Стены слушают

– Бедная Уильма, – произнесла она вслух.

Слова прозвучали совсем не так, как ей хотелось. Они уменьшились и потяжелели, продираясь сквозь стиснутые зубы. В собственном голосе она услышала предательство дружбе и виновато поспешила в спальню.

Уильма уснула, так и не сняв красный шелковый костюм, браслеты и позолоту с век. Она походила на готовую к погребению покойницу.

Эми выключила свет и вернулась в гостиную. Было восемь часов. В церкви напротив, на той стороне проспекта, загудел колокол, пытаясь перекрыть звонки троллейбусов и гудки таксеров. Эми подумала, что дома еще только шесть часов. Руперт все еще работает в саду, Мак подстерегает бабочек и кузнечиков, а поймав, разумеется, отпускает: ведь терьеры очень цивилизованные собаки. Если же с залива пополз туман, оба сидят дома: Руперт читает воскресную газету у себя в кабинете; Мак, взгромоздившись на спинку кресла, хмуро смотрит через плечо Руперта, туманно представляя себе, что сейчас происходит в мире.

Высокий человек и крошечный песик привиделись так близко и так живо, что стук в дверь заставил Эми вздрогнуть от непрошенного вторжения в ее личную жизнь.

Она открыла, думая опять увидеть горничную со свежими полотенцами. Но в дверях стоял пожилой мексиканец с каким-то предметом, небрежно завернутым в газету.

– Вот шкатулка, сегодня утром заказанная сеньорой.

– Я не заказывала шкатулки.

– Другая сеньора. Она хотела посвятить шкатулку. Я принес ее сам, не доверяя дражайшему зятьку. – Он бережно развернул газету, словно снимал покровы со статуи. – Дивной красоты шкатулка, кто хотите подтвердит.

– Шкатулка великолепна, – согласилась Эми.

– Чистое серебро. Не бывает чище. Попробуйте, как тяжела.

Он протянул инкрустированную шкатулку. Эми чуть не уронила ее, так неожиданно тяжела она оказалась. Человек радостно заулыбался:

– Ну как? Видите! Чистейшее серебро. Сеньора сравнила ее с морем. Я никогда не видел моря. А сделал шкатулку, похожую на море, моря же, честное слово, не видал. Как это получилось?

– Миссис Виат сейчас спит. Я передам ей шкатулку как только она проснется.

Эми поколебалась.

– За шкатулку заплачено?

– Шкатулка оплачена. Мои услуги – нет. Я старый человек, а мчался по улицам, словно молния, не доверяя моему растяпе-зятю.

Бежал всю дорогу, чтобы сеньора нынче вечером получила свою красавицу-шкатулку. Она сказала: "Сеньор, шкатулка так прекрасна, что мне не заснуть без нее сегодня ночью".

Уильма ни за что на свете такого бы не произнесла. Но Эми не стала препираться.

Мексиканец добродушно продолжал:

– Для сеньоры я куда хотите сбегаю. Побегу бегом, хотя уже старик.

– Достаточно вам четырех пезо?

– Я очень старый человек. Масса семейных неприятностей и больная почка.

Несмотря на старость и нездоровье, на утомительную пробежку по улицам, он, как видно, готов был разглагольствовать без конца. Эми протянула ему шесть пезо, зная, что дает слишком много; дала, просто чтобы избавиться от него.

Она поставила шкатулку на кофейный столик, удивляясь тому, что Уильма, всегда скандалившая из-за оплаты лишнего веса в самолетах, купила такую тяжелую вещь. Да еще собиралась ее кому-то подарить. Скорей всего самой себе, решила Эми. Уильма редко тратила деньги на других; разве только пребывая в возвышенном настроении. А, видит Бог, тому не было свидетельств в этом путешествии.

Она открыла шкатулку. На внутренней стороне крышки были выгравированы инициалы. И выгравированы так искусно, что она с трудом расшифровала: Р.Ж.К.

– Р.Ж.К. – повторила она вслух, как заклятье, и тем вызывая подходящий под эти буквы образ. Единственное, что приходило в голову, был образ Руперта. Но не похоже было, чтобы Уильма могла купить для Руперта столь дорогой подарок. Ведь муж Эми и ее лучшая подруга редко бывали элементарно вежливы друг с другом.

Глава 3

Когда Уильма очнулась от долгого сна, успел наступить воскресный полдень. Она чувствовала слабость и голод. Но мысли были необыкновенно ясны: будто прошумевшая в ней ночью буря очистила все и освежила.

Пока она принимала душ и одевалась, ей первый раз за много лет показалось, что жизнь проста и логична. Хотелось увидеть рядом кого-нибудь, с кем можно было поделиться этим внезапным открытием. Но Эми куда-то ушла и оставила записку, что вернется к четырем. А молодой официант, принесший на подносе завтрак, только оскалил в нервной улыбке зубы, когда она попробовала объяснить ему, как проста жизнь.

– Если вы устали, надо поспать.

– Да, сеньора.

– А если проголодались – поешьте. Просто, логично, естественно.

– Да, сеньора. Но я не голоден.

– Ох, черт возьми, – вспылила Уильма. – Убирайтесь.

Официант почти угробил ее откровениями. Однако не насовсем. Распахнув балконную дверь, она пообещала теплому, солнечному полудню:

– Весь день буду абсолютно естественной. Без суеты, без капризов. Главное – не выходить из себя. Сосредоточиться на самом существенном.

Существенной в данный момент была еда. Если голодна, надо поесть.

Уильма подняла крышку над яичницей с ветчиной. Там было черно от перца. Томатный сок отдавал на вкус плодами лаймы. "Какого черта они пихают сок лаймы куда попало? Довольно трудно остаться естественной, даже без дураков и лодырей, напоминающих о себе на каждом углу".

"Я голодна – я поем" – преобразилось в повелительное: "Я голодна и должна поесть", а в конце концов обернулось решительным: "Я съем это, даже если оно меня убьет". К тому времени Уильма уже не чувствовала голода. Решение отправилось к своим многочисленным, давно забытым предшественникам. Жизнь, как всегда, сделалась сложной и непостижимой.

Чуть позже возвратилась нагруженная покупками Эми. Она нашла Уильму в гостиной. Та просматривала "Мехико-Сити Ньюз" и потягивала виски с содой.

Уильма взглянула поверх очков:

– Купила что-нибудь занятное?

– Всего несколько вещичек для ребятишек Джилла. В магазинах давка. Прямо смешно. Все считают, будто ходить за покупками можно только по воскресеньям.

Она положила свои покупки на кофейный столик рядом с серебряной шкатулкой.

– Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. Должно быть, я выключилась сразу, словно лампа, как только доктор дал мне свой наркотик.

– Да, тут же.

– Что ты делала весь вечер?

– Ничего не делала.

Уильма начала злиться:

– Ты не могла ничего не делать. Никто не может ничего не делать.

– Я могу. Смогла.

– А что же обед?

– Я не обедала.

– Почему?

– Потому что расстроилась...

Эми церемонно уселась на краешек обитого зеленой кожей стула.

– Появилась шкатулка...

– Вижу.

– Она, должно быть, дорого стоит.

– Очень дорого, – согласилась Уильма. – Можно было бы получше завернуть ее. Мои покупки никого не касаются.

– Но не эта.

– Почему бы? – Уильма швырнула газету на пол и сняла очки. Из-за дальнозоркости она не могла читать без очков. Но снимала их, разглядывая то, что находилось в другом конце комнаты. Она заметила, как побледнело и застыло лицо Эми.

– Догадываюсь! Ты обнаружила инициалы?

– Обнаружила.

– И, понятно, вообразила, будто Руперт и я бешено влюблены друг в друга; будто годы и годы тянем этот роман за твоей спиной и...

– Заткнись, – приказала Эми. – Не слышишь, что в спальне горничная?

Консуэла открыла дверь своим ключом и застилала постели. Она сгорбилась и еле таскала ноги, устав от перебранки с другом, затянувшейся до поздней ночи. Причина ссоры казалась ей ничтожной до смешного. Она всего-навсего стащила в четыреста одиннадцатом номере черные нейлоновые штанишки. Но дружок страшно разозлился, заорал, что она потеряет работу: будь на то удача, она прикарманила бы и запах от козла. Да и штанишки-то оказались малы и лопнули по швам, пока она силой натягивала их на бедра.