Страница 46 из 73
Внезапно в комнате наступила тягостная тишина, звенящая в ушах последними словами.
Копцев сидел за столом притихший и задумчивый. Но через несколько секунд после того, как смолк голос отца Амвросия, он встрепенулся, провел рукой по лицу, как будто смахивая невидимую паутину и спокойным голосом как ни в чем не бывало сказал:
— Так я не понял, Игорь… Можно у тебя пожить пару дней или нет?..
Отец Амвросий устало опустил глаза, побледнел и, помолчав несколько секунд, безразлично произнес:
— Конечно, Сергей. Мой дом всегда открыт для тебя…
Мы договорились встретиться с Кэтрин в Петровском Пассаже, в кафе, из которого прекрасно просматривался вход в магазин. Неоспоримое преимущество этого кафе состояло еще и в том, что при любом подозрительном типе, который попытался бы расстрелять меня из автомата, я мог бы удрать через противоположный выход на Неглинную.
В последнее время, кажется, мы слишком увлеклись игрой в шпионов, и, честно говоря, после дня, проведенного под прицелом Славы Гофмана, после чудесной встречи с Кэтрин у него в квартире, после кадров «Дорожного патруля», запечатлевших раненого друга на мостовой, я немного мандражировал… Ведь, кажется, лишь одному мне и, может быть, Кэтрин, известно, какой я, в сущности, классный парень! И не совсем зануда, и не жмот… Однако типам, которые занимаются столь хлопотным делом, как убийство, нет никакого дела до личных качеств клиента. При случае они расправятся со мной с таким же удовольствием, с каким в тот момент я уписывал пиццу за столиком кафе и цедил джин-тоник из банки.
Пицца была великолепна! К исходу второй порции я даже стал жалеть, что обладаю только одним желудком, да еще ограниченного размера, что не позволяет мне бесконечно наслаждаться едой. Охлажденный джин-тоник освежал лучше, чем океанский бриз, и поэтому настроение мое стало неуклонно изменяться в лучшую сторону, несмотря на появление Кэтрин и ее пренебрежение требованиями конспирации — она приветливо помахала мне рукой в перчатке, еще находясь в дальнем конце зала.
Кэтрин в темных очках и в шляпе с широкими полями напоминала шикарную роковую женщину из американского боевика категории «В». Ну, в крайнем случае, журналистку, которая следит за своим объектом наблюдения и старается не засветиться. Об этом я не замедлил сообщить ей, после того как Кэтрин, мимоходом чмокнув меня в щеку и обдав запахом дорогих иноземных духов, присела на краешек пластмассового стула, готовая при малейшей опасности вспорхнуть и бабочкой-белянкой умчаться в душный зной раскаленных улиц.
Выслушав мою пышную тираду, Кэтрин недовольно поджала кроваво-красные губы и мрачно заметила:
— Если у тебя еще есть силы, чтобы шутить, надеюсь, их хватит на то, чтобы немного подумать над своими шутками?
— Я целыми днями тем только и занимаюсь, что думаю.
— Вот как? — холодно осведомилась Кэтрин. Она, кажется, все еще дулась из-за того, что я ее обозвал роковой дамой категории «В», и поэтому смотрела на меня как на муху, невесть как попавшую в ее стакан. Она не замечала, что градус моего веселья неуклонно рос с увеличением количества джин-тоника в желудке. — И каковы же результаты твоей бурной мыслительной деятельности?
— Результаты нулевые, — уныло вздохнул я. — Ты знаешь, иногда мне даже начинает казаться, что в моем черепе по недосмотру родителей нет и половины того, чем должен обладать среднестатистический мужчина средних лет. И это меня начинает печалить…
— Да, я давно заметила у тебя нехватку серого вещества и чудесную прямизну извилин, — ехидно подтвердила Кэтрин. — Не волнуйся, кажется, у тебя это врожденное. Но, по правде говоря, я считаю, что для настоящего мужчины и этого количества слишком много. А тем более для человека, добывающего себе пропитание поставкой третьесортного чтива в провинциальные журналы…
Она намекала на роскошную историю о трех близняшках, разлученных в роддоме и впоследствии воссоединившихся, — недавно я удачно продал эту ахинею в альманах «Птицы Приполярья». Лицо мое обиженно вытянулось, наверное, у меня был такой вид, как будто корова лягнула копытом в живот, потому что Кэтрин наконец улыбнулась и снисходительно добавила:
— Ну-ну, Сержи, ты же знаешь — порядочные люди на правду не обижаются… Давай поговорим о делах.
— Давай, — процедил я сквозь зубы. Только до отказа набитый желудок мешал мне на нее сильно обидеться. Зачем портить волнующий процесс переваривания пищи ссорой с любимой девушкой? Тем более, что пицца может оказаться последней из съеденных в моей жизни…
— Послушай, Сержи, — примирительно начала Кэтрин, поглаживая своей тонкой рукой, на которой трогательно проступали голубые прожилки вен, мою мохнатую лапу. — Понимаешь, ты единственный в этом городе, на кого я могу положиться… Ты единственный в этой стране, о ком я знаю, что он не связан с наркомафией. Ты единственный человек в мире, который, я знаю, не задумываясь, сунет свою голову в пекло, если я его об этом попрошу…
Последнее замечание я бы назвал притянутой за уши гиперболой, но, черт возьми, как приятно хоть раз в жизни услышать о себе что-то хорошее. И я, расслабленный потреблением коктейля, расплылся в младенческой улыбке, как мягкотелое беспозвоночное животное:
— Да, Кэтрин… Да, ты права! Я именно тот, о ком ты говоришь!
Отцу Амвросию было тридцать лет. Уже три года он пребывал в должности настоятеля храма Благовещения Божьей Матери в селе Троепольском. После семинарии он скоропостижно женился на дочери своего духовного наставника и при его покровительстве распределился в престижный подмосковный приход недалеко от столицы. Несмотря на молодость и нерусскую внешность — бурная копна кудрей на голове, по-восточному темное лицо, алые, мягкие, почти женские губы, пышная ухоженная борода, благоухающая одеколоном «Хаттрик», — прихожане любили и уважали своего настоятеля и доверчиво делились с ним своими бедами, горестями и печалями.
Матушка Ирина, супруга отца Амвросия, красивая молодая женщина, увлекающаяся иконописью, умерла через год после их свадьбы, во время родов. Младенец прожил на свете всего полчаса и отправился вслед за матерью на небеса, так и не издав положенного крика, возвещающего о рождении нового человека. После смерти жены и сына отец Амвросий замкнулся в себе, стал нелюдимым и мрачным. Со временем он почти справился со своим горем, но второй раз так не женился, несмотря на настоятельные требования вышестоящего церковного руководства.
Отныне вся его жизнь протекала в молитве и для молитвы, в спасении души и для спасения души. Земные люди, его прихожане, интересовали отца Амвросия теперь много меньше, чем положено было по должности, и после смерти жены он выполнял обязанности священника как-то автоматически, не вкладывая в обряды душу. Он крестил, венчал, отпевал, претворял хлеб и вино в плоть и кровь Христову, а мысли его были далеко, не на земле, не на небе, они невольно тянулись к Ней.
Он не поражался уже, как раньше, своей способности творить чудо освящения, совершение евхаристии не приводило его, как раньше, в состояние просветления и чудесного умиления, служба, которую он обычно служил с ощущением восторга, воспаряя душой к Богу, стала только утомительной необходимостью. Он забыл свои честолюбивые мечты о духовной карьере, об обещанном друзьями покойного тестя переводе в столичный храм, о начатом еще при жизни жены исследовании трудов Нила Сорского, которое, по его замыслу, должно было стать лучшей из современных книг о столпах православия.
Теперь он жил, все время мысля о Ней, молясь о Ней и молясь об освобождении от Нее, от Ее невидимого ежесекундного присутствия. Если бы Она была жива, ему было бы намного легче справиться со своим духовным недугом. Тогда все было бы проще — Она была бы для него только греховной женщиной из плоти и крови, вожделение к которой ему необходимо побороть. Тогда в его борьбе, в его страдании была бы немалая толика от подвига, от борьбы с бесом соблазна, от почетного противостояния сатанинскому наваждению. Но она перестала быть обыкновенной земной женщиной. Ее телесная оболочка исчезла, однако с исчезновением оной его муки совсем не уменьшились, а, наоборот, чудовищно возросли. Теперь только мысли о Ней, не смиряемые постом и молитвой, властвовали над ним во всякое время дня и ночи. Эти мысли с еще большей дьявольской силой овладевали им после того, как он думал, что победил их верой, молитвой, смирением.