Реквием

— Ни хрена себе! — вырывается у Алекса. Он громко, протяжно выдыхает, наклоняется и снова выпрямляется. — Ни хрена себе…

Адреналин и сброшенное напряжение заставляют его забыться. На мгновение новая маска спадает, и из-под нее выглядывает прежний Алекс.

К горлу подкатывает тошнота. Я думаю про уязвленные, полные безысходности глаза медведя, про глухой удар камня по его плечу. Но у меня не было выбора.

Таковы законы Диких земель.

— Чокнуться можно. Ты чокнутая. — Алекс качает головой. — Прежняя Лина бежала бы куда глаза глядят.

Ты должен быть крупнее, сильнее и круче.

Меня затапливает холод, а в груди кирпичик за кирпичиком растет стена. Он не любит меня.

Он никогда меня не любил.

Все это было ложью.

— Прежняя Лина умерла, — отрезаю я, потом прохожу мимо него и иду обратно по оврагу, к лагерю. Каждый шаг дается мне все труднее. Тело тяжелеет так, словно я превращаюсь в камень.

Бей, или ударят тебя.

Алекс не идет за мной, и я не жду, что он это сделает. Мне плевать, куда он пойдет, останется ли он в лесу на всю ночь, вернется ли он когда-либо в лагерь.

Как он сказал, все это — и забота тоже — в прошлом.

И лишь почти дойдя до палаток, я снова начинаю плакать. Слезы текут ручьем, и мне приходится остановиться и присесть. Мне хочется, чтобы все чувства вытекли со слезами. На мгновение я даже думаю, что проще всего было бы вернуться обратно, пойти прямиком в лабораторию и сдаться хирургам.

«Вы были правы. Я ошибалась. Уберите это».

— Лина!

Я поднимаю голову. Джулиан выбрался из своей палатки. Должно быть, я его разбудила. Волосы его торчат под самыми неожиданными углами, словно сломанные спицы в колесе. Джулиан бос.

Я выпрямляюсь, вытирая нос рукавом трикотажной рубашки.

— Все в порядке, — говорю я, все еще всхлипывая. — Все нормально.

С минуту Джулиан стоит там, глядя на меня, и я готова поклясться, что он знает, почему я плачу, и все понимает, и все будет хорошо. Он раскрывает объятия.

— Иди сюда, — говорит он тихо.

Я бросаюсь к нему со всех ног. Я буквально влетаю в него. Джулиан ловит меня и крепко прижимает к своей груди, и я снова отпускаю поводья, позволяю рыданиям течь через меня. Джулиан стоит, и бормочет что-то мне в волосы, и целует меня в макушку, и позволяет плакать об утрате другого парня, парня, которого я любила сильнее.

— Извини, — повторяю я раз за разом, уткнувшись ему в грудь. — Извини. — От рубашки Джулиана до сих пор пахнет дымом костра, лесной подстилкой и пробуждающейся весной.

— Все в порядке, — шепчет он в ответ.

Когда я немного успокаиваюсь, Джулиан берет меня за руку. Я следую за ним в темную пещеру его палатки. Палатка пахнет так же, как его рубашка, только еще сильнее. Я падаю поверх спальника, и Джулиан ложится рядом со мной, окружая меня, словно морская раковина. Я сворачиваюсь в этом пространстве — теплом, безопасном — и позволяю последним слезам по Алексу течь по моим щекам, а с них — наземь и куда-то прочь.

Хана

— Хана! — Мать смотрит на меня выжидающе. — Фред попросил тебя передать зеленую фасоль.

— Извините, — отзываюсь я, заставляя себя улыбнуться. Прошлой ночью я почти не спала. Мне достались лишь обрывки снов — мимолетные образы, ускользавшие прочь прежде, чем мне удавалось на них сосредоточиться.

Я снова тянусь за глазурованым керамическим блюдом — как и все в доме Хардгроувов, оно прекрасно, — хотя совершенно ничто не мешает Фреду дотянуться до него самому. Это часть ритуала. Вскоре я стану его женой, и мы будем сидеть так каждый вечер, исполняя отрепетированный танец.

Фред улыбается мне.

— Устала? — интересуется он. За прошедшие несколько месяцев мы провели немало часов вместе. Наш воскресный обед — лишь один из многих способов, какими мы упражняемся в объединении наших жизней.

Я провела немало времени, изучая лицо Фреда, пытаясь понять, привлекателен ли он, и в конце концов пришла к выводу: у него очень приятная внешность. Он не так хорош собою, как я, но он умнее, и мне нравятся его темные волосы и то, как они падают ему на правую бровь, когда ему некогда убрать их.

— Она выглядит усталой, — произносит миссис Харгроув. Мать Фреда часто говорит обо мне так, словно меня здесь нет. Я не принимаю это близко к сердцу — она обо всех так говорит. Отец Фреда был мэром на протяжении трех с лишним сроков. Теперь же, когда мистер Харгроув мертв, Фреда готовят к тому, чтобы он занял место отца. Со времени Инцидентов в январе Фред неустанно вел кампанию за занятие места мэра, и это принесло свои результаты. Всего лишь неделю назад особый временный комитет утвердил его новым мэром. Он будет публично введен в должность в начале следующей недели.

Миссис Харгроув привыкла быть самой важной женщиной в этой комнате.

— Со мной все в порядке, — отвечаю я. Лина всегда говорила, что я так вру, что и черта одурачила бы.

На самом деле ничего со мной не в порядке. Меня беспокоит, что я не могу перестать беспокоиться о Дженни и о том, какая она теперь худая.

Меня беспокоит, что я снова думаю о Лине.

— Конечно, приготовления к свадьбе — это большой стресс, — говорит моя мать.

— Тебе-то что, не ты же подписываешь чеки, — бурчит мой отец.

Его замечание вызывает взрыв смеха. Комнату внезапно освещает вспышка света из окна: какой-то журналист, устроившийся в кустах прямо под окном, щелкает нас, чтобы потом продать снимок в местные газеты или на телестудии.

Миссис Харгроув устроила, чтобы сегодня вечером здесь присутствовали папарацци. Она слила фотографам место проведения ужина, который Фред устроил для нас в канун Нового года. Фотосессии подстраиваются и тщательно планируются, чтобы публика могла следить за развитием нашей истории и видеть, как мы счастливы благодаря тому, что нас так удачно подобрали друг другу.

И я действительно счастлива с Фредом. Мы с ним отлично ладим. У нас схожие вкусы, и нам есть о чем поговорить.

Потому я и беспокоюсь: все пойдет прахом, если окажется, что процедура сработала неверно.

— Я слышал по радио, что они эвакуировали часть Уотербери, — замечает Фред. — И часть Сан-Франциско. Беспорядки начались на выходных.

— Фред, я тебя умоляю, — произносит миссис Харгроув. — Нам действительно совершенно необходимо разговаривать об этом за ужином?

— Бессмысленно делать вид, будто ничего не происходит, — отрезает Фред, поворачиваясь к ней. — Именно это делал папа. И посмотри, к чему это привело.

— Фред! — В голосе миссис Харгроув появляется напряжение, но ей удается удержать улыбку на лице. Щелк! На секунду столовую освещает вспышка фотокамеры. — Сейчас действительно неподходящий момент…

— Мы не можем больше притворяться! — Фред обводит присутствующих взглядом, словно взывая к каждому из нас. — Сопротивление существует. Возможно, оно даже растет. Эпидемия — вот что это такое.

— Их блокировали в Уотербери, — подает голос моя мать. — Я уверена, что и в Сан-Франциско сделают то же самое.

Фред качает головой.

— Вопрос не только в заразных. В том-то и проблема. Существует целая система сочувствующих — сеть поддержки. Я хочу сделать то, чего не сделал папа, — с внезапной силой произносит Фред. Миссис Харгроув застывает. — Много лет ходили слухи о том, что заразные существуют и что их число даже возрастает. Вы это знали. Папа это знал. Но вы отказывались верить.

Я наклоняюсь над тарелкой. Кусок ягнятины лежит, нетронутый, рядом с зеленой фасолью и желе из свежей мяты. Я молюсь, чтобы журналистам снаружи не вздумалось сделать кадр сейчас: я уверена, что покраснела. Всем за столом известно, что моя бывшая лучшая подруга попыталась сбежать вместе с заразным, и они знают — или подозревают, — что я покрывала ее.

Голос Фреда делается тише.

— К тому времени, как он признал это, — к тому времени, как он пожелал действовать, — было уже поздно.

Он касается руки матери, но та берет вилку и снова принимается есть. Она с такой силой тыкает вилкой в зеленую фасоль, что зубцы прибора пронзительно звякают об тарелку.