Ловушка

Улица внезапно показалась Уэнди еще более пустынной.

— Да, насчет «не к месту» вы не шутили.

Уокер стиснул руки в карманах, пожал плечами.

— Никогда не умел выражаться деликатно…

— Получилось вполне, — ответила Уэнди, вопреки себе сдерживая улыбку. Вот она — жизнь, разве нет? Смерть заставляет жаждать жизни. Мир — всего лишь набор линий, разделяющих то, что мы понимаем как крайности. — Если вы позвоните, я буду не против.

Из окон «Бертон и Кримстайн», адвокатского бюро Эстер Кримстайн, расположенного в высотке посреди Манхэттена, открывался потрясающий вид на деловой район и реку Гудзон. Кримстайн смотрела на переделанный в музей военный транспортник «Неустрашимый», на огромные круизные лайнеры, забитые отпускниками — по три тысячи человек на каждом, — и думала, что лучше родит, чем взойдет на борт одного из них. По правде говоря, этот вид, как и любой другой, стал не более чем видом — посетители ахали, но от ежедневного созерцания, как ни отрицай, необычайное делается обыденным.

В этот раз у окна стоял Эд Грейсон, и если испытывал восторг, то втайне.

— Эстер, я не знаю, как быть.

— Зато я знаю.

— И как же?

— Послушайте моего профессионального совета: не делайте ничего.

Не отводя глаз от окна, Эд улыбнулся:

— Понятно, почему вам столько платят.

Эстер только развела руками.

— Что же, вот так просто?

— В данном случае — да.

— А от меня жена ушла. Хочет уехать вместе с Э-Джеем обратно в Квебек.

— Очень жаль.

— Сам виноват, наворотил дел.

— Дэн, поймите меня правильно, но вы ведь знаете: сочувственно вздыхать и успокаивать всякими банальностями я не умею.

— Да уж, знаю.

— Поэтому поясню: наворотили вы по-крупному.

— Я никогда никого не бил.

— А теперь избили.

— И не стрелял ни в кого.

— А теперь выстрелили. И что?

Настала пауза. Эду Грейсону молчать было удобно, а Эстер Кримстайн — нет. Она стала покачиваться на стуле, поигрывать ручкой, потом театрально вздохнула, наконец встала и пересекла кабинет.

— Видите?

Грейсон повернул голову и взглянул на статую правосудия.

— Да.

— Знаете, кто это?

— Конечно.

— И кто же?

— Шутите?

— Так кто это?

— Богиня правосудия.

— И да и нет. Богиня правосудия, слепое правосудие, греческая Фемида, римская Юстиция, египетская Маат. Или даже Дике и Астрея, дочери Фемиды.

— Это вы к чему?

— Когда-нибудь рассматривали статую внимательно? Большинство в первую очередь замечают повязку на глазах — это очевидный символ беспристрастности. А еще это абсурд, потому что пристрастны все, тут ничего не поделаешь. В правой руке — меч. Таким даст — мало не покажется. Он означает скорое, часто жестокое наказание — вплоть до смертной казни. Но видите ли, только она, система, имеет такое право. Какой бы в ней ни царил бардак — только она. А не вы, друг мой.

— Хотите сказать, я не должен был брать правосудие в свои руки? — Грейсон удивленно поднял бровь. — Ух ты, я потрясен.

— Посмотрите на весы, тупой вы человек. В левой руке. Кто-то считает, что ими обозначены две стороны суда — обвинение и защита, кто-то — что справедливость и беспристрастность. Но задумайтесь. Весы — это равновесие, согласны? Я адвокат, репутацию профессии знаю хорошо. Люди думают, что я извращаю закон, ищу лазейки, угрожаю, злоупотребляю. Так и есть. Однако я всегда остаюсь в рамках системы.

— И поэтому все в порядке?

— Да. Поскольку создается равновесие.

— А я, если говорить вашим языком, его нарушил.

— Именно. Вот в чем красота нашей системы: ее можно подстраивать под себя, гнуть (видит Бог, я так постоянно делаю), но пока остаешься в рамках — прав ты или нет, — она работает. Выходишь за пределы даже с самыми лучшими намерениями — теряешь равновесие, а в итоге хаос и катастрофа.

— Похоже на грандиозное самооправдание, — кивнув, сказал Эд Грейсон.

На это замечание Эстер ответила улыбкой.

— Не исключено. Тем не менее я уверена в своей правоте. Вы хотели восстановить справедливость, но только нарушили равновесие.

— Может, мне надо сделать что-то еще и все исправить.

— Так не бывает, сами теперь понимаете. Баланс, вероятно, наладится, если его не трогать.

— Даже если злодею сойдет с рук?

Эстер развела руками.

— Вот только кто теперь злодей, Эд?

Молчание.

Он не знал, как лучше сказать, поэтому начал прямо в лоб:

— Полиция даже не догадывается насчет Хейли Макуэйд.

— Как знать, — ответила Эстер, поразмыслив. — Вдруг именно мы ни о чем не догадываемся.

ГЛАВА 26

Вышедший в отставку следователь округа Эссекс Фрэнк Тремонт жил в доме колониального стиля с двумя спальнями, небольшой, но безупречно подстриженной лужайкой и флагом футбольного клуба «Нью-Йорк джайнтс» справа от входной двери. Пионы в цветочных ящиках имели такой насыщенный оттенок, что Уэнди подумала, не искусственные ли они.

Свернув с тротуара и сделав десяток шагов, она постучала. Дрогнула занавеска в эркере, через несколько секунд открыли дверь. Похороны уже несколько часов как закончились, но Фрэнк до сих пор не снял черный костюм, хотя ослабил галстук и расстегнул две верхние пуговицы сорочки. На шее виднелись невыбритые места. Уэнди обратила внимание на его хмельные глаза и почуяла спиртной душок.

Тремонт молча, с тяжелым вздохом отошел в сторону и кивком пригласил гостью внутрь. Та проскользнула в проем. Темную комнату освещала единственная лампа. На старом кофейном столике ждала полупустая бутылка «Капитана Моргана». Ром. Фу. На диване валялись разобранные газеты, на полу стояла картонная коробка — по-видимому, личные вещи с работы. По телевизору брызжущий бодростью атлетичный тренер рекламировал спортинвентарь. Уэнди посмотрела на бывшего следователя — тот пожал плечами:

— А что, вышел на пенсию, самое время подкачать живот.

Она слабо улыбнулась.

На другом столике стояла фотография девочки-подростка с прической по моде пятнадцати-двадцатилетней давности; первой бросалась в глаза улыбка, яркая, широкая — чистый свет. От таких щемит родительское сердце. Уэнди знала историю Фрэнка и понимала: на снимке — его дочь, которая умерла от рака. Взгляд снова упал на бутылку, и она подумала: «Как Тремонт вообще выкарабкался?»

— Что нового, Уэнди?

— Значит, — она стала тянуть время, — официально вышли на пенсию?

— Да. С шумом и треском. А вы как думали?

— Мне жаль.

— Приберегите жалось для семьи жертвы.

Она кивнула.

— Фамилия «Тайнс» во всех газетах. Вы теперь знаменитость. За вас! — Он саркастично изобразил тост.

— Фрэнк.

— Что?

— Не говорите глупостей, о которых потом пожалеете.

— Да, здравая мысль, — кивнул Тремонт.

— Значит, дело официально закрыто?

— По нашей линии, в общем, да. Преступник мертв — зарыт где-нибудь в лесу. Человек поумней меня увидел бы в этом иронию.

— Вы пробовали еще раз надавить на Эда Грейсона, выяснить, где тело?

— Давили как могли.

— И?

— Молчит. Я хотел обещать ему неприкосновенность, но мой главный босс, Пол Коупленд, не дал согласия.

Уэнди подумала, не пойти ли снова к Грейсону — вдруг теперь он разговорится. Тремонт смахнул с дивана газеты, предложил сесть, а сам рухнул в кресло с подставкой для ног и взял пульт от телевизора.

— Знаете, что сейчас будет?

— Нет.

— «Суд Кримстайн». В курсе, что она защищает Грейсона?

— Да, вы говорили.

— Точно, забыл. Так вот, Кримстайн сказала несколько интересных вещей, когда мы допрашивали Эда. — Фрэнк налил себе немного «Капитана Моргана», предложил Уэнди; та отказалась.

— Каких именно?

— Во-первых, Грейсону за убийство Мерсера медаль дать надо.

— За правосудие?

— Не совсем. Она глядела шире.

— То есть?..

— Не случись убийства, мы бы никогда не нашли айфон Хейли. — Фрэнк протянул пульт и выключил телевизор. — Кримстайн заметила, что следствие три месяца стояло на месте, а Грейсон дал нам единственную наводку, где искать девушку. А еще — что хороший детектив обязательно обратил бы внимание на известного извращенца, который связан с районом, где проживала жертва. Знаете, о чем я думаю?