Соленая купель

Кочегар Домбер слишком навалился на весло: оно переломилось пополам. Первый штурман по этому поводу разразился бранью. В такой момент это подействовало на всех ободряюще, как хорошая музыка.

Расстояние между судном и шлюпкой увеличивалось. Гребли торопливо. Все молчали. И только два гуся, белых, как свежий снег, почуяв себя на свободе, радостно кричали, отплывая от «Ориона» в сторону. От белизны их оперенья океанская синева казалась гуще, темнее. В тревоге откликался им третий, — тот, что остался на кормовом борту судна, не решаясь спрыгнуть в воду.

Китаец несколько раз то поднимался вверх по трапу, то спускался вниз и, не зная, что предпринять, посылал проклятия уходящей шлюпке. Наконец он исчез на палубе и некоторое время не появлялся совсем.

На горизонте со стороны Африки показался чуть заметный дымок. Это шло какое-то неизвестное судно, держа направление на юг. Немцы забеспокоились: моментально исчезли с палубы, закрыли за собой люки. Субмарина повернулась к пароходу носом и приняла позиционное положение, погрузившись до уровня воды и оставив в запасе лишь самую малую плавучесть. «Орион» стоял неподвижно, жидко дымя в ясное небо, покорный и унылый, с повисшим на корме флагом. Снова показался китаец, уже на капитанском мостике. Почему-то вдруг пришло ему в голову ухватиться за сигнальную веревку, соединяющуюся с гудком. Низкой октавой, с дрожью, как-то по-особенному тревожно, словно предчувствуя свою гибель, заревел пароход, выбрасывая из медной глотки молочно-белые клубы пара. Потом Чин-Ха выбежал на ростры и остановился у самого края с правого борта — там, где еще недавно находилась в своем гнезде спасательная шлюпка. Он теперь был весь снаружи, ярко освещенный лучами, голый, сплошь в язвах, с поднятыми руками. Не то он гневно угрожал тем, кто обрек его на смерть, не то безумно взывал к пылающему небу, как бы воплощая в себе страшный образ человеческих страданий. А в это время, выбрасывая сжатый воздух, оставляя на поверхности пузырчатый след, метнулась к судну торпеда.

Раздался сдвоенный взрыв с промежутком в одну какую-нибудь тысячную долю секунды. Черное облако взвилось с пламенем. Грохочущим гулом наполнился простор, словно по каменным уступам, сотрясая небо, солнце, воздух, шарахнулись гигантские чугунные тяжести. Со свистом и воем пронеслось что-то в воздухе.

Когда черное облако дыма, кудряво распухая, отделилось от воды, под ним ничего не оказалось, кроме плавающих обломков.

Немецкая субмарина погрузилась совсем и, чтобы не выдать своего направления, даже спрятала перископ.

Спасательные шлюпки, покачиваясь, стояли на одном месте. Люди бессмысленно смотрели туда, где только что находился «Орион». Там было пусто, и эта пустота, омраченная падающей от дыма тенью, давила мозг, опустошая мысли. Стало необычайно тихо в голубом, трепетно сияющем просторе. Только два оставшихся в живых гуся, уплывая вдаль, оживляли безмолвие своим тревожным криком.

Наконец на шлюпке № 1 Сайменс скомандовал:

— Весла на воду!

И, повернув руль, взял курс на норд-ост.

XVI

Океан, поколебавшись, опять стал неподвижным. И только две спасательные шлюпки, скользя одна за другой, ломали его зеркальную поверхность. За ними веером расходился след, дрожа и вспыхивая рябью. Прошел час, а моряки не переставали в тревоге оглядываться, словно ожидали еще увидеть, что-то необыкновенное. Давно исчез показавшийся на горизонте дымок. Растаяло и черное облако, висевшее, как траур, над местом гибели корабля. Два гуся, как два белых пятнышка на синем шелке, едва были заметны. Солнце начало скатываться к западу.

Шлюпка № 1, где одно весло было сломано, подвигалась вперед под взмахом только четырех пар весел. Боцман проворчал, глядя на Домбера:

— Сломать такое крепкое дерево при тихой погоде! Наградит же господь силой несуразную голову…

Старший кочегар огрызнулся угрюмо:

— А почему запасных весел не имеете? В Англии без этого вас из порта не выпустили бы.

— Скажите, пожалуйста, какой законник нашелся!

Шлюпка № 2, на которой гребли всеми пятью парами весел, невольно вынуждена была задерживаться. Сайменс приказал второму штурману подойти ближе и отдал ему распоряжение:

— В такую весеннюю пору едва ли мы дождемся ветра, чтобы поставить паруса. А на веслах в сравнении с нами вы имеете преимущество в ходе на одну пятую часть. Поэтому я предлагаю вам отправиться вперед. Курс — норд-ост шестьдесят семь. Если благополучно достигнете Гибралтара, то похлопочите, чтобы немедленно выслали нам на помощь паровой катер или какую-нибудь другую посудину.

— Есть! — послушно ответил второй штурман, подбросив правую руку к козырьку фуражки.

Сайменс добавил:

— Посылая вас вперед, я имею в виду еще одно соображение. Чем вместе плыть, нам гораздо выгоднее находиться врозь, на большом расстоянии друг от друга. Мы ровно в два раза больше будем иметь шансов встретиться с каким нибудь судном. Если одна шлюпка окажется подобранной, то легко будет найти и вторую, зная, каким курсом она идет. Я полагаю — вы поняли меня?

— Да, сеньор Сайменс, и совершенно с вами согласен.

— Итак, в добрый путь! Вся ответственность за шлюпку и за людей лежит на вас.

— Есть! До скорого свидания.

Все матросы мысленно одобрили такое решение.

Когда второй штурман начал удаляться на своей шлюпке, Лутатини облегченно вздохнул. Значит, либо тот забыл о встрече с ним ночью у радиорубки, либо не придал этому никакого значения. Он смелее начал смотреть в лица товарищей.

На корме сидела администрация: бесстрастный с поблекшими глазами Сайменс, грузный и бесформенный механик Сотильо, быстроглазый, с большими торчащими ушами третий штурман Рит. В соседстве с ними находился боцман. На банках разместились восемь гребцов. Остальные шесть человек устроились по-разному: кто — на носу шлюпки, кто — под банками. Первое время настроение у всех было тягостное. Все молчали, усталые, погруженные в свои думы.

Кто-то вспомнил:

— Мы сегодня еще не обедали.

— Верно! — подхватили другие.

Остановили шлюпку. Жевали мясные консервы, грызли сухие и твердые, точно камень, галеты. Из анкера аккуратно разливали по кружкам кипяченую воду, теплую от солнца, отдающую неприятным запахом.

Поваренок Луиджи вздохнул:

— Эх, на судне жареный гусь остался. А для команды сегодня были битки из свежего мяса.

Матросы рассердились:

— Ты хоть бы не упоминал об этом, молокосос крученый! Вместо того чтобы жареного гуся в шлюпку положить и битки присоединить, он живых гусей выбросил за борт. Потом зачем-то китаец ему понадобился. Где, спрашивается, у тебя были в это время мозги?

— Ему уши следует нарвать.

Поваренок возразил:

— А Прелат чего смотрел?

— У твоего Прелата ума не больше, чем у любого барана. Мы еще погладим ему бока, когда встретимся на берегу, — и за воду и за пищу.

После скудного обеда закурили сигареты, захваченные в капитанской каюте. К людям постепенно возвращалась бодрость. В сущности, не было основания сокрушаться. Находясь на судне с контрабандным грузом, каждый из экипажа считал себя до некоторой степени ответственным за это, а потому все время находился под угрозой быть утопленным в океане. Теперь положение их изменилось к лучшему: любой корабль, какой бы нации он ни принадлежал, встретившись с ними, должен будет на основании международного права оказать им помощь. Осталось лишь забота о себе — это добраться до берега.

Жалели китайца. Некоторые предполагали, что, может быть, он болел какой-нибудь другой болезнью, а не сифилисом. Насчет Викмонда решили, что он очень сообразительный парень, хотя и мошенник первой статьи: влез капитану в одно ухо, а вылез — в другое, а тот, губошлеп, не заметил этого. Приводили примеры, когда шпионы действовали с другой воюющей стороны — французские, английские, итальянские.

А на носу шлюпки некоторые тихонько мечтали вслух:

— Только бы добраться до аргентинского консула. Будем с деньгами.