Мара из Мариньяна

И вот м-р Уинчелл растворился в безвозвратном прошлом; давно был проеден и чек, который он подарил Маре, отплывая за океан. Проеден с поразительной быстротой, ибо не успел м-р Уинчелл сесть на пароход, как на горизонте замаячил Рамон. Мадридец, он намеревался открыть там свое кабаре, но разразилась революция и ему пришлось взять ноги в руки; так удивительно ли, что в Париже он оказался гол как сокол? Судя по отзыву Мары, Рамон тоже был свой в доску; она безраздельно доверяла ему. Но скоро и он сгинул без следа. Не имея ни малейшего понятия в том, в каком направлении «сгинул» Рамон, Мара, тем не менее, была убеждена, что в один прекрасный день ее избранник даст о себе знать и они будут вместе. И ничто не могло поколебать ее в этой уверенности, хотя вот уже больше года от него не было вестей.

Все это выплеснулось наружу в краткий промежуток между приемом заказа и появлением кофе на столе. Выплеснулось на диковинном английском моей собеседницы, который в сочетании с низким, хрипловатым тембром голоса, наивной серьезностью интонаций и ее нескрываемым стремлением непременно прийтись мне по вкусу (чем черт не шутит, а вдруг перед нею очередной м-р Уинчелл?) не на шутку растрогал меня. Последовала томительно долгая пауза, и в моей памяти всплыли слова, сказанные Карлом за обедом. Что ни говори, эта женщина безошибочно воплощала «мой тип» и, пусть на сей раз он и не сделал никакого пророчества, несомненно вынимая часы, мог бы описать в мельчайших, подробностях, заключив своим традиционным: «Через десять минут она будет стоять на перекрестке такой-то и такой-то улиц».

— Что вы делаете в Париже? — спросила она, переводя разговор в более привычное русло. И тотчас, едва я открыл рот, перебила меня вопросом, не хочу ли я есть. Я ответил, что лишь недавно отлично поужинал. Предложил ей рюмку ликера и еще кофе. И вдруг поймал на себе ее ровный, неотрывный, до неловкости пристальный взгляд. Мне подумалось, что в ее воображении вновь возник образ отзывчивого м-ра Уинчелла, что она молчаливо сравнивает меня с ним, уподобляет меня ему и, быть может, в душе благодарит Господа за то, что он послал ей еще одного американского джентльмена, а не тупоголового француза. Коль скоро направленность ее мыслей была именно такова, казалось нечестным позволить ей и дальше питать иллюзии на мой счет. Поэтому со всей мягкостью, на какую я был способен, я постарался дать ей понять, что между мною и гастролирующими миллионерами дистанция огромного размера.

В этот момент, внезапно перегнувшись через стол, она поведала мне, что голодна, страшно голодна. Я был ошарашен. Час ужина давно миновал; кроме того, при всей моей твердолобости, в голову мне никак не укладывалось, что шлюху с Елисейских Полей могут терзать голодные спазмы. Одновременно меня пронизало жгучее чувство стыда: ничего себе, навязал свое общество девушке, даже не удосужившись поинтересоваться, не хочет ли она есть. — Давайте зайдем внутрь? — предложил я, нимало не сомневаясь, что она не устоит перед искушением отужинать в «Кафе Мариньян». Подавляющее большинство женщин, будь они голодны (тем более страшно голодны), согласились бы не раздумывая. Но не эта — эта лишь покачала головой. Нет, у нее и в мыслях не было ужинать в «Мариньяне»: там чересчур дорого. Тщетно уговаривал я ее выкинуть из головы сказанное мной минуту назад — о том, что я не миллионер и все прочее. Лучше зайти в простой маленький ресторанчик, в этой округе их пруд пруди, сказала она. Я заметил, что едва ли не все рестораны уже наверняка закрылись, но она стояла на своем. И затем, будто вмиг забыв о собственном голоде, придвинулась, накрыла мою руку своей теплой ладонью и с жаром принялась расписывать, до чего я прекрасный человек. За этими излияниями последовал новый поток воспоминаний о ее жизни в Коста-Рике и других Богом забытых местах Карибского бассейна, местах, где мне и вообразить было не под силу девушку вроде нее. Суть ее сбивчивого рассказа сводилась к тому, что она просто не родилась шлюхой и никогда не сможет ею стать. Судя по ее заверениям, она уже по горло пресытилась этим ремеслом.

— Вы — первый, кто за долгое-долгое время обошелся со мной по-человечески, — продолжала она. — Я хочу, чтобы вы знали, какая для меня честь просто сидеть и разговаривать с вами.

Ощутив голодный спазм и слегка задрожав, она поплотнее запахнула на шее свою нелепую, обносившуюся горжетку. Ее предплечья покрылись гусиной кожей, а в улыбке проступило что-то жалкое и в то же время отважно-небрежное. Не желая дольше длить ее муки, я готов был тут же подняться с места, но она, казалось, не может остановиться. И конвульсивный поток слов, лившихся из ее горла, безотчетно соединился в моем сознании с мыслью о еде — той, в которой она так отчаянно нуждалась и которую, скорее всего, ей суждено тут же извергнуть на ресторанную скатерть.

— Человеку, которому достанусь я, очень повезет, — внезапно донеслось до меня. Моя собеседница замолчала, положив руки на стол ладонями вверх. И попросила меня хорошенько вглядеться в них.

— Вот что делает с тобой жизнь, — вырвалось у нее.

— Но вы красивы, — искренне и горячо возразил я. — И ваши руки меня ни в чем не разубедят.

Она осталась при своем мнении, прибавив задумчиво:

— Но была когда-то красива. Это теперь я такая: усталая, вымотанная… Господи, сбежать бы от всего этого! Париж — он такой соблазнительный, не правда ли? Но поверьте моему слову: он смердит. Я всегда зарабатывала себе на жизнь… Посмотрите, посмотрите еще раз на эти руки! Только здесь — здесь вам не позволят работать. Здесь из вас хотят высосать всю кровь. Je suis francaise, moi, mais je n'aime pas mes compalriotes; ils sont durs, mechants, sans pitie nous3.

Я мягко остановил ее, напомнив об ужине. Мы ведь собирались куда-нибудь пойти? Она рассеянно кивнула, все еще полная негодования по поводу бездушных своих соотечественников. И не сдвинулась с места. Вместо этого она обвела пытливым взглядом площадку. Пока я терялся в догадках, что на нее нашло, она внезапно поднялась на ноги и, с умоляющим видом склонившись надо мной, спросила, не соглашусь ли я несколько минут подождать ее. Дело в том, торопливо объяснила она, что в кафе напротив у нее назначено свидание с одним набитым деньгами старикашкой. Не исключено, конечно, что он уже смылся, но проверить все же не мешает. Если он еще там, можно чуточку подзаработать. Она обслужит его по-быстрому и как можно скорее вернется. Я сказал, чтобы обо мне она не тревожилась.

— Не торопись и вытяни из старого павиана все, что сможешь, — напутствовал ее я. — Мне спешить некуда. Я подожду тебя здесь. Только не забудь: у нас с тобой ужин на очереди.

Я смотрел, как, проплыв по улице, она нырнула под своды кафе. Маловероятно, что она вернется. Набитый деньгами старикашка? Скорее уж она побежала умиротворять своего maquereau4. Мне представилось, как он выговаривает ей за то, что она сдуру приняла приглашение простофили-американца. Кончится тем, что, поставив перед ней сэндвич и кружку пива, ее благоверный отправит ее обратно на промысел. А заартачится — тут же влепит ей звучную оплеуху.

К моему удивлению не прошло и десяти минут, как она вернулась. Разочарованная и повеселевшая одновременно.

— Мужики редко держат свое слово, — заметила она. Само собой, за исключением м-ра Уинчелла. М-р Уинчелл — тот вел себя по-другому. — Он всегда выполнял свои обещания, — сказала она. — Пока не отбыл за океан.

Молчание м-ра Уинчелла не на шутку озадачивало ее. Договорились, что он будет регулярно писать ей, но с момента отъезда прошло три месяца, а она не получила от него ни строки. Она пошарила в сумочке, надеясь отыскать там его визитную карточку. Может быть, если я, на моем английском, напишу за нее письмо, он ответит? Но карточка так и не обнаружилась. Ей, правда, запомнилось, что живет он в помещении какого-то клуба атлетов в Нью-Йорке. По ее словам, там же обитает и его супруга. Подошел гарсон; она заказала еще чашку черного кофе. Было уже одиннадцать, а, быть может, и больше, и я всерьез засомневался, что нам удастся попасть в простой, недорогой ресторанчик из числа тех, что она имела в виду.

3

Я ведь сама француженка, но, признаться, не выношу моих соотечественников; они черствые, злые, им чуждо сострадание (фр.).

4

Сутенера (фр.).