Темная жатва

Оговорка, быть может, была и случайной — да только вот очень уж двусмысленно она прозвучала. Ничего не имея против окончания своих бед, решения судьбы капитан Рейн желал далеко не всякого. Судьба герцога Оттара ведь тоже решилась: под стенами Кронхейма, где последний обладатель Руны Власти лишился и войска, и самой жизни.

Еще довольно-таки ни к месту Аксель Рейн полюбопытствовал насчет причин, заставивших Деменция оставить свою родину. В своих представлениях командир Гвардии привык видеть Азаранскую Империю чудесной, едва ли сказочной страной. Где не бывает мороза и снега, а значит и их верного спутника — голода. Где люди куда как более умелые и просвещенные, чем его, Рейна, соотечественники. Так что даже тирания тамошних правителей, если и могла послужить поводом покинуть такую страну, то едва ли поводом достаточным. В конце концов, злодеи и безумцы оказывались на престоле и по эту сторону хребта. Чего стоил один только Адальрад Второй, породивший самого Акселя Рейна.

Свои суждения капитан изложил Деменцию на очередном привале — где, помимо снисходительной улыбки получил и вполне обстоятельный ответ. Да, подданные Азарана редко испытывали нужду в хлебе насущном; и умели они многое из того, чему в Рикенланде не научатся и за века. Например, выплавлять стекло или подводить воду в города. Но соль заключалась в том, что от северных соседей азаранцы отличались не одними лишь достижениями. Помимо оных, презираемые на юге варвары оказались чужды и страшному пороку, имя которому рабство.

«Знает ли доблестный капитан, каково это — быть рабом? — вопрошал Деменций, — представляет ли хотя бы?». И терпеливо, как ребенку, рассказал собеседнику об особенностях рабского положения. О том, прежде всего, что раб по сути переставал быть человеком и оказывался вещью в руках своего хозяина. Именно так: вещью, с которой последний вправе поступить, как заблагорассудится. Хоть заставить драться на арене на потеху толпы, хоть отправить работать в каменоломню, а хоть и просто убить или принести в жертву. А еще, как вариант — употребить для похоти, в самых ее грязных и противоестественных формах.

Когда-то в рабство попадали только пленники из покоренных Азараном племен. Теперь же превратиться в живую вещь мог любой подданный и за самый ничтожный проступок… и даже без оного. Порой доставало одного лишь желания императора или кого-то из его приближенных, прихоти их жен или отпрысков. Да-да, по малейшей прихоти рабами становились даже великие мудрецы и полководцы. Деменций менее всего желал себе подобной участи, потому и перебрался в Рикенланд. В страну, где жизнь, быть может, и не столь изобильна, зато дышится много легче, свободней.

Аксель Рейн слушал и удивлялся… а еще позволил себе даже некоторое сомнение: уж о той ли стране говорит алхимик из-за гор? Лично ему, командиру Королевской Гвардии, хваленая свобода казалась чем-то вроде плода, аппетитного и сочного, но висящего слишком высоко. Настолько, что рукой не достать, как ни тяни. Ну или горящим очагом, нарисованным на стене: такая картина, будь она сколь угодно яркой и правдоподобной, дать хоть чуточку тепла все равно не способна.

Вина (или, если угодно, заслуга) в том принадлежала, конечно же, столпам, что ни больше ни меньше, держали всю жизнь Акселя Рейна. Звали их служба и долг, приказ и исполнение. И далеко ходить не надо: достаточно вспомнить, что в Лесной Край отправиться, решая свою судьбу по подсказке юной вёльвы, он мог не иначе как с позволенья свыше. Не заинтересуйся этим походом сам канцлер, не найди в оном выгоду для себя — так и сидел бы дальше бравый капитан в столице, душевно терзаясь и мечтая о расплате.

Так что, если хорошо поразмыслить, командир Гвардии тоже был рабом — в некотором смысле. Даром что жил, по уверению Деменция, в свободной стране.

Так прошла первая неделя пребывания в Лесном Краю… и к исходу ее усилия Акселя Рейна наконец-то были вознаграждены. Отряд нагнал живого человека, который брел вдоль дороги и время от времени поглядывал по сторонам. Командир тогда не удержался и даже протер глаза — настолько ему уже не верилось в увиденное.

Однако ж путник и не думал растворяться словно видение. Да и перепутать с упырем его было трудно — благодаря, хотя бы, внешнему виду. Одет странник был более-менее добротно, в то время как на ходячих трупах от одеяний оставались разве что лохмотья. Впечатление подкреплялось также дорожным мешком за плечами и самой походкой. Очень уж она была ровной, очень уж крепко человек держался на ногах: не ковыляя и не хромая.

Конному отряду не составило труда догнать пешего путника. А тот даже не замедлил шага; лишь обернулся к внезапным попутчикам, взглянул на них с легкой усмешкой и вроде бы даже сочувственно.

Человек был высок и довольно молод, хотя бродяжничество явно не пошло ему на пользу. На голове расположилась копна темных и грязных волос, плавно переходившая в такую же бороду. Плащ успел кое-где испачкаться, но со стиркой хозяин его явно не спешил. Впрочем, особого неприятия путник не вызывал все равно: даже в Кронхейме можно было встретить людей еще менее приглядного вида — из числа пьяных забулдыг и уличных попрошаек.

И все же главным в поведении человека была какая-то необъяснимая спешка или суетливость. Во всяком случае, ни заговаривать с людьми Акселя Рейна, ни хотя бы остановиться ради них, он не желал. И поэтому капитан счел нужным обратиться к путнику сам.

— Да подожди же, добрый человек! — окликнул он, — куда так спешишь-то?

— Если интересно — к Храму Стихий, — в ответ небрежно бросил путник, едва повернув голову, — что еще? Ах, да: зовут меня Фаррелл… отца своего не помню. Служил в Тенях Леса… пока все здесь не пошло прахом. Преступления перед короной… скажем так, имею. Особенно если корону эту ныне сжимает Железная Перчатка. Нет? Ну и ладно. Совесть, разумеется, не чиста, но… надеюсь, я ответил на все ваши вопросы?

— Если честно, нет, — вежливо молвил алхимик Деменций, в то время как глаза у него сверкнули любознательным блеском, — самого главного мы от тебя как раз и не услышали. Почему ты выжил во время Мора? И так спокойно гуляешь по этой земле, не боясь упырей?

— Ну, гуляю-то я тут потому, что покинуть Лесной Край не могу, — назвавшийся Фарреллом путник вздохнул с искренним сожалением, — а насчет выживания… во-первых, я мог бы спросить у вас то же самое. Разве нет? А во-вторых, это просто долго объяснять. Нет, я понимаю… возможно, вы никуда не спешите. И с удовольствием послушали бы эту историю — грустную, хоть и не безысходную. Только вот я не могу сказать о себе того же. Спешу… во избежание кары на свою голову. Или, думаете, я по своей воле в Храм Стихий драпаю? В общем, если интересно, предлагаю идти туда вместе. И уж по прибытии объясниться.

— Согласен, — вымолвил Аксель Рейн, кивая, — по прибытии, так по прибытии. Не понял только, о какой каре идет речь. От кого? Разве тут еще остался кто-то живой?

— Ах, благородный сэр, — это обращение, изреченное на сей раз с насмешливой небрежностью, снова оцарапало слух и душу капитана, — вижу, вы совсем недавно в нашем славном Краю. Если это так, то сообщаю: чтобы карать и устрашать, живым быть вовсе не обязательно!

6

Как уже говорилось, защите от Мора чародей Клод предпочитал нападение на его разносчиков — тем самым почти повторяя изречение одного из великих полководцев старины. В отличие от людей Акселя Рейна, Мастер Огня не пользовался никакими зельями и едва ли вообще знал о них. Вместо этого он заблаговременно примечал разносчиков Мора и издали же их атаковал, благо избранная Мастером Огня стихия на упырей действовала безотказно. С все тем же, неизменно желательным для того исходом: превращением ходячих трупов в пепел и обугленные кости.

Против одиночек неплохо помогало заклинание «огненной кисти»; неопытные ученики Храма еще называли его «огненными пальцами». Шли в дело и кувшины с некогда укрощенными Клодом духами огня. Прихватив три из них в дорогу, заклинатель жертвовал каждым из своих пленников, чтобы избавиться от наиболее многочисленных отрядов… или, правильнее сказать, стай упырей. Просто швырял кувшин в гущу гнилых заразных недругов — и, отойдя подальше, с удовольствием наблюдал, как те превращаются в живые факелы.