Страница 6 из 60
— Вы? Ваша жена подала на развод. Но это дела не меняет. В любом случае история довольно неприглядная и порочит вашу репутацию. Если она получит огласку, у вас нет шансов оправдаться. Одних в ней возмутит то, что вы жили с такой особой, скажем прямо — военной преступницей; другие — и сегодня их гораздо больше — осудят вас за то, что вы оттолкнули от себя жену из-за ее темного прошлого, ввергли в нищету, обрекли на смерть…
— Милостивый государь, я бы вас попросил! Это же злонамеренная клевета!
— Ну и что? Вы можете избежать этого скандала. Поэтому мы здесь, к тому же — в седьмой раз. Но сейчас наше терпение лопнуло! Разумеется, нам известно до мельчайших подробностей прошлое не только вашей первой жены, но и ваше собственное. Врач-гинеколог, признанный специалист, можно сказать, любимец женщин. Авторитет в самых высоких кругах общества… Мы же играем с открытыми картами, Лупинус. Мы получаем медальон, вы — немалые деньги. Мы бесследно исчезаем, вы продолжаете спать спокойно и жить в достатке. Итак, решайтесь!
За дверью послышался шум отодвигаемых стульев, паркетный пол заскрипел. Ирэна поняла, что кто-то подошел к письменному столу.
— Может быть, вас устроит другой вариант? — услышала она голос Лупинуса. — Дело в том, что после Ютты остались два медальона. Оба я подарил Эрике, моей нынешней жене, но один из них она отдала моему сыну Фолькеру. Он учится в Париже. Вы, наверное, знаете его адрес? Возможно, он вам продаст свой…
За дверью рассмеялись. Затем мужчины приглушили голоса. Ирэна Бинц прижала ухо к двери плотнее, но больше ничего не разобрала. Она смогла уловить лишь обрывок фразы: «…доктор Кайльбэр, абонентный ящик четыреста…»
Ирэна вернулась в свою комнату и без сил опустилась на корточки у двери. Она не решилась включить свет. Заметив, что вся дрожит, раздраженно закуталась в халат.
Отрывочные мысли роились в ее голове. Военные преступления! Гестапо! Злонамеренная клевета! Их сменили другие: тюрьма, банкрот, нищета. Она уперла подбородок в колени и обхватила ноги руками. Постепенно нервы успокоились. Мозг начал работать четко и деловито. О военных преступлениях не могло быть и речи. Не Лупинус, а его первая жена была агентом гестапо! А вдруг? Нет, она, правда, не знала, каких качеств требует от человека такая профессия, но Лупинус наверняка ими не обладал. Почему он дал себя запугать? Страх перед изгнанием? Смешно. Безденежье? Для Ирэны не было слова хуже этого.
И затем — медальон! Те двое предлагали за него больше, чем он стоил на самом деле. Весьма странно. Возможно, Лупинус не знал его настоящей цены. Значит, она, Ирэна Бинц, должна ее узнать. Лишь после этого она могла перейти к решительным действиям. То, что предстояло ей теперь сделать, было прелюдией. Ее план принял конкретные очертания.
Бинц услышала шаги и голоса в прихожей. Лупинус провожал своих гостей. Сквозь занавеси она рассмотрела темные мужские фигуры, двигавшиеся по гравийной дорожке. Один был широкоплечий, тучный и переваливался с боку на бок, как утка, за ним лениво переставлял ноги другой визитер, а позади обоих, несколько сгорбившись, плелся Эберхард Лупинус.
Девушка поднялась с пола. Все складывалось как нельзя лучше: врач взволнован и нуждается в утешении. А утешителю порой поверяют самое сокровенное. Ирэна была уверена в своем успехе.
Морис Лёкель, распрощавшись с Ирэной Бинц, не стал возвращаться домой. Он не знал, как убить время. Впереди была еще длинная ночь, длинный день, да и все последующие… длинные и нудные. Чертовски нудные.
Он отправился к Шарлотте, которая держала бар неподалеку от Миллернтор, в подвальчике, три ступеньки ниже тротуара. Заправлять таким заведением было нелегко. Миллернтор относился к району Сан-Паули и представлял собой своеобразную нейтральную зону между городом и окраиной, но, несмотря на это, считался достаточно респектабельным.
Лёкель любил Шарлотту. Но не в прямом смысле этого слова, а по-дружески, как своего парня, хотя она и была женщиной темпераментной и сексуальной. Когда несколько месяцев назад он подкатился к ней с предложением переспать, она рассмеялась ему в лицо:
— Если бы ты не был моим клиентом, я бы не возражала! Но с гостями я веду себя скромно и целомудренно.
Морис остался ее гостем. Он проиграл ночь, но выиграл дружбу.
За столиками сидело пестрое общество: пожилые и юные, белые и цветные. Да и одеты все были по-разному: от дорогих костюмов и пуловеров до скромных платьев и стертых джинсов. Вовсю грохотал музыкальный бокс. Одни парочки интимно ворковали в полумраке, другие танцевали в центре зала.
Морис Лёкель подсел к стойке бара. Он был уроженцем Марселя — крупного телосложения, смуглолицый, с темными волосами и темными глазами. Мечтал когда-то зарабатывать себе на жизнь фотокамерой в Париже, репортером или свободным художником. Таких, как он, оказалось немало, причем конкуренты работали локтями проворнее его. В его комнатушке скопились груды фотографий, не нашедших сбыта. С одним приятелем он снял на пару ателье и очаровательную девицу. Фотографировал долго и обстоятельно и именовал себя маэстро. Тем не менее дело лопнуло. Их пути разошлись: приятель отправился за океан, Лёкель — за Рейн. Там он познакомился с Кайльбэром, доктором Йозефом Кайльбэром, адвокатом из Гамбурга. Это был счастливый случай, как полагал тогда Морис. Нынче он был другого мнения.
Кайльбэр предложил ему дело и взял с собой в город на Эльбе. Работа оказалась нетрудной: на бракоразводном процессе Лёкель должен был свидетельствовать о любовной связи супруга. Он дал показания о том, что видел своими глазами, без лжи и обмана. Сказанное занесли в протокол, а после оплатили звонкой монетой.
К удовольствию Лёкеля, сотрудничество продолжилось.
Но мало-помалу его работа меняла свое содержание. Не всегда дело обходилось без лжи и обмана, и не всегда речь шла о разводах и семейных скандалах.
Лёкелю все яснее становился образ Кайльбэра, не столько адвоката, сколько торгаша. А торговал он всем: чувствами и недвижимостью, украшениями и честью, интимными секретами и пакетами акций. И торговля эта не всякий раз была добропорядочной. Но Кайльбэр, слывший продувной бестией, знал параграфы и знал своих партнеров. Гонорары текли к нему рекой, и немалая их толика перепадала Лёкелю.
Да, его доходы росли, он снял приличные апартаменты и одевался по самой последней моде. Но вместе с этим росло и недовольство. Он не видел никаких перспектив своей деятельности, никакой гарантии на будущее. Это склоняло его к мысли о другой работе, не обязательно честной и полезной обществу, но открывавшей виды на продвижение по лестнице общественного успеха. Морис Лёкель не желал оставаться простым подручным, мальчиком на побегушках.
Он расстался с Кайльбэром. Что послужило поводом для этого — серьезный случай или мелкая ссора, — Лёкель уже не помнил. И вот теперь он сидел здесь, в баре, как обычно по вечерам, угрюмый, флегматичный, ждущий невесть чего — человека, случая, идеи — чего-то такого, что вывело бы его из летаргии.
Морис проклинал свое безволие. Он просто нуждался в деньгах, и если б они у него были, сразу появились бы и блестящие идеи. Печка без дров — так определил бы он свое нынешнее состояние.
Отсутствующему взору Лёкеля открылась обнаженная женская рука, наливающая из бутылки коньяк в стоящий перед ним бокал. Шарлотта приветливо улыбалась ему. Это был третий случай за время их знакомства, когда она его угощала. Шарлотта опять угадала, что он на мели.
Миновала полночь. Одни гости бара сменяли других. Картина оставалась прежней. Лёкель поднялся. Дружески сжал запястье Шарлотты.
— Рассчитаюсь завтра, — пробормотал он. Женщина участливо кивнула ему из-за стойки бара.
На улице было светло и шумно. Ветер доносил гулы порта. Над Репербаном разливалось желтое сияние. Морис неторопливо пошагал к Михелю. Он жил поблизости от этого собора и свыкся с перезвоном его колоколов так же, как другие люди — со звоном будильника. С ним он засыпал и просыпался, обедал и ужинал. Когда в доме была еда. Ирэн не очень-то охотно расставалась с деньгами. Ирэн!