Клад адмирала

Непонятно, зачем сказал: секретарь укома наверняка знал, а Взорову в высшей степени безразлично – и про возникновение озера, и про каких‑то чалбышей. Догадывался: рыба, а какая – зачем это ему?

Дорога все заметнее шла под уклон. Среди пикообразных елей вдруг мелькнула неподвижная водная гладь, высвеченная косыми утренними лучами.

Проехали еще два десятка шагов, и зеркало воды с высокого берега открылось полностью. Узкое, длиной с треть версты, не более, таежное озеро имело форму полумесяца. Хвойный лес близко подступал к озеру. В иных местах стволы теснились у самого среза воды. Лишь в западной части, щедро освещенной в это раннее время солнцем, сверкала песчаная просторная полоска. В воде, у края этой полоски, было мелко. Замытые в дно карчи выступали своими острыми верхушками высоко над водой.

– Сопочная Карга, – сказал Тютрюмов.

Взоров припал к конской гриве, глянул с высоты покатой горы вниз. Дома он не увидел. Правы комиссары, и поручик Хмелевский перед дуэлью неточно назвал место? Или, может, подъехали к озеру с другой стороны? Старший лейтенант дернул поводья, погнал жеребца вниз, не особо заботясь об осторожности. Спутники последовали за ним.

Был, был бревенчатый дом среди елей невдалеке от озера. Только в прошлом. Сейчас на том месте валялась груда обугленных бревен вперемешку с кирпичами от порушенной печи.

Взоров поглядел на пепелище, повернулся лицом к чоновскому командиру.

– Хм, впрямь была изба, – сказал Тютрюмов. – Ну а где ящики скидывали, помнишь?

Старший лейтенант не вдруг, но оторвал взгляд от обугленных бревен. Подъехал к самой воде, всматривался в ее зеркально‑чистую темную гладь. Действительно, где той страшной стылой ночью зияли на снегу округлые пасти‑проруби, около одной из которых он упал, ударенный штыком в спину? Живо он представил, как скатывался с горы; припоминал, где рябой возница натянул вожжи, останавливая повозку…

– Пожалуй, чуть ближе места, где коряги, и правее их, – сказал Взоров, слезая с коня.

Тютрюмов и Прожогин тоже спешились.

Начальник Пихтовского чоновского отряда нашел в траве под ногами камушек, размахнулся и с силой кинул его в сторону торчащих из воды карчей.

– Там? – спросил, едва успел камушек булькнуть.

– Возможно, – старший лейтенант пожал плечами.

Тютрюмов взял коня за уздечку, увлек за собой вдоль берега, туда, где сверкала песчаная полоска. Дойдя до нее, разделся догола, аккуратной стопкой сложил одежду, поверх небрежно кинул увесистый «смит‑вессон»; переваливаясь с ноги на ногу, неторопливо направился к воде.

Вода была холодной, однако плотное, закаленное в постоянных походах, крепкое и с упругой чистой кожей тело Тютрюмова даже не покрылось пупырышками. Лишь в двух местах, на плече и на бедре, где были застарелые следы от сабельных ударов, кожа сделалась иссиня‑багровой.

Войдя в воду по грудь, Тютрюмов поплыл. Нырнул и быстро вынырнул. Сделал еще гребков десять, опять нырнул, и снова вскоре голова его замаячила над поверхностью воды.

Взоров с секретарем укома наблюдали.

– А не дальше коряг‑то проруби были? – спросил Прожогин.

– Возможно, – ответил старший лейтенант.

– Или ближе? – допытывался Прожогин.

– Тоже может быть.

Тютрюмов нырял раз, наверное, пятнадцать или больше, и от погружения к погружению на глубину задерживался там все дольше.

Неизвестно, в какой уже раз по счету занырнув, Тютрюмов не появлялся чересчур много времени, так что секретарь укома заволновался: чего доброго утонет.

Опасения оказались напрасными, но стоило начальнику чоновского отряда вынырнуть, как Прожогин закричал:

– Кончай, Степан. Случись что, отвечай еще за тебя…

Тютрюмов неожиданно легко, как будто лишь и ждал распоряжения, подчинился, подплыл к берегу. Выбрел из воды так же неторопливо, как и входил в нее, сел на песок около своей одежды. Воспользоваться ею после довольно‑таки продолжительного купания в студеном озере не спешил, натянул одни кальсоны. Сидел и ладонями сгребал сухой песок перед собой в кучу.

– Ну, чего там? – громко спросил Прожогин.

– Подь сюда, чего перекрикиваться, – позвал Тютрюмов.

Секретарь укома, оставив коней на Взорова, охотно пошел.

– Ты это кончай, – говорил, приближаясь к начальнику чоновцев. – Тут, если и есть что, целый отряд ныряльщиков нужен.

– Обойдемся. – Щурясь от солнца, Тютрюмов посмотрел на секретаря укома. – Хорошая память у твоего офицерика.

– Как понимать? Нашел, что ли, что‑то?

– Хм, нашел, – повторил неопределенно Тютрюмов.

– Да чего мнешься, объясни толком, нашел или не нашел?

– Нашел. Только ты тише. Он услышит. – Тютрюмов сделал движение головой в сторону старшего лейтенанта.

– Пусть слышит.

– Погоди, погоди. Я сам ему скажу. Вот только кое‑что уточню, и скажу. Глянь.

Тютрюмов разгреб песчаную горку, и глазам секретаря укома предстал небольших размеров мокрый мешочек, облепленный песком. Горловина мешочка, очевидно, была прошнурована, обмотана проволокой и опломбирована. Теперь же пломба вместе с оборванной проволокой валялась в песке.

Тютрюмов запустил в мешочек пальцы, вытащил несколько монет.

– Империалы. Там таких мешочков между патронными коробками напихано… И в слитках золото. – Глаза Тютрюмова холодно, как в солнечном луче монеты, которые он держал в руках, блеснули.

– Сосчитал: двадцать четыре ящика там…

Секретарь укома нагнулся, взял монеты из рук Тютрюмова, подержал недолго на ладони и положил обратно в мешочек.

– И что ты еще уточнять собираешься? – спросил. – Все, как он написал.

– Два ящика раскрыты. Кто‑то копался, – ответил Тютрюмов.

– А он при чем?

– Кто его знает. Может, его рук дело.

– Брось ты тень на плетень наводить, – с досадой сказал Прожогин. Поведение приятеля все меньше нравилось ему. – Понимаешь же не хуже моего: он ни при чем. И если надо будет, в чека разберутся, в Сибревкоме.

– А я все же спрошу. – Тютрюмов, не дожидаясь, что еще скажет секретарь укома, кликнул старшего лейтенанта.

Тот подчинился, направился краем берега к песчаной полоске, ведя коней в поводу.

Тютрюмов, пока бывший флотский офицер приближался, засунул мешочек с монетами под одежду.

– Ты уверен, ваше благородие, – начал спрашивать, когда Взоров оказался рядом, – что эти, как их… Ну, полковник с поручиком?..

– Ковшаров и Хмелевский, – назвал фамилии старший лейтенант.

– Да. Ты уверен, что они – мертвецы?

– В заявлении я все указал. Абсолютную истину, – сухо ответил Взоров.

– И тому, кто подобрал тебя в тайге, лечил, ты не называл места?

– Я не мог назвать. Не знал. – В глазах у Взорова читались гнев и брезгливость, оттого что человек, задававший ему вопросы, считает вправе делать это, сидя на песке, да вдобавок едва не в чем мать родила – в одних кальсонах.

– Значит, кроме тебя, про тайну этого озера знали одни Пушилины?

– Так точно, – сказал Взоров. – До вчерашнего дня.

– Понятно. А знаешь, почему становище зовется Сопочной Каргой?

– Нет.

– Во‑он, за тобой, на самой вершине, высохшее дерево стоит. Видишь?

Старший лейтенант непроизвольно обернулся.

Тютрюмов моментально взял лежащий на виду, поверх одежды, нагревшийся на солнце «смит‑вессон», взвел курок и выстрелил в спину Взорову. Раз, другой, третий…

Взоров под ударами крупнокалиберных пуль дернулся всем телом, упал лицом в песок. Он был мертв, не вызывало ни малейшего сомнения. Тем не менее Тютрюмов не поленился подойти, чтобы удостовериться. Кони, принадлежащие части особого назначения и привычные и не к такой пальбе, не особенно обеспокоились. Тютрюмов коротко погладил морду одного из жеребцов, резко повернулся к Прожогину.

Секретарь укома, никак не ожидавший, не предполагавший такого разворота событий, сразу после выстрелов оцепенел, онемел. Кажется, он даже неясно отдавал отчет, что стряслось, чему он очевидец. Взгляд Тютрюмова вывел его из этого состояния. Кровь прихлынула к вискам, он вскочил.