нее слишком высокий жар. Если не отворить кровь, я за последствия не отвечаю.
— А если отворить кровь, ты гарантируешь выздоровление?
— Все в руках божьих.
— А я-то думал, ты взял его роль на себя.
Доктор рывком высвободил руку и начал складывать инструменты в саквояж.
— Так пусть это останется на вашей совести!
Взгляд Родерика потемнел.
— Так оно всегда было, — тихо ответил он. — Так будет и дальше.
Ее укрыли целой горой одеял, она чувствовала запах раскаленного камня, завернутого во фланель. Ей бережно смачивали водой пересохшие губы. Она задремывала и порой с удивлением слышала свой собственный голос, спорящий с теми, кто поднимал ее и поворачивал, менял холодный компресс у нее на лбу.
Потом наступила ночь. Она бредила, ее тело горело огнем, и вместе с ней горел весь мир. Ей казалось, что она взмывает вверх, подобно птице, подхваченной теплым потоком восходящего воздуха, и в то же время чья-то сильная рука удерживала ее на земле.
Ее ресницы отяжелели, она поднимала их медленно, с трудом. Родерик сидел у постели и сжимал ее руку своей сильной рукой. Его влажные от жарко натопленного камина волосы были взлохмачены, он рассеянно проводил по ним пальцами. В свете лампы на его щеках и подбородке золотилась заметно отросшая щетина. Веки покраснели от бессонницы, под глазами залегли глубокие черные тени.
Он поднес ее пальцы к своим губам.
— Не покидай меня, — прошептал он. — Мара, любимая, если моя любовь может тебя удержать, я не дам тебе уйти.
Мара закрыла глаза. Покой. Неподвижность. Потрескивающий огонь. Вот зашипела, угасая, выгоревшая свеча. Ее грудь поднялась и опустилась в безмолвном вздохе.
Родерик следил за ней, затаив дыхание. Через какое-то время он поднялся на ноги, осторожно опустил ее руку на постель и укрыл исхудалые пальцы пуховым одеялом. Его рука слегка дрожала, когда он отвел назад тонкие пряди черных волос, прилипшие к ее щекам. Закрыв глаза, он напряг и расслабил плечи, стараясь сбросить накопившуюся усталость. Под опущенными ресницами выступили слезы. Он вытер их и отошел от постели.