Кащеево царство

Как не разорвалось у Арнаса сердце от жестокой речи отца, как не хватил удар при мысли об утрате единственного, кто был близок ему? Но он лишь остервенился, рявкнул:

– Хватит, отец! Ныне боги за меня, ибо я – их орудие.

Буслай, устав слушать непонятное лопотание, рыкнул:

– Скажи им: добром не отдадут скотину, перережем всех к лешему. И хибары с дымом пустим.

Арнас хотел было перетолмачить, но удержался – к чему было ещё пуще злить соплеменников? Сделал вид, что переводит, а сам сказал:

– Олени вернутся к вам следующей весной. С прибытком.

– Ой ли? – насмешливо выкрикнула бывшая невеста.

Пермяк пожал плечами.

– Ваше дело.

Вот так – и понимай, как хочешь.

Поругавшись, ударили по рукам: зыряне отдают скотину, а русичи за каждую голову платят серебром.

Обратно двинулись уже затемно. Русичи шли весёлые, задорно перекликались:

– Якша!

– Ась!

– Правей бери!

– Куды правей-то?

– Сепетишь, паробок!

– Иди к лембою…

Один из них, долговязый и тонкорукий, подступил к Арнасу, сказал:

– Слышь, зырянин, ты попроси этого кудесника, чтоб помолился за нас богам. А уж мы внакладе не останемся. Лады?

Странный это был русич: не вой, не купец, больше похож на монаха или метальника, из тех, что носят с собой торбу со свитками и десяток заточенных перьев. Буслай называл его Моиславом – громкое имя, чуть не княжеское, хотя обладатель его не внушал к себе почтения: вертлявый, шарящий повсюду горячечным взором, не к месту ухмыляющийся. Арнасу он не понравился. Ещё на судне этот Моислав не сводил с пермяка блестящих чёрных глаз, будто порывался что-то сказать ему, да робел перед Ядреем; потом нежданно-негаданно оказался в одной лодке с Арнасом, а затем и вовсе потащился с ним в лес. Зачем? Почему? Может, соглядатай это, приставленный воеводой?

Пермяк покосился на него, смерил холодным взглядом и чуть заметно кивнул.

– Лады.

Утром, при солнечном свете, Савка ощутил себя увереннее. Умывшись и потрапезничав, решил учинить расспрос Моиславу, выпытать, что вчера на капище творилось и кто такое диво учинил. Но стоило ему высунуть нос на улицу, как тут же попал под обстрел ушкуйных насмешек.

– Портки-то не обмочил вчерась, Савелий Содкович? Улепётывал будто конь ретивый, инда искры высекал.

У Савки захолонуло сердце. Хотел прожечь задир яростным взглядом, да не вышло, только ещё больше позабавил озорников. Счастье ещё, не все из них видали вчерашний срам, а то бы и вовсе проходу не было.

– Чего ржёте, идолопоклонники? – огрызнулся Савка. – Я вот попу-то сейчас скажу, каково бесов тешите, да ещё владыке о том донесу, чтоб неповадно было.

Но угроза не подействовала. Напротив, вызвала лишний хохот и новый поток шуток, а кое кто и засвистел, словно подгонял удирающего зайца. Поняв, что препираться бесполезно, Савка плюнул и пошёл искать Моислава. Долго шарахаться ему не пришлось: попович был уже на ногах и, сидя на завалинке, тихонько переговаривался с Арнасом. Кречетом налетел на них Савелий, переполошил, будто петух сонный курятник.

– А ну выкладывайте как на духу – чем вчера на капище занимались? Дьяволу небось поклонялись? Божкам требы подносили?

Попович не стал юлить, ответил прямиком:

– Волхвовали мы там. Молились за успех похода, чтоб злые духи нас в Югре стороной обходили, и чтоб была нам удача в деле.

– Кощунствуешь? – зашипел Савка, изливая на него тот гнев, который не посмел излить на ушкуйников. – От Христа отрекаешься, Моислав?

– А ты-то, Савелий, с каких пор благочестия набрался? Отец Иван что ль застращал? Или навьи здешние голову вскружили?

И впрямь, дивно было видеть такое рвение у купца, вчера ещё плясавшего на русалиях и слушавшего скоморошины. Не иначе, обиду какую возымел на поповича, вот и ярился.

– Ты мне поговори, – процедил Савелий, сверху вниз глядя на Моислава. Он перехватил на себе взгляд пермяка и рявкнул: – А ты что пялишься, языческая морда? Или порядку не знаешь? А ну, шапку долой! – Савка кулаком сбил дублёную скуфью, взвихрил волосья на голове зырянина. – Где кудесник вчерашний? Отвечай, скотина! И не вздумай врать.

Растерявшийся Арнас вытянулся перед разбушевавшимся купчиной, заморгал, косясь на поповича. Тот пробовал было вступиться, да куда там – разошёлся Савка, не уймёшь. По счастью, Савкин крик привлёк внимание воеводы. Услыхав громогласное сквернословие, Ядрей встревожился (а ну как ушкуйники набезобразничали?), поспешил к месту событий. Узрел купца и успокоился, буркнул, приблизившись:

– Ты чего, Савелий, колобродишь? С похмелья, что ль, или так, по горластости своей?

Купец обернулся, бросил взгляд туда-сюда (нет ли Якова Прокшинича поблизости?), и завопил:

– Непотребство тут и соблазн дьявольский. Вчера иду, вижу – камлают. А кто камлает-то? Буслай да Моислав с кудесником здешним. Что ж мне, терпеть это? Не могу снести поругание имени Христова, пускай покаются, замолят грехи перед Господом.

Ядрей аж покачнулся, спервоначалу решил – шутит купец. Но нет, не шутил Савка, орал от души.

– Ты что, Савелий, грибов что ль местных объелся?

Откуда ни возьмись и Буслай вырос.

– Срам он свой закричать хочет, робость притушить, – сказал ушкуйный вожак. – Оттого и разоряется.

Савка побагровел.

– Где шаман твой? – завопил он на Арнаса, не посмев препираться с Буслаем. – Дай мне его сюда, уж я ему всю душу вытрясу.

– Неча шуметь, галок пугать, – небрежно бросил ему попович, уводя пермяка. – В Югре свою удаль покажешь.

– Ну погодите же у меня, – с ненавистью произнёс Савка ему вслед.

Он досадливо плюнул и двинулся к берегу реки. Лёгкий осенний морозец пощипывал щёки, зябкий ветерок гулял меж голых берёз и размашистых сосен, присыпанная сухой листвой грязь, вязко чавкая, норовила утянуть сапоги. Бледное солнце просвечивало сквозь мутную серую плёнку облаков, не грея и не даря радости. Бугристый пенистый урман по ту сторону Печоры громоздился зелёной кашей, подступая к самой воде. Купец вышел на узкую каменистую полосу у реки, кинул взгляд по сторонам. Слева, где стояли струги, слышались окрики, смех и беззлобная перебранка, от судов к берегу и обратно сновали лодки, полные людей и каких-то грузов в бочках, крынках и корзинах. От лодок расходились большие волны, которые, постепенно слабея, с ленивым тихим плеском доползали до ног Савелия. Справа по всему окоёму раскинулась дремучая нетронутая дикость, погубившая уже не один десяток русских жизней. Внешне она казалась неопасной и пустой, но где-то там, в глубине, затаившись в берлогах и коварных омутах, ждала своего часа беспощадная пермяцкая нечисть, все эти менквы и пупыги, кули и ламии, готовые в любой миг напасть на зазевавшегося путника и унести его душу прямиком в лапы дьяволу. Купец окинул свирепым взором колючее безбрежье зырянской чащи и не спеша направился вдоль берега.

Ох и взвился ж отец Иван, прознав от Савки о ворожбе на капище, ох и взъярился, хоть святых выноси. От гнева впал в кликушество, цепнем присосался к воеводе, грозя ему казнями египетскими.

– Не будет нам успеха, покуда не причастятся греховодники, – вещал, остервеняясь.

Ядрей только морщился, досадуя на Савку – не мог смолчать, поганец. Теперь вот выслушивай обличения поповские.

– Довольно глотку драть, батюшка, – осадил он попа, не выдержав завываний. – И без тебя тут горлопанов хватает…

Поняв, что с воеводы проку не будет, отец Иван пробовал воздействовать на Моислава с Буслаем, подступал к ним, стращал геенной огненной. Но те лишь потешались над ним, ввергая священника в бешенство. Савка сычом сидел на струге и хлебал брагу, подносимую челядинами. Хотелось ему поскорее забыть вчерашний день, вымести его из памяти, чтоб и ошмётков не осталось. Со злости так набрался, что и не заметил, как струги отчалили.

Потянулись взгорья, поросшие кедром и лиственницей. Чувствовалось приближение хребта. На вздыбившихся берегах временами мелькали убогие деревеньки; их жители высыпали к краю обрыва смотреть на проплывающих гостей. Пермяки больше не боялись их – взобраться на крутояр был не так-то легко, и местные чувствовали себя недосягаемыми. По ночам река у берегов покрывалась тонкой коркой льда, а паруса хрустели от инея.