Татуировка

Она исполняла этюды Листа, Чайковского, кое-что из Гайдна и Моцарта. Зрители дружно аплодировали, и никто не догадывался, что одаренной малышке уже девятнадцать лет. Иногда из зала приходили за сцену музыкальные педагоги.

— Могу я поговорить с родителями вашей одаренной девочки? — интересовалась такой педагог у ведущей.

Ведущая, царственно улыбаясь, выводила вальяжного администратора.

— Я могла бы позаниматься с вашей малышкой, — волнуясь, предлагал педагог. — Ей рано профессионализироваться. Она должна учиться. — И рисовала блестящие перспективы: консерватория, международные конкурсы, лауреатские звания…

— У нас есть свои педагоги, и мы, естественно, не дадим нашей девочке затеряться, — отвечал администратор, загадочно улыбаясь.

Раскрывать истинный возраст артистки областной филармонии Кривозубовой он запретил под страхом увольнения.

Если, согласно преданиям, юного Паганини отец наказывал, когда считал, что тот слишком мало занимается игрой на скрипке, то у Нинель все было наоборот — скрипка считалась для дочери вещью запретной. При этом, как ни странно, маленькая скрипочка висела на их стене в комнате коммунальной квартиры. Эту скрипку в старинном черном футляре со слегка облезшим лаком Нинели привез дед из Австрии, где оказался в мае сорок пятого года вместе со своим артиллерийско-гаубичным полком. Вернувшись домой, дед любил рассказывать, как и кто отправлял в Россию трофейное имущество: генералы нагружали вещами товарные вагоны, офицеры — ящики, солдаты — вещмешки. Дед, как человек крайне непрактичный, увозил велосипед и скрипку. Велосипед у него украли во время пересечения Польши, а скрипка, которая заменяла подушку, сохранилась. Он и сам не знал, зачем ее вез. И за несколько десятилетий к ней ни разу не прикоснулась рука человека. Точнее, с футляра, конечно, пыль стирали, но так и не полюбопытствовали, что за инструмент находится внутри. А потом скрипкой заинтересовалась Нинель.

— Вещь дорогая, не для забавы! — строго сказал ей отец, увидев, что девочка хочет взять скрипку в руки. — Прикасаться не смей! Сломаешь — убью!

Нинель была тогда в третьем классе. Ее соседка по парте как раз начала учиться музыке. Их разницу в росте уже замечали все, но не так, как через несколько лет. Учительница музыки приходила к подруге домой, и Нинели было позволено сидеть во время урока в углу на стуле «тихо, как мышь».

Учительница была изящной дамой, преподавала в музыкальной школе и мечтала о месте в филармоническом оркестре, хотя бы во втором составе. Однако с подружкой Нинели дело не задалось. Та извлекала из своей скрипки такие жуткие, скрежещущие звуки, что учительница время от времени к ней нервно подскакивала, дергала за руки, правильно их устанавливая, выхватывала скрипку и показывала, как должна прозвучать мелодия. Иногда учительница вовсе выходила из себя и кричала в истерике: «Бездарь! Бездарь»! К счастью для нее, в квартире в это время не было никого из взрослых. Но чаще учительница уныло сидела и, брезгливо морщась, слушала по-дружкины экзерсисы.

Нинель невыносимо хотелось взять скрипку в руки и заиграть те мелодии, которые требовались от подружки. Но для учительницы она была чем-то вроде стула, на котором сидела. Зато всю дорогу, пока она шла после подружкиных уроков музыки до дому, Нинель Кривозубова водила воображаемым смычком по воображаемой скрипке, и чистые, прозрачные мелодии звучали в ее душе.

Наконец она сообразила, что надо сделать. Родители возвращались с дежурства в цирке поздно. Дочь, провозившись с футляром, вынула дедушкину скрипку со смычком и, спрятав в сумку, перенесла ее к подружке. Родители, естественно, ничего не заметили — ведь футляр оставался на месте.

Теперь они играли вдвоем. Каждый день, выйдя из школы, Нинель торопила подружку домой. Подружка была ленива, ей пиликанье одной и той же мелодии быстро надоедало. Она откладывала скрипку и начинала играть в куклы. Нинель занималась часами. А потом и по дороге домой, и в постели перед сном она снова и снова повторяла в воображении свои музыкальные уроки. Все же благодаря ей у подружки тоже что-то сдвинулось, и когда ее родители после полугода учения решили устроить экзамен дочери и учительнице, уж по крайней мере «Сурка» она худо-бедно исполнила.

Тайна раскрылась внезапно. Учительница музыки через недели две после домашнего экзамена неудачно поскользнулась на улице и пришла на урок с рукой, завернутой в гипс. Упражнения ученицы она слушала с тем же брезгливым выражением. Наконец, когда терпение ее в очередной раз иссякло, она поднялась и проговорила:

— Все плохо! Не знаю, что и делать, я ведь даже показать теперь не могу!

— Можно, я покажу? — спросила вдруг маленькая Нинель из своего угла.

— Ты? — изумилась учительница, и брезгливое выражение на ее лице проступило еще четче. Для нее это прозвучало, как если бы стул заявил о своем желании сыграть Паганини. — Я тебе что разрешила? Сидеть и молчать.

— Я могу показать, — едва слышно проговорила Нинель.

— Она может, — подтвердила подружка. Учительница передернула плечами.

— Сколько твоей сестренке лет? Она в детский сад ходит?

— Я не сестренка, мы вместе учимся, — проговорила Нинель уже уверенней.

Ей тогда еще нравилось удивление взрослых, когда они узнавали о ее настоящем возрасте. И, ловя миг удачи, она полезла в диван, где тайно хранилась ее скрипка.

— Что за чертовщина? — удивилась учительница, глядя, как малышка достает инструмент и уверенно прижимает его подбородком к плечу. — Ну играй!

Нинель начала этюд Гайдна. Тот самый, который несколько минут назад попробовала изобразить подружка. Только теперь это была совсем иная мелодия. Потом малышка вопросительно посмотрела на учительницу и та кивнула: продолжай. Сама она была не ахти какая удачница, хотя и консерваторию кончила, и хорошее будущее ей когда-то пророчили. Но теперь-то она четко могла себя оценить: массовка филармонического оркестра — вот ее потолок. И все же какой педагог не мечтает о сверходаренном ученике! Пусть у нее самой сложилось не так, как ожидалось. Но зато ученик или ученица, взяв у нее все лучшее и не повторив ее заблуждений, будет с блеском выступать на большой сцене, а она — пожилая учительница, духовная мать, ловя восторги, станет незаметно утирать счастливые слезы, понимая, что частица аплодисментов принадлежит ей и только ей. Однако и в музыкальной школе, и в тех домах, где она давала платные уроки, были ленивые и трудяги, и абсолютные бездари, и в меру способные. Но не таланты. И теперь, когда она уже и думать-то о своем педагогическом счастье себе не позволяла, перед нею неизвестно откуда взялась незнакомая малышка, которая могла стать мечтой ее жизни!

Тут с учительницей случилось то самое, что, по ее представлениям, должно было однажды произойти во время большого концерта талантливой ученицы. Она заплакала. Слезы счастья текли по ее щекам, и она неуклюже стала искать здоровой левой рукой носовой платок.

Через полчаса Нинель вместе со скрипкой, аккуратно запакованной в сумку подружки, сопровождала учительницу к ее дому.

— Мы составим с тобой расписание, — говорила учительница, — денег никаких не надо, я просто буду с тобой заниматься. И когда тебе захочется поиграть самой, ты тоже можешь ко мне приходить. В любое время. У нас в квартире есть комната с плотной дверью, мы ее так и называем: музыкальная. Если хочешь, я поговорю с твоими родителями. — Но, увидев испуг девочки, учительница рассмеялась. — Тогда мы пригласим их однажды на твой концерт.

Так прошли два года счастья для них обеих. Правда, слишком сложные вещи учительница Нинель пока не задавала — Они непосильны для ребенка такого возраста.

— Ничего, скоро у тебя начнется бурный рост организма, руки станут намного длиннее, и ты заиграешь в полную силу! — уверенно говорила она, не догадываясь, что разговаривает с девочкой-лилипутом.

— Теперь эта квартира будет и твоей тоже, — сказал Нинель троюродный брат Аркадий, зажигая в прихожей свет.