Страница 13 из 52
И не исполнение обрядов было тому причиной. С позволения Папы Римского в Булгарии церковная служба велась на булгарском языке, хотя Ватикан, в отличие от Константинополя, признавал в качестве языка богослужений исключительно латынь.
Политика. Чистая политика. Но если высший иерарх западной католической церкви – Папа, то высший иерарх восточной – император Византии. Вряд ли булгарский патриарх жаждет кланяться императору Никифору.
– Подумай, святой владыка, – продолжал Духарев. – У нас, считай, один язык, одна азбука… – Тут он немного покривил душой: в окружении Святослава мало кто умел читать и писать. – Если Киев и Преслава объединятся, разве сможет Константинополь повелевать высшим иерархом Булгарии… и Киева?
– А кто поручится, что все будет, как ты сказал, воевода? – спросил патриарх.
«Клюнул, – подумал Сергей. – Надо дожимать».
– Всё в руках Божьих, – торжественно изрек Духарев и перекрестился. – Если Господу угоден наш союз, нужны ли нам иные поручительства?
– Чего хочет твой князь от меня, воевода? – нахмурив седые брови, спросил патриарх.
– Открой нам ворота Преславы, – сказал Духарев. – Вели прекратить братоубийственную войну.
– Братоубийственную? – Патриарх фыркнул. – С чего ты взял, что пацинаки и угры, разоряющие Булгарию, – наши братья?
– Я имел в виду не печенегов, а нас, русов, – заметил Духарев.
– Язычников!
– Пока – язычников! – с нажимом произнес Духарев. – И потом, святой владыка, разве прекратить войну, уменьшить жертвы – не праведное дело? Сам знаешь: Святослав всё равно войдет в Преславу. Если миром – будет, как в Доростоле. Если силой – город станет добычей победителей. Ты один можешь оберечь Великую Преславу! – воскликнул Духарев с пафосом.
– Что я могу… – пробормотал патриарх. – Я – всего лишь служитель Божий, лишенный светской власти…
«Он согласен», – сообразил Духарев.
– Царь булгарский – при смерти, его военачальники – в ничтожестве. Сейчас высшее лицо в Булгарии – ты, святой владыка! Скажи свое слово – и тебе повинуются!
Патриарх опустил глаза. Но Духарев увидел, как порозовели его щеки. Сергей верно угадал: для этого человека власть была изрядным искушением.
Но он, разумеется, был отнюдь не дурак.
– Скажи, воевода, если Преслава откроет ворота твоему князю, останутся ли в неприкосновенности Храмы Господни?
– Да, святой Владыка. Клянусь тебе в этом от имени моего князя! – торжественно провозгласил Духарев и перекрестился.
– Преслава откроет ворота великому князю Святославу, – с важностью произнес патриарх.
Союз был заключен.
Теперь оставалось только послать гонцов Святославу.
Посланцы, Зван и Угорь, покинули город ранним утром. Но до Доростола не доехали. Через сутки их переняли дозоры соединенного войска Икмора и Щенкеля.
Еще через два дня войско русов, на неделю опередив царевичей Бориса и Романа, подошло к северным воротам Преславы. Ворота были закрыты. Но снаружи, в окружении клира и многочисленной паствы, стоял сам патриарх булгарский.
Трудно сказать, удалось бы патриарху и нескольким сотням булгар остановить десятитысячную рать. Но рядом с патриархом стоял воевода киевский Серегей. И когда он поднял руку – войско остановилось.
Переговоры оказались недолгими. Примерно через час ворота Преславы, как и было обещано, открылись. Тысяча воинов во главе с воеводой Щенкелем вошла в булгарскую столицу, проследовала к царской резиденции и заняла дворец булгарских кесарей. Стража дворца никаких препятствий им не чинила. Неудивительно, поскольку караул в этот день несли гридни Духарева.
Остальные восемь тысяч русов во главе с воеводой Икмором встали лагерем у стен булгарской столицы, чтобы встретить возвращающихся из Византии царевичей и сопровождающий их ромейский экспедиционный корпус.
А Духарев уехал.
«Вручив» Икмору и Щенкелю «ключи» от Преславы, Сергей взял пять сотен гридней и поскакал в Межич.
От Преславы до Межича конному – день пути. Если торопиться. А если не спешить – три. Пчёлко не спешил. Берег себя и коня. Ночевал на постоялых дворах, а последний раз – в замке соседа-болярина. Рассказал о том, как побили булгар русы. Болярин опечалился. Был он на восемнадцать лет старше Пчёлки. Ходил с царем Симеоном на ромеев, помнил времена, когда Булгария была в силе, не то что теперь. Было у болярина трое сыновей и дочь. Сыны полегли в гражданской войне, дочь жила с мужем в его замке близ Плиски. Словом, доживал старый свой век в одиночестве. Но дружину держал, хоть и небольшую, но крепкую. Неспокойно в округе. Шатались по Булгарии банды еретиков-богумилов. Смущали простой люд, не гнушались грабежами и убийствами. Словом, пришла беда – отворяй ворота.
То есть в данном случае – наоборот. Держи ворота на запоре, а меч – наготове.
В пределы господарства Межицкого Пчёлко въехал на четвертый день путешествия. Готовился к худшему, но здесь, слава Богу, почти ничего не изменилось.
Ехал Пчёлко по родной дороге, отвечал на приветствия встречных и тех, кто работал на земле: кому кивком, кому взмахом руки, кому – словом теплым. Ехал Пчёлко – и сердце его радовалось. Даже рана меньше болела.
А в усадьбе его уже встречали – кто-то успел принести хозяйке добрую весть.
Подбежали дворовые, подставили руки, приняли коня. Пчёлко их будто не видел: только на боярышню свою и смотрел. Хотел слово приветственное сказать, да ком в горле набух – не выговорить. Хотел поклониться, да не успел. Боярышня сама его обняла.
– Разбили нас… – только и смог выговорить Пчёлко. – Разбили нас русы…
– Ох, Пчёлко! Как я рада!
Не важно ей сейчас, что побили войско кесаря. И глаза у нее не потому мокрые.
Пчёлко шевельнулся неловко, боль куснула бок. Должно быть, и на лице эта боль тоже отразилась.
– Ты ранен?
– Пустяк. Задело чуток. В дороге растревожил, вот и побаливает немножко.
– Знаю я твое «немножко»! – сердито сказала боярышня. Слезы ее мгновенно высохли. – Совсем себя не бережешь! Разве так можно?
Час спустя Пчёлко, умытый, сытый, перевязанный, возмещал потерю крови красным, как кровь, вином и рассказывал госпоже межицкой о том, как побили армию кесаря, что было дальше с ним самим, и что творится на земле булгарской. Чем больше рассказывал, тем мрачнее становилось милое личико боярышни. Лишь однажды оживилась она – когда упомянул Пчёлко о воеводе Серегее.
Очень вовремя вернулся домой Пчёлко. Ни на день не опоздал. Да только зря. Наверное, вина было выпито на радостях слишком много. Или это дорога вымотала последние силы воина. Но, когда подступила ночью беда к воротам межицкой усадьбы, не встал у нее на пути воин Пчёлко с саблей в руке. Не услышал, как сначала зашлись лаем, а потом захлебнулись хрипом сторожевые псы. Не слышал, как тихо повернулись на смазанных петлях ворота и хлынули во двор чужие. И как побили немногих, осмелившихся встать на пути чужаков. Спал Пчёлко. Так крепко спал, что не услышал даже, как закричала боярышня. Даже когда толкнули его в горло острием собственной сабли, не проснулся воин Пчёлко, лишь похрапывать перестал.
Глава восьмая
Богумилы
– Что личико воротишь, госпожа межицкая? Страшно узреть деяния диавола?
– Вонь от тебя, еретик – как от дохлого пса… – Людомила хотела бросить эти слова в закрытое маской лицо «праведного» дерзко и яростно, но голос подвел, сорвался, вместо звонкой отповеди получился жалкий сип.
– А-ха-ха! – развеселился «праведный». – Нам хула не в диковинку, боярышня. То бес в тебе вопиет, да куда ему против истины! Ничего, беса сего мы обратаем. Седмицы не минет – будешь мне гузно лизать!
«Праведный» ростом мал, под рваной рубахой – тощее тельце, бородка жидкая, пегая… Но голос зычный, как у воеводы.
– Быть тебе на колу… – шепчет Людомила.