Американский Голиаф

– Журналист. До чего же милая профессия. Вы, должно быть, повсюду бываете, встречаетесь со всякими знаменитостями.

– Иногда это полезно, иногда приятно, но чаще – работа как работа. В иные дни я завидую людям, подобным вам, миссис Халл, чьими трудами создается нечто нужное и вещественное. Прочный башмак дороже скоротечной болтовни. У вас тут хорошо пахнет – лучше, чем у меня в кабинете. Ну так что вы скажете?

– Насчет чего?

– Насчет интервью. По графику я завтра утром должен быть в Нью-Йорке. У меня всего несколько свободных часов, и поэтому я вынужден спросить прямо: согласны ли вы мне помочь?

Лоретта чуть было не сказала, что Барнаби нужна Анжелика Халл – миссис Джордж, а не миссис Бен. Но она слишком много слышала от Анжелики о Хамише Флонке и знала точно, что бы та сказала репортеру. Если не будет интервью, о Хамише ничего не напишут в газетном очерке и бывший Анжеликин муж потеряет последний шанс прославиться. Лоретта вспомнила, как Джордж елозил в ней, точно паровая машина, изо всех сил стараясь приглушить звук. В некотором смысле Лоретта была так же близка Джорджу Халлу, как и его жена. А то и ближе. Да еще день ползет как улитка.

– Я вам с радостью все расскажу, – сказала Лоретта. – Все равно собиралась задвигать жалюзи и закрывать лавку. Какая сейчас торговля-то. Да и кому охота дымить сигарой, когда весь мир и без того в дыму.

– Хорошо сложено, – заметил Барнаби. – Я вижу, вы также не лишены чувства слова.

– Как-то я сочинила стихотворение, а потом получила за него небольшой приз, – призналась Лоретта.

Двигаясь плавно, как воздушный шар, Лоретта опускала шторы, смахивала с прилавка пыль перьевой метелкой, вытирала стоическую физиономию деревянного ирокеза; Барнаби ждал.

Он любил женщин Манхэттена, этот город предоставлял роскошный ассортимент на любой вкус: от девственниц, что крутили в Бэттери педали трехколесных велосипедов, до степенных утонченных дам, раскатывавших в «конкордах» по Центральному парку; от трущобных королев с задами-дынями, что торговали на Фултон-стрит вразнос свежей рыбой, до фабричных девчонок, поедавших ланч на пожарных лестницах многоквартирных домов. Если что и украшало Нью-Йорк, так это женщины. Однако в самых дальних и крошечных деревушках распускались сами по себе совсем другие бутоны. То были жрицы кукурузных початков и наливных яблочек. Менее искушенные, чем их городские сестры, но не менее восхитительные. Барнаби знал в себе эту тягу к деревенским нимфам, чью затянутую корсетом жизнь душили тесные горизонты.

– Пойдемте теперь в дом, – предложила Лоретта, – там прохладнее, можно посидеть и побеседовать. Вы правильно подумали, мне нелегко говорить о Хамише. Я нашла иное счастье, у меня благородный муж, но Хамиш Флонк был моей первой любовью, и я до сих пор помню его поцелуи.

Барнаби приготовил блокнот и карандаш. Он уже понял, что нашел сокровище.

– Нам тут никто не помешает, мистер Рак, муж с отцом уехали, и даже брат с невесткой гостят в Айове у дорогих родственников. Мы посидим в гостиной и выпьем немного вина из местных плодов и ягод.

– Из плодов и ягод, – повторил Барнаби. – Звучит заманчиво.

Нью-йоркский репортер с лицом, раскрашенным мелками, все записывал, а Лоретта все рассказывала, как познакомилась с Хамишем Флонком на церковном ужине, как быстро расцвела их любовь, как ее родители были категорически против любых альянсов, как она с Хамишем тайно, под покровом тьмы, убежала из дому, а первую брачную ночь они провели в конюшне, поскольку в городке, куда они попали, не нашлось подходящего места.

– От нас не утаилось, что в той соломе находили приют не только наши беспокойные сердца.

Ничего этого на самом деле не было, однако могло быть. На самом деле отец Анжелики обменял свою дочь на пруд, который пересох через месяц после свадьбы.

Чем больше Лоретта говорила, тем лучше понимала что болтает лишнее, однако слова все лились, а Барнаби все записывал. Рассказывая, как она была тяжела ребенком, а Хамиш ушел наемником на войну, чтобы платить за их содержание, Лоретта рыдала, словно сама была несчастным младенцем, обреченным умереть от сыпи в тот самый день, когда погиб его отец.

– Получилось, малышку Хорэса призвали вместе с ним, – простонала Лоретта.

– Значит, вы вышли за того самого человека, что послал вашего мужа на войну?

– Да, – согласилась Лоретта.

В том не было тайны, но Лоретте все же мерещилось, будто она выставляет напоказ семейный скелет.

– Я немного колебалась, но Джордж был очень настойчив. Я опасалась сближения, ведь этот человек немного груб. Но что мне оставалось, кроме подчинения? Родители Хамиша Флонка ничем меня не поддержали. Мои родные за год до того оставили меня сиротой. Я хотела вернуть мое дитя, я и сейчас этого хочу. Когда Господь благословит нас с Джорджем ребенком, в некотором смысле это будет ребенок Хамиша. Мой новый муж знает о моих чувствах и полностью разделяет эту надежду.

– Вы считаете свой второй брак удачным?

– Скорее приемлемым, чем удачным. Теперь, когда Джордж научился обуздывать свои кулаки в ревнивом гневе, страх мучит меня не так часто. Муж даже покупает миниатюры для моей коллекции. У меня целые полки домиков, зверюшек и маленькой мебели – такое все хорошенькое, ну точно для эльфов. Когда Джордж напивается, что поделаешь, жизнь – это не розы, но разве не у всех так? Я хотя бы поправляюсь быстро и теперь понимаю, что исцелиться – значит простить.

– Вы хотите сказать, что муж прибегает к физической силе? Этот грубый пьяница вас избивает?

– Джордж Халл очень вспыльчив. Если у меня не выходит ему угодить, хотя я стараюсь, так стараюсь, как только можно, его нельзя в том винить.

Из глаз Лоретты били фонтаны. Измученная своим монологом, она почувствовала, как ей становится дурно, и рухнула на пол.

У Барнаби Рака, не плакавшего лет с десяти, глаза тоже превратились в лужи. Он уронил блокнот, вскочил со стула, на котором обычно сидел Саймон Халл, и, охваченный неукротимым желанием защитить эту женщину от всех грядущих бед, наклонился и обнял ее. Они прильнули друг к другу, пробуя на вкус соль печали. Барнаби обнаружил, что ласкает грудь, вдруг выскочившую из корсажа.

Через несколько минут Лоретта спросила:

– Ничего не было, да?

Барнаби Рак в это время застегивал брюки.

– Ничего плохого, – шепнул он с большим чувством.

Ни быстрого обольщения, ни постыдного разврата, ни кувырканий в стоге сена – ничего не было. Речь могла идти о перемирии и репарациях.

– Позвольте мне уверить вас, Анжелика, от своего имени и от имени читателей, что вы – потрясающая женщина гордость американских женщин и всей нашей нации.

Репортер ушел, ибо торопился уложиться в график а Лоретта, соорудив себе легкий ужин, села читать откровение преподобного Турка. То, что библейские патриархи могли гулять по соседним улицам, показалось ей весьма любопытным. Интересно, как бы это Иисус или Адам бродили по Бингемтону? Надумай они заглянуть в «Саймон Халл и сыновья» и купить там «Улисс-супремо», ведь не заплатили бы ни пенни, даже налог не заплатили бы А что, если бы им захотелось целую коробку?

Прежде чем подняться наверх, Лоретта проверила, высохло ли пятно на ворсистом ковре, который она недавно чистила щеткой. Следов не было, улик тоже. А все потому чтоничего не было. А если было, то вполне возможно, что Саймону Халлу предстоит разглядывать внука с рыжеватым нимбом вокруг головы. Она представила, как отец Бена вызывает духов самых пестрых своих предков, которых он тут же с легкостью вспомнит. Покачиваясь от Анжеликиного целебного вина, Лоретта задула лампы, зажгла свечу и стала смотреть, как пляшет на стене ее собственная тень.

Форт-Додж, Айова, 7 августа 1868 года

Жарко. Теперь холодно. Кажется, меня стало меньше. Отчетливый звук с неожиданной стороны. Что за звук? Исток, неужто ты надумал подарить мне компанию? Какой жест, спасибо. Но пойми, пожалуйста, прежний порядок был куда лучше. К чему загромождать мир?