Нексус

От всей души говорю: «D'accord» [16]. Правда, сам я никогда не встречал человека, способного на такую любовь. Возможно, до нее могут возвыситься лишь те, кто не испытывает более потребности быть любимым.

Освободиться от любовных оков, сгореть, как свеча, растаять в любви, расплавиться любовью — какое блаженство! Но разве такой жребий подходит нам — слабым, гордым, тщеславным собственникам… ревнивым, завистливым, неуступчивым, злопамятным? Конечно, нет.

Нам — вечная круговерть в вакууме сознания. Нам — отчаяние, бесконечное отчаяние. Зная, что нам нужна любовь, сами мы перестали ее давать и потому перестали получать.

Несмотря на нашу постыдную слабость, даже мы иногда способны испытывать мгновения бескорыстной, искренней любви. Кто из нас, говоря о недоступном объекте своего обожания, не повторял в упоении: «Пусть она никогда не будет моей! Главное — она есть и я могу ее вечно боготворить и обожать!» И хотя эта экзальтация может показаться необоснованной, любовник, который так думает, — на верном пути. Он испытал чистую любовь, и ни одно другое чувство, сколь бы безмятежным и прочным оно ни было, никогда не сравнится с ней.

Такая любовь, пусть даже мимолетная, не оставляет, уходя, чувство утраты. Хотя она есть — что хорошо известно настоящему влюбленному! — утраченное чувство, которое вызывал у нас другой человек. Каким унылым и скучным кажется влюбленному тот роковой день, когда он неожиданно открывает, что одержимость прошла и что он исцелен от своей великой любви, которую бессознательно именует теперь «безумием». Чувство облегчения, сопровождающее это открытие, может породить в человеке искреннюю веру в то, что он обрел свободу. Но какой ценой! Это свобода нищего! Вновь оказаться во власти здравого смысла, житейской мудрости — разве это не трагедия? Увидеть вокруг себя привычные и до тошноты обыденные лица — да от этого может разорваться сердце! А мысль о том, что теперь ты до конца своих дней обречен тянуть эту лямку — разве она не ужасна? Увидеть руины, одни руины, на том месте, где еще недавно так ярко блистало солнце, царила красота, одно чудо сменяло другое — и все это великолепие возникло в один миг, словно по мановению волшебной палочки!

Разве есть на свете что-то, заслуживающее в такой же степени, как любовь, право называться чудом? Какая другая сила может соперничать с этой таинственной эманацией, придающей жизни такой несравненный блеск?

В Библии много чудес, их равно принимают на веру и разумные, и неразумные люди. Но есть одно чудо, пережить которое может любой из нас, оно не требует никакого вмешательства извне, никаких посредников, никаких волевых усилий, оно открыто для дурака и труса так же, как и для героя, и для святого. И это чудо — любовь. Она рождается мгновенно, но существует вечно. Если не уиичтожима энергия, то что уж говорить о любви! Так же, как и энергия, загадка которой до сих пор не разгадана, любовь всегда рядом, всегда к твоим услугам. Человек сам не созидает энергию, любовь — тоже не его творение. Любовь и энергия были извечно и всегда будут. Вероятно, у них одна сущность. А почему бы и нет? Может быть, эта таинственная энергия, которая отождествляется с жизнью — Бог в действии, как кто-то выразился, — так вот, может быть, эта мистическая, всепроникающая сила есть проявление любви? И еще одна мысль, внушающая благоговейный ужас: если бы ничто другое в нашем мире не свидетельствовало об этой непостижимой силе, о ней говорила бы любовь. Что происходит, когда нам кажется, что любовь ушла? Она ведь тоже неуничтожима. Известно, что лишенная всех признаков жизни материя способна выделять энергию. И если в трупе, как мы знаем, есть признаки жизни, то она не может не присутствовать и в духе, ранее одушевлявшем тело. Если Лазарь встал со смертного одра, если Христос воскрес из мертвых, значит, все умершие люди, все погибшие миры могут быть возвращены к жизни, что, несомненно, произойдет, когда придет время. Говоря другими словами, когда любовь восторжествует над здравым смыслом.

Если дело обстоит так, то какое право мы имеем говорить или даже думать об утрате любви? Можно закрыть перед ней дверь — она проникнет в окно. Можно стать холодным и твердым, как минерал, но нельзя вечно пребывать в таком состоянии, оставаясь равнодушным и инертным. Ничто по-настоящему не умирает. Смерть — всегда подделка. Просто закрывается дверь — вот и все.

Однако у Вселенной нет дверей. Во всяком случае, таких, которые нельзя открыть с помощью любви. Дурак знает это сердцем и являет мудрость свою донкихотством. А кто такой этот жаждущий славных подвигов Рыцарь Печального Образа, как не вестник любви? И разве не от той же самой любви постоянно бежит он, подвергая себя оскорблениям и побоям?

В литературе крайнего отчаяния всегда присутствует один и тот же символ (его позволительно выразить и математически, а не только на духовном уровне), вокруг которого все вращается: любовь со знаком минус. Ведь жизнь можно прожить (что чаще всего и бывает) не только с положительным знаком, но и с отрицательным. Все отпущенное время человек, если он предпочел исключить любовь из своей жизни, может провести в бесплодной борьбе. «Безграничная боль от сознания пустоты, которую ничем не заполнить», эта тоска по Богу, как принято называть подобное чувство, — что это, как не описание мучений души, не знающей любви?

Похожую боль — будто нахожусь в камере пыток — испытывал сейчас и я. Все свершалось без моего участия, и это было тревожно. С сумасшедшей скоростью катился я вниз, теряя все завоевания. То, чего добивался годами, рушилось в мгновение ока. Легкое прикосновение — и все распадалось.

Для мыслящей машины безразлично, с каким знаком — плюс или минус — исследуется проблема. Не все ли равно, к примеру, когда человечество полюбило санный спорт? Или почти все равно. Машина не ведает ни сожалений, ни раскаяния, ни чувства вины. Единственное условие ее безотказной работы — вовремя поданное питание. Но человеку, наделенному свойствами мыслящей машины, приходится трудно. Никогда, даже в тупиковой ситуации, он не может сдаться. Пока теплится жизнь, он обречен на заклание любому демону, возжаждавшему его крови. А если не найдется желающий угнетать, предавать, мучить или разрушать его, он станет угнетать, предавать, мучить и разрушать себя сам.

Жить только в пустоте сознания означает жить «по эту сторону Рая», жить так монотонно и размеренно, что в сравнении с этим даже смертельный озноб покажется пляской святого Витта. Какой бы скучной, однообразной и банальной ни была наша обыденная жизнь, она никогда не доставит столько муки, сколько эта бесконечная пустота, в которой плывешь и скользишь, ни на секунду не выключая сознания. В трезвой реальности есть солнце и луна, распустившийся цветок и засохший лист, сон и бодрствование, светлое видение и ночной кошмар. А в пустоте сознания — только неустанно работающая мысль, эдакая белка в колесе, призрак, пытающийся объять необъятное.

Вот и я, подобно такой же белке, бежал и бежал, нигде не находя успокоения, мира и отдыха. Какие только призраки не встречались в моем безумном беге! Но с этими чудовищными карикатурами невозможно было вступить в контакт. Тонкий слой разделявшей нас кожи служил падежной броней, сокрушить которую не могла никакая внешняя сила.

Если бы меня попросили назвать основное различие между живыми и мертвыми, я бы сказал так: мертвые перестают удивляться. Подобно коровам на лугу, мертвецы раздумчиво и мирно жуют свою интеллектуальную жвачку. Стоя по колено в клевере, они продолжают ее жевать и после захода луны. Ведь перед мертвыми распахнута дверь во Вселенную — надо исследовать множество миров. Миры, состоящие из лишенной формы материи. Материи, которую машина сознания взрывает, словно та всего лишь рыхлый снег.

Хорошо помню ту ночь, когда я перестал удивляться. Ко мне пришел Кронский и принес какие-то на вид безобидные белые пилюли. Я проглотил их, а когда он ушел, отдернул шторы, распахнул окно и встал перед ним совершенно голый. За окном бушевала метель. Ледяной ветер гулял по комнате со свистом работающего вентилятора.

[16] Согласен (фр.).