Страница 16 из 73
Слезы девушки мгновенно высохли, и, еле сдерживаясь, она негромко прыснула в кулак. Разговор становился все оживленнее. На нас уже стали обращать внимание. Неплохо было бы уйти отсюда. Кажется, эта бодяга с речами растянется еще часа на два…
— Мы с вами почти коллеги… — Я с удовольствием пожал ее узкую руку. Она была холодна как лед.
Почему-то мне не верилось, что у Абалкина была любовница — американская журналистка. Просто не хочется в это верить, подумал я, а вслух сказал:
— Вы, по-моему, совсем замерзли. Церемония заканчивается, не хотите ли выпить чашечку кофе? Я знаю приличное кафе неподалеку.
— С удовольствием.
И мы тихо слиняли под прикрытием широких спин охраны братьев Палей.
Мы сидели в маленьком кафе, у окна, за которым непрерывно змеился мокрый хвост из блестящих машин. Кэтрин грела в руках маленькую чашечку, над которой вился ароматный пар. Разговор трепыхался вокруг нелепой смерти нашего общего друга.
— А вы знали его жену? — спросила меня Кэтрин.
Я почему-то смутился и опустил глаза. Вот уж чего-чего, а не ожидал от себя подобной стеснительности! Но не рассказывать же малознакомой красивой девушке, что мы с женой покойного чуть было не сгорели в одной постели.
— И да и нет, — туманно выразился я.
— Почему и да и нет? — Она не отводила от меня пристального испытующего взгляда. Трудно было врать под таким взглядом.
— Едва мы познакомились, как она трагически погибла при странных обстоятельствах…
— О да, я что-то слышала об этом. Кажется, она сгорела…
— Можно сказать и так… — Мне не хотелось вспоминать об этом кошмаре, сидя в уютном кафе.
Было бы неплохо тактично перевести разговор на другое, например, на наше знакомство. В качестве переходного варианта никакие идеи в голову не лезли, кроме сетований на погоду, и я выдавил из себя сакраментальную фразу, которая годилась бы для абсолютно любого собеседника любого пола, национальности и вероисповедания:
— Погода сегодня не слишком радостная, дождь с самого утра… Скажите, Катя…
— Катья? — немного удивилась Кэтрин. — О да, я знаю, это фамильярный вариант моего имени по-русски… Хорошо, пусть будет Катья… Тогда как же мне называть вас? Скажите, господин Копцев, а как вас зовут ваши друзья, ваша мама?
— Ну, по-разному, — замялся я и скромно добавил: — Обычно знакомые женщины зовут меня Сережей.
— О! Серожа! — восхитилась моя собеседница. — Прекрасное имя! Такое — как это по-русски? — благозвучное! О’кей, я тоже буду называть вас Серожей! Хорошо?
Я немного нахмурился — показалось, что мое в принципе довольно приличное имя звучит в ее заграничных устах как-то примитивно деревенски.
— Нет, Сережа — это очень скучно, — возразил я, — зовите меня лучше по-французски, Серж. Или с итальянским акцентом — Сержио.
— Ну, как хотите, — уступила моя собеседница.
Она достала из сумочки пачку сигарет (я тут же щелкнул своей фирменной зажигалкой — драконом, из пасти которого изрыгалось синее пламя) и, закурив, тихо спросила, задумчиво глядя на тлеющий кончик:
— Она была красивая? — Упорный взгляд держал меня на привязи, не давая уйти от ответа.
— Инга? Ну… Да, пожалуй, красивая… Но не такая красивая, как вы. — Я был доволен, что вывернулся и сумел даже выдавить из себя комплимент.
— Мне рассказывали, что она была… как мне говорили, crazy — сумасшедшая… И очень, очень злая…
— Да ну, не верьте. — Я откинулся на спинку стула.
Почему уже третий человек за короткое время рассказывает мне о том, что Инга была, мягко говоря, стервозной особой? Я вспомнил блестящую от дождя дорогу, черной лентой уходящую в глубь леса, усыпляющее ерзанье «дворников» по лобовому стеклу, мою руку на прохладной узкой руке и тихие проникновенные слова: «Никогда не верь плохому обо мне… Никогда!» И потом — поцелуи, шуршание серебристого платья, черное забытье глубокого сна и — огненный плен пылающего дома.
Я поежился от воспоминаний и тихо произнес, мрачно глядя на размытые контуры автомобилей в сером окне:
— Нет, не надо верить всему дурному, что говорят люди… Тем более ее уже нет на этом свете…
Вечером мне позвонил Эдик Савоськин. Его голос звучал глухо и озабоченно.
— Ходят слухи, что братья предлагают тебе вступить в дело? — напрямик спросил он.
— Вроде бы был такой разговор, — туманно ответил я.
— Откажись. — Савоськин был, как всегда, груб и прямолинеен.
— Почему?
— Слушай, тебя здесь давно не было, ты же ничего не знаешь, — раздраженно начал Эдик. — Пока ты по свету шлялся, тут знаешь какие дела накрутились?! Так что поверь старому другу: откажись и живи себе спокойно.
— Какие дела? — Разговор становился час от часу интереснее.
— Какие, какие… Такие! — Эдик явно злился, что приходится мне все растолковывать. — Сам не можешь сообразить?
— Не могу.
— Ну ты, блин… Тебе того раза показалось мало? Понравился запах подпаленной шкуры? Я тебе говорю, радуйся, что ноги унес! Рядом с Сашкой лежать хочешь? Так не думай, рядом не положат, не тот калибр. В лучшем случае найдут тебя в лесу…
— А в худшем?
— А в худшем — вообще не найдут. Я-то сам по глупости с ними связался, так теперь уж не чаю уйти от них, за горло держат. Да что я тебя уговариваю! Видно, тебе белые тапочки поскорее примерить хочется!
— Стоп, Савоськин, не злись. Ты, вообще, что, меня насчет близнецов предупредить хочешь?
— Ну!
— Так я не дурак, сам давно все понял. А за заботу спасибо. Но белые тапочки мне пока еще рано покупать.
— Ну смотри… И вот еще что… Ты, я заметил, такую фигуристую дамочку сегодня подцепил…
— Ну…
— Ты знаешь, я ее недавно видел… Как бы тебе сказать?..
— Ну и что? Я тоже ее видел.
— Да ты послушай… Я видел ее! Она пыталась войти в квартиру, где раньше жила Инга. Ты же понимаешь, квартира опечатана после всего, что случилось, в ней никто не живет. Может, она из ФСБ?
— Да хоть из ЦРУ, — легкомысленно отозвался я. — А ты-то сам что делал около квартиры Инги?
— Не беспокойся, я ни за кем не шпионил. Так, заходил к одному своему клиенту, должок стребовать. Понимаешь, эту хату Инге сосватал именно я, когда они с Сашкой решили разбежаться, — одна моя клиентка сдавала недорого надежным людям. А позавчера иду мимо — смотрю женщина в замке копается. Увидела меня — отошла от двери, отвернулась и сделала вид, будто ищет что-то в сумочке. Подозрительно!
— Ты ошибся, Эдик, — сказал я почти нежно. Кажется, у Савоськина обострение недавно приобретенной болезни — мании преследования. — Это была не она. Кэтрин не могла входить в квартиру женщины, которую даже никогда не видела. Ты ошибся, Эдик.
— Не веришь, потому что не хочешь верить, — мрачно отрезал Савоськин. — Не хочешь верить — не верь. Мое дело маленькое — я тебя предупредил. А там — как знаешь.
Короткие гудки в трубке запищали остро и тревожно. Я еще несколько секунд меланхолически выслушивал их, задумчиво крутя телефонный шнур. Потом бросил трубку и побрел на кухню класть шампанское в морозилку. Скоро ко мне должна была прийти Кэтрин Мэйфлауэр.
— Катя Майский Цветок, — перевел я ее имя и фамилию и улыбнулся. Ну и дурацкие видения у этого Савоськина!
Пели автомобильные шины, наматывая километры на спидометре, гладкое пригородное шоссе расстилалось ровной широкой лентой, уходящей в темноту. Свет фар выхватывал из подступающего к обочинам мрака очертания деревьев. То и дело появлялись встречные машины, в основном длинные грузовики-фуры, слепили ярким светом. Что за отвратительное дело — езда по ночам, то и дело приходится переключаться с дальнего света на ближний — это ужасно муторно!
Эдик Савоськин прислушался. Мотор работал ровно, успокаивающе гудел — нет прекраснее музыки на свете, чем гул хорошо отрегулированного двигателя. Машина неплохая, почти новая, а досталась задешево — Колька Ломакин потер крыло и загнал ему по дешевке… А сам сейчас рассекает по городу на новой «ауди». Что ж, правильно, директор ресторана должен ездить на солидной машине… «Вот немного войду в силу и себе какую-нибудь иномарочку покруче отхвачу…» — подумал Савоськин и улыбнулся.