Страница 5 из 87
Ледяной страх сковал сердце Мары, она без сил откинулась на спинку сиденья. Она в ужасе уставилась в прищуренные черные глаза человека, сидевшего рядом с ней. Наконец она начала кое-что понимать, а он явно упивался ее страхом и тревогой.
— Вы хотите сказать, что, если я этого не сделаю, вы причините вред моей бабушке, может, даже убьете ее?
— Сказано грубо, но точно. Ее безопасность и благополучие находятся в ваших руках, дорогая моя Мара. Советую хорошенько все взвесить.
Это был шантаж, безобразное и гнусное вымогательство, но она не могла ему противостоять. Власти, заверил ее де Ланде, вряд ли заинтересуются трудностями двух американок, тем более что трудности у них возникли из-за азартных игр, объявленных вне закона. Да и кто же поверит, что он в своем официальном качестве мог сделать столь экстравагантное предложение молодой даме? Она, конечно, может обратиться за помощью к своей престарелой титулованной родственнице, но та вряд ли сумеет предотвратить несчастный случай. Отец Мары далеко, у нее нет других родственников-мужчин, способных за нее вступиться. Будет лучше для всех, если она согласится выполнить задание, каким бы неприятным оно ей ни казалось.
Проведя два дня в мучительных раздумьях, Мара была вынуждена признать, что у нее нет другого выхода. Ей пришлось принять унизительное предложение де Ланде.
Она не смогла рассказать бабушке о гнусном предложении де Ланде. Бабушка настояла бы на том, чтобы взять риск на себя, и велела бы Маре отказать негодяю. Мара не могла этого допустить. Пожилая женщина, которой было далеко за семьдесят, у нее на глазах постарела на десяток лет. Раньше она никогда не казалась Маре старой, а сейчас превратилась в древнюю старуху, беспомощную, как дитя, нуждающуюся в присмотре. Поэтому Мара рассказала ей подправленную версию: ее просят лишь слегка пофлиртовать с принцем на каком-то большом приеме и устроить ему встречу с господином Франсуа Гизо[2], министром иностранных дел, фаворитом короля Луи Филиппа.
Элен забеспокоилась по поводу этого предполагаемого задания, но смирилась. Государственные дела часто казались такими запутанными и сложными, что нечего было даже пытаться их понять. Возможно, одолжение, о котором просил де Ланде, было не таким уж маленьким, раз он готов был в обмен на него отдать ее расписки. Она, Элен Делакруа, теперь не сомневалась, что де Ланде с самого начала знал об их связях с королевским домом Рутении и нарочно втравил ее в азартную игру, чтобы добиться своих темных целей.
Мара не могла с ней не согласиться. Подробные инструкции насчет того, что она должна делать и что говорить, полученные ею во время долгого путешествия в карете к месту цыганского лагеря, и то, как это путешествие закончилось, лишь укрепили ее в этом убеждении.
Однако поразмышлять о случившемся ей не пришлось: на нее сразу же обрушился град вопросов.
— Откуда прибыла ваша карета? Какого она была цвета? Сколько лошадей, сколько верховых сопровождения? Почему вас вытолкнули, что вы им сделали? Вы слишком сильно сопротивлялись? Или слишком слабо? Как могли отвергнуть такую красавицу? И где же тогда фурии ада?[3]
Мара почувствовала себя несправедливо оскорбленной. Она узнала слова, вошедшие в поговорку.
— Несомненно, — ответила она, бросив гневный взгляд на принца, — там же, где и грозы небесные.
— О, стало быть, кое-что вы все-таки помните, — тихо заметил Родерик.
Мара дерзко, не отворачиваясь, смотрела прямо в его сверкающие синие глаза.
— Похоже на то.
— Какая удача! В противном случае, вы вновь превратились бы в младенца — мокрого, беспокойного, очаровательного и совершенно беспомощного…
— Вам повезло, что я не такая.
— Ну, не знаю. Возможно, мне понравилось бы держать вас на коленях.
— Это было бы весьма рискованно при описанных вами обстоятельствах.
— Вы хотите сказать, если бы вы были мокрой?
Разумеется, она имела в виду именно это, но все-таки не ожидала, что он поймет ее так буквально и скажет об этом вслух, да еще с такой открытой и заразительной улыбкой. Да он просто опасен! Ее предупредили, что принц любит словесные пикировки. А теперь она в этом убедилась.
— Это было бы естественно, — ответила она, стараясь не выдать своего смущения.
Голос принца смягчился и слегка понизился:
— Кто бы он ни был, этот человек — сущий болван.
— Вы о ком?
— О том, кто выбросил вас из кареты.
Мара решила, что не стоит пользоваться столь очевидной подсказкой.
— Это могла быть и женщина.
— Вы так думаете? Может, ревнивая соперница? Но ей было бы куда проще перерезать вам горло или плеснуть в лицо купоросом. А может быть, родственница, решившая погубить вашу репутацию? Но зачем? Чтобы расстроить свадьбу? Мужчины бывают непроходимо глупы в подобных вопросах. Как будто одна ночь на сеновале так много значит. Для вас это что-то значит?
— О, перестаньте! — воскликнула Мара, чуть покачнувшись и чувствуя, как кровь начинает стучать у нее в висках. — Нет никакой нужды смеяться надо мной.
— Я как раз собирался предложить вам немного передохнуть. По-моему, вам это просто необходимо.
Неужели в его голосе прозвучало сострадание? Она не могла бы этого утверждать с уверенностью. Но в одном он был прав: она нуждалась в отдыхе. Ей надо было собраться с мыслями. Сейчас она была просто не в состоянии здраво рассуждать. Еще немного, и она выдаст себя каким-нибудь неосторожным словом. Ее взгляд метнулся к повозкам, окружавшим костер, и невольно задержался на одной из них — расписанной синей и белой красками с золотыми завитушками. Она была новее и чище остальных.
— Где я буду спать? — устало спросила Мара, подбирая вокруг себя полы плаща.
Услыхав этот простой вопрос, Родерик вдруг почувствовал, что у него перехватило дыхание. Искушение привести ее в свою повозку, уложить в свою постель было так велико, что он не нашелся с ответом. Откуда она взялась, эта внезапная волна желания к растрепанной, пострадавшей от падения женщине, забывшей даже свое имя? Или только делающей вид, что забыла? Она была красива, но красивых женщин он видел и раньше, немало их перебывало в его постели. Но эта женщина его заинтриговала, возможно, благодаря тому, что он кое-что подозревал на ее счет, а возможно, просто благодаря своему напевному говору, такому же, как у его матери. Он сразу догадался, что она родом из Луизианы. Но женщин с загадочным прошлым в Париже было пруд пруди. Нет, в его отношении к ней крылось нечто большее, нечто неуловимое, не поддающееся определению, нечто такое, чего ему следовало опасаться. И все же его повозка была самым подходящим для нее местом. Кем бы она ни была.
Подняв глаза, Мара встретила его застывший, напряженный взгляд, и ее сердце вдруг учащенно забилось, а в душе родилась пугающая надежда, что принц готов облегчить ей задачу и что соблазнять его не придется. Маре вдруг стало страшно, но при этом ее охватило желание прикоснуться к нему. Отчего-то она была уверена, что именно этого он от нее и ждет. Желание росло неудержимо, она уже и сама не знала, что именно ею руководит: холодный расчет или физическая потребность. Впрочем, это ничего не меняло. Она не могла заставить себя шевельнуться.
Принц с непринужденной легкостью настоящего атлета вскочил на ноги. Его распоряжение, произнесенное четко и ясно, прорезало ночной воздух подобно смертоносному удару рапиры. Музыка мгновенно смолкла. Мужчины и женщины засуетились, собирая ковры и утварь, и поспешили скрыться в повозках или просто растворились в темноте. К Маре подошла молодая девушка, поклонилась, потом взяла ее под руку и повела к повозке, расписанной синими и белыми красками с позолотой. Мара с трудом передвигала ноги от усталости и даже ни разу не оглянулась.
Принц остался в одиночестве. Мрачным, отрешенным взглядом он смотрел на пляшущие языки костра. А затем опустился на оставшиеся ковры, взял мандолину и начал подбирать мелодию. Мара узнала мотив и застыла возле повозки. Ей пришлось усилием воли заставить себя сдвинуться с места. Она не знала, смеяться ей или сердиться, к глазам невольно подступили слезы. Мелодия, которую наигрывал принц, преследовала ее всю жизнь. Это была колыбельная.
2
Франсуа Гизо (1787—1874 гг.) — французский историк, с 1840 г. фактически руководил всей политикой Июльской монархии.
3
Перефразированная цитата из пьесы английского драматурга Уильяма Конгрива (1670—1729) «Невеста в черном»: «Любовь, что злобой стала, страшнее гроз небесных, отвергнутая женщина ужасней фурий ада».