Американский Голиаф

Пока ее невестка драила и полировала мебель, Лоретта наигрывала вальс «Голубой Дунай». На столе в гостиной лежал адресованный Анжелике нераспечатанный пакет. Час назад его со всеми почестями доставил почтальон, обалдевший от столь фешенебельного обратного адреса.

– Манхэттен, магазин одежды «Стюарт», динь-дон, – провозгласил письмоноша, пока Анжелика расписывалась на бандероли.

Она понятия не имела, что в пакете и от кого он. Джордж был где-то на Среднем Западе и присылал оттуда лишь деловые распоряжения. Сама Анжелика ни разу не показывалась в Нью-Йорке и никого там не знала. Загадочная посылка будоражила, радостные предчувствия накатывали волнами, и Анжелика не торопилась опровергать эти пьянящие подозрения.

– Странная ты, – сказала Лоретта. – Я бы разорвала бумагу в первую же минуту.

– Откуда эта копоть? – ответила Анжелика. – Бенова чашечка совсем тусклая, даже почернела.

– Оставь Бенову чашечку троллям. – Лоретта со стуком опустила крышку над матовыми клавишами. – Я больше не могу.

– Такоткрой ее, дорогая, – предложила Анжелика.

– Мне открыть твой пакет? Ладно.

Разорвав коричневую оберточную бумагу, Лоретта обнаружила под ней фасонистую коробку. Украшенная пасторальной картинкой с золотыми крапинами, упаковка сама сошла бы за подарок. Лоретта развязала голубой бант и подняла крышку.

– Боже! – ахнула она: в коробке лежало платье богини. – Это же счастье для любой невесты. Но кто его прислал?

Анжелика отложила тряпку, подошла поближе, пощупала атлас.

– Откуда мне знать? Там карточки нет? Подожди, я сама посмотрю.

Она принялась перебирать складки. Вскоре нашла чистый конверт с запиской: «Прекрасной Анжелике Халл, столь великодушной к жалкому писаке. – Б. Р. Горн». Анжелика никогда не была великодушна к писакам и не знала никаких Б. Р. Горнов.

– Чепуха какая-то, – сказала она. – Нужно вернуть в магазин.

Пока до Лоретты доходило, кто прислал подарок, глаза ее не отрывались от ковра, где одно пятнышко чуть-чуть отличалось по цвету. Ее бросило в жар, она качнулась.

Анжелика приложила платье к телу.

– Ближе к твоему размеру, чем к моему, – сказала она.

– Не думаю, – ответила Лоретта.

– Посмотри сама. Я же в нем утону.

– Какая разница. Прислано тебе, дорогая, а не мне. Чуть ушить, и будет впору.

– Зачем, если все равно отсылать обратно.

– Отсылать подарок? Во-первых, глупо, во-вторых, обидишь человека. И потом, как они высчитают, кто его купил?

– Может, там знают этого Горна.

– В «Стюарте» таких каждый день десятки мелькают, – возразила Лоретта. – Нью-Йорк – это тебе не Бингемтон. На твоем месте я бы держала при себе и платье, и загадку. Пусть будет как есть.

– Что откладывала пенни и купила наряд, чтобы сделать ему сюрприз на день рождения.

– Такое красивое! – Анжелика приложила ткань к лицу. – Как-то странно все выходит.

– А записку, пожалуй что, лучше выбросить, – сказала Лоретта. – Вроде бы ничего особенного, но придется выдумывать объяснение. Мне, кстати, нравится коробка, она тебе нужна?

– Коробка твоя, – сказала Анжелика. – А если ты наденешь это платье, у тебя сразу поднимется настроение.

– Вот уж точно награда за великодушие, если кто и великодушен, так это ты. Но Бен одевает меня так, что шкаф почти полон.

Лоретта заиграла вновь: Та-де-да-та-там-тпа-там-та-тим, тпа-де-да-та-тпим-та-тпа-тгш…

– Ты замечательно играешь, – проговорила Анжелика. – Я прямо чувствую, как голубые волны плещутся о берег.

Лоретте же представлялось, что ее невестка плывет по Дунаю животом вверх, облаченная в платье Б. Р. Горна и раздутая, словно иглобрюхая рыба.

Чикаго, Иллинойс, 3 ноября 1868 года

К ноябрю Джордж Халл более или менее успешно закончил все, что было нужно «Саймону Халлу и сыновьям». Хотя несколько новых скупщиков и заинтересовались новой продукцией фирмы, в целом старания Джорджа с «Дядей Томом» породили результат совсем невыразительный.

Не то чтобы неграм не нравилось курить, розничная цена в десять центов – вот что их останавливало. Джордж отправил Саймону и Бену не одно письмо, уговаривая любым способом уменьшить стоимость «Дяди Тома». «Если надо, пихайте туда сено и лошадиное дерьмо, – убеждал он их, – но опустите цену до пятака или еще ниже».

Не стал он писать им о том, что чикагские черные изобрели нечто под названием «папиросы» – мелких табачных червей, обернутых в простую бумагу. Удовольствия от них никакого, выкуривались за пару минут, однако были дешевы и продавались в разноцветных пачках как раз под размер кармана. Джордж не сомневался, что эти ничтожные мутанты всего лишь преходящая мода. Сок от такой папиросы не долетит и до плевательницы. Привлекали они разве что новизной. Джордж застыл на месте, увидев папиросу во рту у белой женщины: его передернуло, хотя это была всего лишь проститутка из бара. Придется, конечно, растолковать отцу и брату, чем им грозит новая конкуренция. Потом. Несколько черномазых и проституток прямо сейчас не так уж опасны.

Не стоило омрачать радость, явно ощущавшуюся в письме из дома. В хорошем настроении Саймон станет щедрее и закроет глаза на Джорджевы расходы. А у того сейчас на счету каждый цент. Любые новости, умеряющие семейную эйфорию, были непродуктивны.

Каменотесы Буркхарт и Залле детально проработали и вылепили шесть глиняных моделей. Все они были недешевы. Все ни тепло ни холодно. Этим исполинам больше пристало сторожить детское кладбище, чем раскручивать глаза верующим и бить по голове правоверных атеистов.

Перед тем как отправиться в свое последнее коммивояжерское турне, Джордж усадил обоих скульпторов на жесткую лавку и зачитал им выдержки из Ветхого Завета. Он ввел их в царство огня, серы и жестокой мести. Он показал им ревнивого гневного Яхве, готового в приступе космической злобы испепелить мятежников, города, саму землю. Пустив в дело интонации преподобного Турка, Джордж выдавил последние капли кипящей крови из каждого гражданина Содома. После чего сладострастным шепотом подвел Буркхарта и Залле к пульсирующей выпуклости и медовой расщелине Песни песней.

Он лез из кожи вон, принуждая их увидеть то, что его исполину казалось само собой разумеющимся.

– Если бы его лучшему и любимейшему другу свалилась на голову сверкающая говяха архангела, мой великан этого даже не заметил бы, – говорил Джордж. – Если бы его возлюбленная оказалась прокаженной и ее отвалившиеся соски прилипли бы к его языку, в этом не было бы ничего особенного. Поймите, с чем вы имеете дело. Мой великан видел распятого Иисуса, и скорпионье жало каждого римского шипа отдавалось болью в его собственной умирающей плоти. Он был там, джентльмены. Он был там. Все это у него на лице. Все это в его теле. Вскрытие нашло бы в нем следы рая и ада. Его член погружался в лаву. Его ноги ступали по углям. Его мозг знал Апокалипсис. Его глаза иссушены кометами. Я молю вас об исполине, а вы суете мне мэра Дюссельдорфа. Хватит моделей. Берите свои стамески и идите к камню. Пусть чудище, которое в нем живет, добудет для вас вдохновение.

Пока шла лекция, Эдуард Залле успел осушить пинту и задремать, но Герхардт Буркхарт проникся. Он вскрикнул. Столь неожиданное осмысление внушило Джорджу слабую надежду.

Бросать этих рубил без присмотра было ужасно рискованно, однако Джордж не видел выхода. Финансов осталось на самом дне, и отец звал его домой наполнять Анжеликину печку. Что у каменотесов получится, то и пойдет в дело, или затею придется бросить раз и навсегда.

На Сларк-стрит Джордж появился неделю спустя. Дверь ему открыл Герхардт Буркхарт.

– А, мистер Хол, рад вас видеть.

– Готово?

– Вы принесли деньги? Надо еще уплатить бочару, который соорудил для вашего младенца дивную колыбельку.

– Ваши деньги у меня. Мой исполин у вас?

Джордж ждал, когда глаза привыкнут к густому желтому свету сарая. Сперва взгляд упал на Залле, спавшего в огромном, выстланном медью ящике из твердой сосны.