В оковах льда

— Есть и другие, не любящие железа. Не только Феи. Кое-кто умный мог бы и знать, что в Честерсе нет многих вещей. — На его губах играет слабая улыбка. Мне кажется, он хочет, чтобы я кое-что выяснила.

— Чувак, если я застряну здесь надолго, я и выясню. — Я показываю на карту. — Покажи мне Дублин еще раз.

Он перенастраивает карту, и я говорю:

— Мне нужен пульт.

Он нажимает на пульте несколько цифр, наверняка блокируя от меня какие-то системы, и протягивает его мне.

— Дай мне попялиться на эту карту.

Он запирает меня, когда выходит.

Несколько часов спустя я все еще таращусь на карту, ни на шаг не приблизившись к прозрению, и тут вдруг чую самый чудесный в мире запах. Я пытаюсь сосредоточиться на карте, но не могу. Сую в рот шоколадный батончик. На вкус он как пенопласт. Я уже и не помню, когда в последний раз чуяла запах свежезажаренного ростбифа. В аббатстве мне он никогда не доставался. Где-то в Честерсе пирует какой-то испорченный человек. Мой рот наполняется слюной. Я откидываюсь на стуле, запрокидываю голову и делаю долгий, медленный вдох, причмокивая губами и притворяясь, что это я везучий клиент. Я чую все возможные специи! И думаю, что каким бы ни было мясо, на гарнир к нему идут картофельное пюре и какие-то овощи. Я чую чеснок, соль, перец, масло! Я чую лук, и орегано, и розмарин! Мысли о такой еде почти доводят до слез. Меня уже тошнит от шоколадных и протеиновых батончиков и от консервов. Я так изголодалась по домашней еде, что даже шоколадные «Поп-тартс» уже не нравятся мне, как раньше.

Когда открывается дверь и входит Лор, толкая перед собой тележку из тех, на которых в отелях подают еду, я просто сижу и смотрю, размышляя: это что, новый способ меня пытать? Я не шевелю ни единым мускулом. Не собираюсь делать из себя идиотку. Риодан наверняка уже идет сюда, чтобы есть передо мной и меня мучить.

Лор останавливает тележку в паре дюймов от моих ног. Мне приходится вцепиться руками в стул, чтобы не подскочить и не наброситься на то, что лежит на этих тарелках.

— Босс сказал: ешь.

Он снимает крышку с самой большой тарелки. Там и правда лежит шкворчащее, словно только что с гриля, мясо, а рядом картофельное пюре и рагу из разных овощей! И еще тарелка с хлебом, горячим, прямо из духовки. И масло! Я чуть не лопаюсь от чистой радости. Ну настоящее же все плюс целый кувшин молока! Это почти самое лучшее зрелище из всего, что я видела. Я так и смотрю на тарелки, затаив дыхание.

— Ты тощая, — добавляет он.

— Это мне? — изумленно говорю я. И все еще не двигаюсь. Тут наверняка какой-то подвох. Мясо на тарелке — антрекот, идеально мраморный. Он толстый, на нем отметки решетки гриля, и он идеально прожарен. Я ела такие только два раза в жизни. Первый раз, когда мама обручилась (не сработало, чувак ее бросил, как все они бросали ее со временем), а во второй раз, когда она устроилась на новую работу, которая позволила бы нам уехать из Ирландии, если бы она три года откладывала всю зарплату. Через месяц ее уволили, и она еще много недель плакала по ночам. Думаю, она считала, что, если она увезет нас из страны, все будет проще. Я знаю, что другие семьи ши-видящих бежали. Как семья Мак.

Лор кивает.

Я взлетаю с кресла и бросаюсь к тележке в скоростном режиме.

— Детка, помедленнее. Вполне возможно, ты захочешь это распробовать.

У меня руки дрожат, когда я берусь за вилку. И я начинаю с мяса, отрезая от него большой кусок. Первый же укус взрывается у меня во рту фейерверком вкуса, чистого сочного телячьего совершенства. Я оседаю обратно на стул и закрываю глаза, медленно жую и деликатно запиваю молоком каждый оттенок вкуса. Набираю на вилку пышное картофельное пюре — оно просто божественное! Хлеб нежный и теплый внутри, с хрустящей корочкой и розмарином, совсем как мамин. Интересно, кто тут готовит. И где у них кухня. Я собираюсь ограбить ее начисто, если найду. Я намазываю хлеб маслом и слизываю его, а потом намазываю еще. И снова делаю плавный тягучий глоток прохладного молока. Я заставляю себя считать до пяти между глотками еды и молока. И понимаю, что никогда не видела, как Риодан ест. Наверняка в одиночестве. И, наверное, каждый день — стейки с молоком!

— Снег все усиливается, температура падает, — говорит Лор. — Люди выстроились на пять кварталов, пытаются попасть внутрь. Генераторов и бензина начинает не хватать. Народ замерзает до смерти. В Дублине июнь. Кто б, мать его, поверил?

Я благоговейно жую, слушаю его и смотрю в пустоту.

— Может, он охотится не за химическим элементом типа железа. Может, он ищет чувства. Может, кто-то занимался сексом на каждом из мест, или ел, дрался, молился, или… еще что.

— Критики не выдерживает. На шпиле не было ничего живого.

Я это знала. Просто на секундочку забыла.

— Значит, мы возвращаемся к неодушевленному.

— Похоже.

Моя трапеза заканчивается слишком быстро. На языке остается самый лучший в мире вкус. Не буду снова есть без крайней необходимости и чистить зубы в ближайшее время. Я хочу сохранить остатки на вкусовых сосочках до самого конца. Вполне возможно, мне больше не придется попробовать ничего похожего. Когда я подбираю остатками хлеба последние капли подливки, Лор берет тележку и выходит.

А я почти отключаюсь от перегрузки вкуснейшей едой. Пищеварительная работа на некоторое время меня вырубает, и я вытягиваюсь, лежа на полу, и рассматриваю карту.

Не могу избавиться от ощущения, что до сих пор не вижу общей картины. Я лежу, смотрю на огромную карту и знаю, что в этих местах есть что-то такое, что я упускаю или просто не так понимаю. Я это чувствую. У меня, как у Танцора, бывают толчки интуиции, и я к ним прислушиваюсь. Раньше, когда я была маленькой, я не могла сосредоточиться из-за того, что слышала все вокруг. Ро научила меня затыкать уши, отвлекаться от постоянного шума и концентрироваться. Старая ведьма оставила мне в наследство несколько хороших штук, но они никогда не перевесят зла, которое она совершила.

Я откапываю в рюкзаке беруши. Танцор сделал их для меня из какого-то материала, который поглощает шум лучше, чем обычные беруши. Я затыкаю уши, отключаюсь от мира и начинаю сортировать факты.

Первое: монстр охотится не за железом. В Честерсе железа нет. Нужно как можно быстрее сообщить об этом Танцору.

Второе: земля, железо и пластик — единственные элементы, которые присутствовали во всех местах.

Я начинаю мысленно восстанавливать каждое место из тех, где побывала, и складировать в быстродоступные ящички памяти, рядом с теми, где хранятся воспоминания о наших с Танцором играх в шахматы без доски. Части мозга важно тренировать, если хотите сохранить острый ум. Быть умным вообще полезно, но, если у вас нет гибкости мышления, с одним умом вы не выберетесь из накатанной колеи.

Первым был клуб. Там было больше сотни людей и Фей, увлеченных социальным и сексуальным взаимодействием. Я представляю себе ту комнату в деталях: от пыточных приспособлений до диванов, от совокупляющихся пар до группы, которая играла в углу, от еды на столах до занавесок и зеркал на стенах. Может, ему нужна занавеска или какое-то особое зеркало. Звучит глупо, но кто может сказать, что кажется привлекательным такой штуке, как эта? Может, он проклят и ему нужен какой-то волшебный фейский предмет, чтобы освободиться. С Фейри ничего не знаешь наверняка.

Дальше идет склад — там были только Невидимые и ящики с оружием. Что из этого могло быть также и в клубе? Никаких занавесок и зеркал я не видела, но, может, они были в ящике за всей той аппаратурой и электроникой.

Затем идут два подвальных паба с обычным набором: деревянными стойками, бутылками, выпивкой, стульями, огромным зеркалом за баром, танцующим народом. Пара бильярдных столов в углу первого паба, «дартс» во втором. Дерево было повсюду: стулья, стойка, картинные рамы на стенах, пол. Пластик тоже: крышки бутылок, посуда, телефоны…

Дальше. Трое людей в фитнесс-центре, заполненном беговыми дорожками, эллиптическими и всевозможными весовыми тренажерами; кроме того, там были поющие чаши для медитации из молочно-белого хрусталя. Кажется, дерево, которое мы нашли после взрыва в том месте, было частью самого здания.