Беглые взгляды

«Мимолетное»:

антропологические и этнологические странствия Василия Розанова по (не)известным просторам России

Самые планеты движутся, все уклоняясь от прямой, все отступая от вчерашнего пути. «По планете — и человек».

Мимо прочих прошел, даже не взглянул.

Тот, кто ищет в русской литературе носителя «беглых взглядов», а то и вовсе протагониста с недостатком устойчивости par excellence, найдет такового в прозе Василия Розанова. Панорамы неподвижного ландшафта или же городских пейзажей, наблюдаемые с устойчивого места, мнимо реалистические виды неподвижных уголков природы, города или деревни — это не его дело, не говоря уже об исихазме, которым занимался Владимир Соловьев, устремив (под Каиром) остановившийся взгляд в одну точку, чтобы узреть вечный Фаворский свет.

«Мимолетное» — так Розанов назвал большой цикл своих прозаических произведений, написанных во время Первой мировой войны. Но по-немецки вернее было бы обозначить его как «беглое» (Flüchtiges), нежели «мимолетное» (Vorüberfliegendes), или «проходящее» (Vorübergehendes), или тем более как «преходящее» (Vergängliches). В связи с этим названием следует обратить внимание на русские наречие и приставку «мимо» с их временным, пространственным[166] и оценочно-этическим значениями. «Он выстрелил мимо» — пример пространственного, «мимолетное чувство» — временного значения; «красться мимо чего-то» — этический вариант. Представляется, что основное значение «мимо» — быть «не в середине», «не в ядре», «не касаться центра»; с точки зрения аксиологической оно воздействует де-центрично или даже де-центрирующе. Так происходит усиление периферийного начала.

Еще более важным представляется, что, согласно Толковому словарю В. Даля, в конце XIX века слово «мимо» в провинции употреблялось в значении «скоро», «мигом», вместе с тем в сибирском наречии оно приобретало прямо противоположное значение: «всегда», «то и дело»…[167] В русских регионах по ту сторону Урала, если говорят «он мимо пишет», то речь идет о графомане типа Розанова, который постоянно пишет, не может прекратить писать, в то время как на родине Розанова, в Золотом Роге, это выражение характеризует человека, который пишет быстро и бегло, не особенно задумываясь, у которого поток сознания в равной степени бесконтрольно и безобразно изливается на бумагу. То есть слово «мимо» на языковом уровне обозначает тот зазор между моментным и вечным, который и стремится поймать беглый взгляд Розанова[168]. Эфемерное становится эпифанией — мирской и сакральной одновременно — и наконец переходит в апокалипсис, в страшное видение финала.

«Мимолетное» как явление, подчиненное бегу времени, даже тем противостоит «беглому», практически не встречающемуся в главных произведениях Розанова[169], что обладает глубоким историческим измерением, восходящим к выражению «мимолетное виденье» из посвященного А. Керн программного стихотворения А. Пушкина К***: «Я помню чудное мгновенье, / Передо мной явилась ты, / Как мимолетное виденье, / Как гений чистой красоты»[170]. «Мимолетное» вызывает в памяти не прозаический эпизод, но именно поэтическое воображение воспоминания (как о гении чистой красоты). Поэтому нельзя согласиться с А. Николюкиным, одним из ведущих знатоков Розанова в России, когда он утверждает, будто Розанов заменяет вечное — преходящим[171]. Ведь Розанов озабочен именно тем, чтобы поймать устойчивость в беглом, даже в самой беглости. «Мимолетное» — это онтологическая программа. И в то же время это программа определенной культуры письма, которая в силу устойчивой фиксации мгновенных впечатлений, мыслей и представлений ставит своей целью передачу аутентичного «протокола» человеческой души.

Русское прилагательное «мимоглядный» (глядящий мимо) точно обозначает то, что мы по-немецки называем «füchtig hinsehen», а существительное «мимогляд» характеризует человека, который бросает беглые или же праздные взгляды и для определения которого в лексикографе И. Павловского есть звучащий сегодня несколько архаично, но единственно точный эквивалент — «Maulaffe»[172]. В слове «мимодельный» мы находим своего рода обозначение чего-то сделанного мимоходом, в часы праздности, так сказать, определение для еще не зафиксированного, преступного предвестника нелегального труда. Здесь все соответствует неотрегулированным, неучрежденным нормам цивилизаторского порядка. Именно в этой анормальности, в этом отклонении от прочных институций нам следует искать истоки беглых взглядов Розанова.

В «Коробе втором» своих «Опавших листьев» Розанов делает характерное признание. Стилизация себя самого как представителя «конца литературы» (сравним упрек М. Горького в адрес А. Чехова: «Знаете, что Вы делаете? Убиваете реализм… Реализм Вы укокошите»[173]) обнаруживает, наряду с аргументом о незначительности деталей, аргумент относительно беглости. Разумеется, беглость обозначается здесь психологически и относится к движениям души, посредством которых можно одновременно представить невидимое бытие и повседневность как тайну и девальвировать как тривиальность. Под завесой беглости на месте возвышенного оказываются ужасы смерти:

…иногда кажется, что во мне происходит разложение литературы, самого существа ее. И, может быть, это есть мое мировое «emploi». Тут и моя (особая) мораль, и имморальность. И вообще мои дефекты и качества. Иначе нельзя понять. Я ввел в литературу самое мелочное, мимолетное, невидимые движения души, паутинки быта. Но вообразить, что это было возможно потому, что «я захотел», никак нельзя. Сущность гораздо глубже, гораздо лучше, но и гораздо страшнее (для меня): безгранично страшно и грустно[174].

Беглость впечатлений корреспондирует у Розанова с нестабильностью наблюдательного пункта. Мобильность точки зрения неизбежно несет с собой изменчивость идеологических позиций и модели мира. Здесь начинают «скользить», говоря словами Ж. Лакана, не только и не столько сигнификации, но и сигнификатор. В авторе своих текстов Розанов совместил нарративную полифонию Достоевского — полифонию находящихся рядом равноправных точек зрения персонажей — и точку зрения на них самого рассказчика. Он не только мог завтра противоречить тому, что говорит сегодня или вновь утверждать то, что, глядя во вчерашний день, объявил недействительным: он представлял одновременно на страницах идеологически враждебных друг другу изданий не соединимые друг с другом мнения. Да, он полемизирует с самим собой. Так Розанов стал для современников воплощением морально неустойчивого, ненадежного человека. Однако с современной точки зрения он представляет собой развитую модель распадающегося, более не идентичного самому себе субъекта.

Русские называют «мимолетом» поверхностного человека, так что Розанов, согласно этическому канону XIX века, характеризовал себя негативно. «Мимолетные птицы» — птицы перелетные, а «мимолетные события» — события, стремительно происходящие и быстро забывающиеся. На самом же деле Розанов обладал одновременно прочной позицией и мобильностью. Так, предпочтение языческого — стабильная величина в его картине мира, а отношение русского и нерусского, напротив, величина колеблющаяся. С одной стороны, он чувствует контекст: его точка зрения явно зависит от окружения. С другой стороны, он противится контексту, отвергая обе господствующие культурные модели: старовизантийскую церковную (и тем самым современную славянофильскую), а также распространяемую западниками модель России нового европейского образца. Вместо этого он пропагандирует свое неоязычество, и здесь ведет себя явно антицерковно, даже реформаторски: личная религиозность, индивидуальная связь человека с Богом должны взять на себя роль церковных инстанций. Это было и возвращением к ренессансу. С точки зрения биографической в образе мыслей Розанова все-таки отразилось активное неприятие непоколебимой ортодоксальной веры его второй жены Варвары Бутягиной[175].

164

Розанов В. Опавшие листья // Розанов В. О себе и жизни своей. М.: Московский рабочий, 1990. С. 165–576. (Далее — Розанов В. О себе и жизни своей). Здесь с. 298.

165

Розанов В. Мимолетное 1915 год // Розанов В. Собр. соч. М.: Республика, 1994. Т. 2. С. 5–336. (Далее: Розанов В. «Мимолетное»). Здесь с. 233.

166

Пример пространственного употребления «мимо» у Розанова: «Боже: да разве не тысячи, даже мильоны „как в моем положении“: и — прошли мимо, промолчали; дали обидеть женщину, бросили детей, сами залезли под стол… О! О! О! О!..)» (Розанов В. Мимолетное. С. 24).

167

Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М.: Издание книгопродавца-типографа М. О. Вольфа. 1881. Т. 2. С. 328.

168

Если все-таки «мимо» соприкасается с миром, то получает негативную (отрицательную) оценку, однако отрицание отрицания оценивается положительно: «Ты не прошла мимо мира, девушка… о, кротчайшая из кротких… Ты испуганным и искристым глазком смотрела на него» (Розанов В. Апокалипсис нашего времени. № 3. Сергиев Посад: Книжный магазин М. С. Елова, 1918. С. 33. Далее — Розанов В. Апокалипсис нашего времени).

169

Этого нет в «Уединенном» (1911), в «Опавших листьях» (1912, 1913), так же как «В Сахарне» (1913) и в «Мимолетном» (1915). Ссылка под промежуточным заголовком «Как мы умираем»: «Россия похожа на ложного генерала, над которым какой-то ложный поп поет панихиду. На самом же деле это был беглый актер из провинциального театра» (Розанов В. Апокалипсис нашего времени. С. 15).

170

Пушкин А. С. К*** // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Л: АН, 1949. Т. 2. С. 358.

171

Николюкин А. «Мимолетное». 1915 год // Розанов В. Мимолетное. С. 473: «Смысл жизни был для него не в, Вечном‘, а в, Мимолетном‘».

172

Pawlowsky Iwan Ja. Russisch-Deutsches Wörterbuch. Riga: N. Kymmel / Leipzig: Carl Friedrich Fleischer, 31911. S. 675. Синонимы «Gaffer» и «Glotzer» (зевака, ротозей) хотя менее архаичны, но и менее образны. Следует отметить, что в современном русском языке слова, приводимые автором здесь и далее, воспринимаются как устаревшие. Однако именно это имело для Розанова особенное значение (Примеч. пер.).

173

Письмо М. Горького А. Чехову в январе 1900 года. См.: Горький М. Собр. соч. Т. 28. С. 113.

174

Розанов В. О себе и жизни своей. С. 332.

175

Ср. биографии Розанова: Николюкин А. Розанов (ЖЗЛ). М.: Молодая гвардия, 2001. С. 86–98; Фатеев В. С русской бездной в душе. Жизнеописание Василия Розанова. СПб.; Кострома: ГУИПП «Кострома», 2002. С. 111–113, 240, 361 и др.